Горы дышат огнем - Веселин Андреев

— необходимейшее качество для партизан! И полицейские наверняка решат, что действовали две четы.

Мы остановились в Биноклевом ущелье. Для мирковчан оно — Арамово ущелье, а мы его переименовали, потому что потеряли там как-то бинокль. Уставшие, мы заснули беспробудным сном...

На следующий день встали поздно, с головной болью, но вчерашнее бодрое настроение не покинуло нас. У каждого было что рассказать, и каждый считал свой рассказ самым важным. И радославчане, и петричане интересовались буквально всем: где мы живем, что едим, с мылом ли моемся или с глиноземом, болеем ли и есть ли у нас зубной врач.

— Отвел меня в сторону один дяденька и все пристает: «Русские с вами есть? Не может быть, чтоб не было! Ты мне должен сказать. Я не какой-нибудь шпион... Скажи, чтоб мне легче на душе стало!» — рассказывал Нофчо (или Ножче), тихий, но храбрый парень, на редкость красивый и лицом, и сердцем.

Вроде бы простое дело, но оно оказывалось не таким уж простым: мы вовсю говорили о надеждах, которые возлагали на Красную Армию, но как объяснить, что пока с нами нет красноармейцев. А это надо было объяснить людям, чтобы они знали сегодняшнюю обстановку, тем более что враг и без того из кожи лез, распространяя слухи, будто партизанским движением в Болгарии руководят прибывшие из-за рубежа агенты.

— И что ты ему сказал? — спросил Митре.

— Этому старичку так хотелось, чтобы среди нас оказались красноармейцы, что я не выдержал. Рассказал ему о Ванюше. Уж очень честные были у него глаза.

— Хорошо ты ему ответил! — согласился Митре. — Пусть и наши порадуются, и у врагов коленки потрясутся!

Баткин восторженно, с переливами выговаривая «р», возвещал:

— Душа у меня радуется от таких разговоров с людьми. Сначала ты его прощупываешь, и он тебя — что, мол, это за птицы лесовики. А когда разговоришься!.. Чувствуешь, что и в самом деле беседуешь с народом.

— Ну и сила же мы, братец! — перебивает кто-то рассказ Баткина его же любимым изречением.

— Просто чудо, братец!

Вначале подобных встреч опасались: не скомпрометирует ли себя какой боец неверным словом или грубой шуткой? Не помню, чтобы такой случай когда-либо имел место. Мы все больше понимали огромное значение подобных бесед и специально готовились к ним, чтобы быть в состоянии ответить на любой вопрос. Цель собраний, которые мы проводили в селах, заключалась в том, чтобы разъяснить народу важные вопросы. Самое главное — надо было расположить людей к откровенности. А это было совсем не легко: одни боялись, другие скрывали свои чувства, однако большинство старалось понять нас.

Так мы осуществляли широкую, абсолютно необходимую разведку и получали верное представление о мире, большом и малом, и о людях, иначе жизнь в горах могла бы породить в нас беспочвенные иллюзии или надуманные опасения.

Биноклево ущелье не было волшебной горой, где бы мы могли забыть обо всех невзгодах, но каждый старался найти выход охватившим его радостным чувствам. Орлин, опершись на локоть, улыбался своим мыслям. Караджа сосал сигарету и подмигивал мне:

— Медовуха, братец. Полный рюкзак самого крепкого табачку!

Бойка шептала что-то Лене, а та прятала смеющееся лицо в воротник своей штормовки. Павле и Мустафа затеяли борьбу на траве.

Брайко крутил ус. Все знали, что сейчас последует критика наших действий.

— Зачем мы дурачили людей, говоря, будто в чете есть испанец? Очень не люблю я пустую демагогию!

— Да что ты, Брайко? — возражает бай Михал. — Пусть наш интернационал будет полнее: есть болгары, русские, евреи, армяне, пусть будут и испанцы.

Кто-то разъяснял, что испанцами называют всех бойцов интернациональной бригады. Митре, будучи в прекрасном расположении духа, залился смехом:

— Вот тебе и шоп!.. Испанец!

Даже Брайко рассмеялся.

Это были не те люди, что прошлым летом, и не те ворчуны, какими казались вчера вечером. Будто прошли годы... Это были победители, какими бы скромными ни были их победы. Жизнь для них со всеми ее многочисленными невзгодами приобрела смысл.

Митре сказал Стефчо:

— Очень нам повезло, что все прошло гладко! Однако без настоящей разведки рискованно!..

— Будем их колотить! Нельзя им давать опомниться!

— Будем колотить, но ведь ты знаешь: повадился кувшин по воду ходить, тут ему... Может случиться беда, если они нас подкараулят. Разведка и только разведка! Вот что я тебе скажу...

— Совершенно согласен! Только нельзя тянуть волынку. Мы должны бить их дерзко и внезапно.

Какое совпадение! Тот день был его днем, днем самого великого из нас. Замечательный праздник народных просветителей — и Бачо Киро. Первое ноября. В этот день обычно собирались все просветители и революционеры, жившие в тот темный и в то же время светлый период болгарской истории — от Афонского зова до восхождения на Вол[73].

А наш Бачо Киро вобрал в себя, кажется, все: он был учителем, революционером-просветителем, поэтом, организатором восстания, заместителем командира четы. Этого человека не испугала даже виселица...

В четырнадцать лет он становится на путь просветительства, бросает учебу в школе и начинает сам учить детей. Бачо Киро увлекает детские сердца чтением древнегреческих мифов и стихов Ботева, открывает крестьянам правду жизни в основанном им самим читалище и за свои убеждения попадает в тюрьму.

Он не оставил нам бессмертных стихов, но мы-то знаем, как призывно тревожил он сердца своими виршами, даже той поэмой о далекой франко-прусской войне. А как глубоко западали в душу его молитвы! Вот одна из них:

Дай мне, боже, еще хоть немного пожить, За милую свободу кровь свою пролить...

Бачо Киро, поэт и человек, — это элегия, даже когда он стремится писать филиппики. Однако это элегия гневная и призывная! Как-то трудно мысленно связать то опасное, огромное дело, которому он себя посвятил, с человеком небольшого роста, с его мечтательным взглядом, нежной душой, скромной речью и тихой походкой. Стоит ли говорить, каким он был организатором! Ведь только из своей Белой Церкви[74] он повел на бой за далекую свободу 103 повстанца. А ведь он был отцом пятерых детей. Такого самопожертвования не совершил никто из нас.

И он начал свой путь в бессмертие — от овеянного легендами Дряновского монастыря к тырновской виселице, а потом к нам, в Лопянский лес, через года, что идут вереницей. Под предводительством попа Харитона, Бачо Киро и Петра Пармакова четники на девять дней превратили монастырь в свободную, гордую, погибающую, но вечно живую республику. Пусть огненный град