Наше всё! - Алексей Зинин

Игра в сборной — это какой–то массовый психоз. На том же моем единственном чемпионате мира мы все безумно хотели себя проявить, но, выходя на поле, дружно зажимались. И зажимы эти были такими сильными, что они помогали нашим соперникам.

Я не раз и не два пытался понять, как же с этим «безобразием» бороться. Дело 8 том, что мы, игроки 1968–1978 годов рождения, застали время октябрят и пионеров, в нас успели вбить понятие «государственной важности». В принципе «накачка» предыдущих поколений была еще более существенной, но тогда все было стабильнее. Мы же неокрепшими попали в самую настоящую мясорубку смены государственного строя. Нам, недополучившим футбольного образования и оказавшимся на передовой развала спорта, пришлось двигаться вперед, опираясь на то, что в нас уже было заложено. И это чувство ответственности за коллектив было одним из самых крепких. Чтобы преодолеть столь жуткий психологический барьер, нам необходимо было победить в каком–нибудь крупном турнире или раза три в течение короткого срока положить на лопатки команды уровня сборной Франции. Но не сложилось, что, впрочем, и неудивительно.

Вот почему Сычев столь ярко дебютировал в сборной, почему Аршавин и Акинфеев творили там чудеса? Мало того что они раскрылись в том возрасте, в котором еще не умеешь признавать авторитетов, так они еще и воспитывались в ту эпоху, когда человека учили ставить собственное «я» на первое место. Жизнь вынуждала их грызться прежде всего за самих себя, и такая дерзость им помогала. И пускай эти ребята, быть может, где–то уступают своим предшественникам, у них все–таки больше шансов, чем у нас, на то, чтобы выстрелить по–крупному.

* * *

Кстати, скованность в сборной мешает не только на поле, но и в повседневной жизни. Девяносто девять человек из ста поначалу обязательно чувствуют дискомфорт, и от этого никуда не деться. Я, например, парень общительный, без комплексов, стабильным игроком национальной команды стал в 1999 году, в возрасте двадцати трех лет. В сборной были тот же главный тренер, тот же административно–медицинский штаб, та же атмосфера и практически те же люди, что и в клубе. Казалось бы, никакой разницы. Помнится, я внушал себе, что мне под национальными знаменами так же уютно, как под «красно–белыми», хорохорился перед журналистами. Но на самом деле по–настоящему уютно мне не было. Возможно, тогда я просто боялся сам себе в этом признаться, но теперь–то я дорос до того, что могу признаться себе в чем угодно. Да, были какие–то периоды, в том же 1999‑м, в 2002‑м, когда я морально не загонял себя ни в какие рамки, но то лишь эпизоды. После же ухода из сборной Олега Романцева к состоянию психологической легкости в сборной я больше не приближался ни разу. То есть речь идет не о том, что я чего–то там боялся или сторонился людей, а о том, что душа не пела. Вообще после отставки Олега Ивановича для меня начались очень серьезные испытания. Вполне логично сложилось твердое мнение, что я, скорее, художник, чем ремесленник. Сегодня я с этим уже не соглашусь, поскольку стал игроком разноплановым. Впрочем, сейчас не о моем видении, а о стереотипах. Так вот, ремесленники нужны всем и всегда, и подходят они под любую концепцию. Такие же «специфические» игроки, как я, не у всех тренеров могут быть востребованы. И хоть в том же 2002‑м никто из специалистов не представлял состав сборной без меня, я догадывался, что в видение футбола Газзаевым могу не вписаться. Как бы то ни было, почти сразу у меня возникли проблемы с передней крестообразной связкой. Потом я долго лечился, а Валерий Георгиевич меня поддерживал в прессе, говорил, что на меня рассчитывает. Не исключено, что лукавил, но тогда я ему за это лукавство был благодарен.

В спорте, кстати, как и в жизни, многое определяет такое полуофициальное понятие, как обойма. Находишься ты в этой обойме, и даже если что–то у тебя не очень–то получается, все равно без тебя вроде бы и обойтись нельзя. Но стоит тебе по каким–то причинам из заветного круга выпасть, как тут же тебя перестают принимать в расчет. Для того чтобы вернуться назад, нужно совершить что–то незаурядное. К тому моменту как я поправился и набрал форму, было очевидно: у Валерия Георгиевича сложилась своя обойма, в которую я не вписываюсь. И приглашение на матч с Грузией было в какой–то степени данью общественности и, допускаю, просто желанием убедиться в том, что для газзаевской концепции я фигура лишняя.

С тех пор мои отношения со сборной напоминали брак, в котором супруги не любят друг друга, но из–за взаимного уважения не решаются подать на развод. И чем дольше это тянулось, тем сильнее я к национальной команде охладевал. Когда приезжал в ее расположение, глаза мои не горели. Я все делал на совесть и очень старался, но сердце мое молчало. Да и игра наша была натужная — все–таки плохо, когда разрывают клубные блоки. За считаные дни научиться понимать друг друга людям, привыкшим смотреть на футбол с разных сторон, совсем непросто.

И уже при Семине мелькнула мысль о том, что пора. Егор Ильич, и честь знать. Однако Юрий Палыч довольно быстро покинул свой пост, и когда пошли слухи о том, что его место займет Хиддинк, я решил не торопиться. Было интересно поработать под руководством полководца, тренировавшего когда–то великий «Реал» и добившегося в своей карьере впечатляющих достижений. Появилась надежда, что этот профессиональный интерес реанимирует эмоции. Хиддинк мне понравился и как человек, и как тренер. Но когда он меня вызвал на матч с Израилем и оставил в запасе, я словно получил удар по рукам. И дело не в том, что меня прокатили мимо основы, а в том, что в разговоре с тренерским штабом выяснилось: голландец рассчитывает на меня как на эдакого дядьку, который будет создавать атмосферу в коллективе и передавать свой опыт молодежи. Быть свадебным генералом мне не хотелось, и я решил, что если и в домашней встрече с эстонцами мои услуги не понадобятся, извинюсь и сосредоточусь на клубе. Единственное, мне принципиально хотелось доказать Хиддинку свою состоятельность как действующего игрока. И в Питере, во втором тайме надев капитанскую повязку, я поучаствовал в двух голевых комбинациях. Так я вернул себе право выходить на поле в основном составе. В Македонии мы провели чудо–матч и победили со счетом два–ноль. Гус меня хвалил, да и мне самому игра понравилась. Только вот беда — даже тогда я не испытал никаких эмоций. Взяли три очка — ну и хорошо.

После разгрома в Голландии кто–то запустил слух о конфликте между мной и Хиддинком, якобы предъявившем мне претензии как капитану. Мне незачем врать: конфликта никакого не было. Наоборот, тренеры нас утешали: объясняли, что ничего страшного не произошло. Я благодарен Гусу за совместную работу, за его отношение ко мне, за то, что он в меня поверил.

* * *

Любопытно, что не только последний, но и мой первый матч за сборную тесно связан с именем Хиддинка. В 1998‑м «Спартак» обыграл возглавляемый им «Реал», после чего Анатолий Бышовец тут же включил меня в состав на поединок с французами. В итоге за десять лет я провел за главную команду страны сорок одну встречу. Говорят, для игрока моего уровня это немного. Я же считаю эту цифру вполне нормальной. Еще раз повторюсь: я никогда не гнался за цифрами и до сего момента даже не следил за статистикой. Я жил одним днем и гордился тем, что имел. Не всем дано постоянно смотреть в будущее. Вот Витя Онопко стремился к отметке в сто матчей. Это была его цель, и я искренне радовался за Витю, когда ему заветный рубеж покорился. Он это заслужил. Что заслужил я — большой вопрос.

Наверное, я мог бы достигнуть куда более внушительных показателей, чем сорок один матч, но постоянно вмешивались какие–то обстоятельства. То Шева фантастический гол забил и мы на Европу не поехали, то травмы, то дисквалификации, то тренерская чехарда. Если посмотреть внимательно, львиную долю всех своих матчей я провел в период с 1999‑го по июнь 2002‑го. За последние пять лет набралось лишь игр семь. Что и говорить, концовка получилась смазанной, оставившей весьма ощутимый неприятный осадок. Тем не менее мне будет что вспомнить. Я знаю, каково это — стоять на поле и слышать, как звучит гимн твоей страны. Я никогда не забуду то, что творилось в моей душе в те минуты. И уж подавно со мной навсегда останется вкус наших потрясающих побед. Да, их было немного, но они были! И та же феерия в Париже, когда мы сокрушили чемпионов мира — три–два, — будет жить во мне вечно.

Минует несколько лет. На многие вещи я стану смотреть иначе. Выделю себе день, залезу в шкаф, извлеку оттуда все свои майки российской сборной разных поколений. Буду глазеть на них, вспоминать все до мельчайших подробностей и анализировать свой путь. Не исключено, мне откроются новые нюансы — те, которые уловить я пока не созрел…

ГЛАВА 31