Горы дышат огнем - Веселин Андреев

плита, маленький комод, окошко с железными прутьями. На круглом низком обеденном столе вскоре появились пышный белый хлеб, сыр, свиное сало, моченые и соленые овощи. И бутылка с ракией.

Бай Сандо поднял маленький стаканчик со словами:

— Ну, будем здоровы! Здоровье дороже всего, и чтоб работа наша шла!

Он «уважал» эту жидкость, как сказал бы Захарий Стоянов. Однако когда и я поддержал тост, предложенный хозяином, Стоянчо сделал большие глаза. Тогда я объяснил ему, что в наших краях гость может ничего не есть, но отказаться от предложенной хозяином ракии нельзя. Стоянчо в знак уважения к хозяину тоже поднял свой стаканчик.

— А вы, дорогие хозяева, в следующий раз ракию и вино не предлагайте! — наставительно сказал я.

— Так ведь самую малость, для аппетита! — ответил бай Иван.

— Да они ведь и капли в рот не берут! — кивнул в нашу сторону бай Сандо.

— Это почему же?

— Потому что у нас и без того аппетит в порядке, — ответил Стоянчо.

После того как мы перекусили, бай Сандо ушел, а хозяин стал устраивать нас на ночлег. Конечно, и здесь не обошлось без споров: зачем, мол, вам спать в сене. Однако партизанский закон был уважен. Мы договорились, что ранним утром бай Иван отправится в Пирдоп к своему знакомому Николе Евтимову, или, как мы его звали, бай Кольо.

После полудня из Пирдопа пришел Харитон Орозов, встревоженный и чем-то опечаленный. Увидев меня на сеновале, радостно закричал:

— Гошо!

— Здравствуй! Меня зовут Андро.

Он крепко обнял меня. Мы были не только соседями, но даже дальними родственниками.

— Гошо, живой?

— А ты как думаешь? Только запомни: меня зовут Андро. Ладно? Называй меня только Андро.

— Хорошо, Андро... Эх, Гошо, разве я думал, что увижу тебя? Что только о тебе не говорят!

— Пусть говорят. Как наши? Как мама?

Харитон никак не мог прийти в себя и никак не мог привыкнуть к моему новому имени. Какой там Андро, когда с детства знал меня как Гошо?..

Он пришел от бай Кольо, чтобы уточнить, кто ищет связь с околийским комитетом.

Мы пришли сюда не молиться. Здесь давно никто не молится, только овцы теперь оставляют свое подаяние — зернистое, твердое, поэтому, прежде чем сесть, приходится сначала хорошенько осмотреться. Нет ни икон, ни фресок. В монастыре, возвышавшемся над селом, тихо. Только снаружи гудит сухой ветер.

Стоянчо ведет их к вербняку.

Их четверо. Двое из них грузно опираются на палки. Их освещает пламя небольшого костра из щепок и стеблей кукурузы. Состарилась партийная группа. (Стоила Станчева и Петра Шентова найти не удалось, но и они были в таком же возрасте.) Можно ли вести этих людей в горы? Вряд ли, разве только бай Ивана... Я пишу эти строки и стараюсь припомнить, какими были тогда теперешние старики... Нет, тогда они не были старыми, просто, изможденные работой, такими выглядели...

Я прикрыл свой пистолет, чтобы не подумали, что молокосос хвастает. С молодежью мне всегда было легче. Позже люди будут говорить: как это тебе удавалось со стариками быть стариком, а с молодежью — юношей. Меня это несказанно обрадует, но тогда мне приходилось быть начеку.

— А ты был с партизанами, когда они приходили в село? — спрашивает один.

— Был.

— Хм!..

Не похоже, чтобы его это обрадовало.

— Не верите?

— Пана его видела! — вмешался бай Иван.

— Да нет... Я так...

Воцарилось молчание.

— Хочешь сказать, что ты лесовик? — говорит затем другой. Потом я узнаю, что его зовут бай Петр Данчев.

Я рассмеялся.

— Может, лесовик, а может, и партизан...

— Да ты не обижайся. Мы уж так называем.

— Ладно. Но почему «хочешь сказать»? Или ты не веришь, что я партизан?

— Кто знает... — тонким голоском выдавил из себя самый старший, и я вдруг вспомнил, что это бай Гецо Николов.

Я от души рассмеялся.

Но только я.

Стараюсь и так и этак — ничего не получается.

— Ну, ладно, — говорю, — займемся делом или нет?

— Каким делом?

— Вот тебе и раз!

Я понимал, что происходит какое-то недоразумение, но в чем же дело? Я горел от обиды. Их недоверие сбивало меня с толку.

— Видишь ли, парень, мы тебя не знаем, — начал бай Петр.

— Не знаете? Как это вы меня не знаете? Я — партизан, из четы имени Бачо Киро...

— Да и эта чета... — с трудом произнес бай Гецо.

— Что? Да вы!.. — Хорошо, что я вовремя сдержался и начал ходить взад-вперед.

— Мы думаем, что ваша чета — из правительственных войск. Вы входите в такое большое село, где столько всяких стражников, а вас никто и пальцем не трогает! Сидите здесь, можно сказать, полдня, Пирдон — рядом, а полиция ждет, когда вы отправитесь в Средну Гору. И появляется только тогда... Есть подозрение что вы — английские агенты...

— Это почему же? — прервал я бай Петра, чувствуя как комок подкатывается к горлу.

— Да ваш командир сам себя выдал. Он ведь сказал, что вы за дружбу и братство с Англией.

— И с Америкой! — успел лишь добавить я, сдерживая смех. Я понимал, что могу обидеть их, но не мог сдержаться. Мы все тоже сомневались в Черчилле, но эти-то стреляные воробьи!.. И какая фантазия!

Боятся? Может быть. Многие ведь забились куда подальше. Но сюда-то они пришли? Или не хотят браться за дело? Или чрезмерно осторожны? Все может быть, но такие глупости!.. Бай Петр и бай Гецо боролись за наше дело в 1923-м. Бай Иван участвовал в борьбе рабочих-нефтяников в Патагонии... Греют руки, протянув к огню. Лица то краснеют, то темнеют. Бай Петр маленького роста, высоко держит голову, чтобы казаться повыше. Бай Гецо, надвое перерезанный ремнем, выше всех ростом. Бай Христо Николов испытующе, в упор смотрит на меня из-под своих густых бровей. Может, мой смех изменил его точку зрения, но он не подает и виду. Бай Ивана мучила язва. Он забился в угол, и я не видел его лица.

Я наклонился к ним:

— Вы это серьезно?

Они молчали. Я не хотел напоминать им еще об одной встрече с ними. Сами они меня не помнили: с тех пор прошло уже три года, да и одет я был совсем иначе.

— Бай Иван, что тебе