Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - Ат-Тайиб Салих

— А?.. Кто?.. Что?..

— Ты что, бредишь? Ты же начал рассказывать.

— Ей-богу, Михаймид, я не расслышал тебя.

— Я спрашивал тебя о ее матери и отце.

— О чьей матери и чьем отце?

— Этой рыбы.

— Ах, этой дочери шайтана? Мать ее живет в реке, там, в самой глубине. Она никогда не показывается. Редко-редко можно увидеть, как над ней колышутся волны.

— А ее отец?

— Ее отец, я думаю, нашел вторую жену в верховьях реки.

— Ну а братья?

— Ее братья и сестры разбрелись кто куда, на север и на юг. А сколько лодок перевернули ее сестры!

Удивившись, я спросил его:

— А где же обитает она сама?

— Аллах знает. Может быть, ждет своего часа, ждет, когда получит от меня сполна. Но я думаю, сегодня ночью проделкам бесстыжей придет конец!

Лучи света справа от нас на востоке словно только ждали сигнала, чтобы появиться. Река приглушенно изливала свои вечные жалобы берегу. Берег ее не понимал, но река не могла не говорить…

Я вспомнил, как в тот давний вечер на закате солнца мы вчетвером боролись с речной стихией, чтобы приплыть на помощь Махджубу. Когда мы стояли на берегу, земля под нашими ногами внезапно обвалилась; и в тот же момент волны разбросали нас направо и налево. Махджуб то погружался в воду, то всплывал. Мы четверо — Абдель-Хафиз, Хамад Вад ар-Раис, Саид и я — образовали вокруг утопающего кольцо, пытаясь найти какую-нибудь прогалинку среди волн, чтобы до него добраться. Неожиданно я заметил, как с берега прыгнул Ат-Тахир Вад ар-Равваси. Мне показалось, что он не плывет по воде, а свободно парит на лучах заходящего солнца. Он подхватил Махджуба и поднял его одной рукой из воды.

Когда мы очнулись, уже воцарилась тьма. Махджуб пришел в себя и начал громко взывать в темноте, проклиная реку и оплакивая своего друга. Но Ат-Тахир Вад ар-Равваси вскоре появился с левой стороны жив и невредим. Мы услышали в темноте его смех. Махджуб начал проклинать Вад ар-Равваси, как до того проклинал реку. Потом мы все смеялись над Махджубом, над самими собой и просто так.

Вад ар-Равваси рассмеялся и проговорил:

— Махджуб — богатырь на суше, а в воде у него, как говорится, «нет силы и нет мощи».

Я печально улыбнулся: воспоминание пришло одновременно к нам обоим. Словно этот знакомый мне смех Вад ар-Равваси таился все эти годы в его сердце, как последние крохи исчезнувшего сокровища, пока мой приход на заре не вызвал его снова к жизни.

Теперь на том же берегу, на том же самом месте два старика наблюдали за восходом солнца. Я сказал, чтобы побудить его к дальнейшим воспоминаниям:

— Что до тебя, Вад ар-Равваси, то ты — богатырь и на суше, и на воде.

Он так долго молчал, что я уже не чаял получить от него ответ. Мое внимание привлекли неясные звуки, исходившие от реки. Мне казалось, что они родились за тысячи миль отсюда. В них слышалось эхо далеких горных ущелий и водопадов. Некоторое время я прислушивался к мерному плеску мелких волн, без устали перекатывающихся с берега на берег. Иногда река там, в самой середине, где встречались бурные течения, издавала знакомый мне глухой вой. Меня разбудил человеческий голос, который, казалось, был обращен к реке и занимавшейся на горизонте заре:

— У человека в жизни, Михаймид, есть только две вещи, которые чего-то стоят, — это дружба и любовь. Пусть что хотят говорят о знатном происхождении, высоком сане или богатстве… Человек, если он вот-вот покинет этот свет и у него остается кто-нибудь, кому можно верить, — счастливец. Всемогущий господь был щедр ко мне. Вместо одного благодеяния он даровал мне два, наградив меня дружбой Махджуба и любовью Фатымы, дочери Джабр ад-Дара.

Мне стало немножко грустно. Всю жизнь я Считал дружбу с ним величайшей для себя честью. Я осторожно проговорил:

— А как же Абдель-Хафиз… Саид… и другие?

— Абдель-Хафиз — мне брат, и Саид тоже. Но этот человек — и брат, и друг. Он один стоит тысячи людей… Главное — это то, что у человека на сердце, внутри… Ведь кто такой Ат-Тахир Вад ар-Равваси? Ат-Тахир, сын Биляля и Хаввы, — раб.

Он сказал это просто, без всякой горечи. Потом добавил:

— Ты был далеко… Пропадаешь целый год, потом приезжаешь к нам на месяц или на два. Кто тебя знает? Сначала ты учился в школе, потом был на государственной службе. Человек, который рядом с тобой, — совсем не то, что человек, который от тебя далеко, кто бы он ни был.

Затем он проговорил:

— Не верь женщине, которая скажет, что произвела на свет сына, подобного Махджубу Вад Джабр ад-Дару.

Он замолчал, словно желая убедиться в том, что утренняя заря и река тоже услышали и поняли его слова.

После этого он занялся своей леской: то натягивал, то ослаблял ее. Потом закинул удочку и больше не обращал па нее внимания, как будто рыба в воде его больше не интересовала. Засмеявшись, он обернулся ко мне, и я увидел его черное, словно выточенное из глыбы каменного угля, лицо. Оно сияло, отражая свет далеких звезд и зари. Он заговорил:

— Оставим историю Абдель-Хафиза. Хоть ты спросил меня тогда об Абдель-Хафизе, я знаю, что именно ты хотел бы услышать. Эх, человек! Что же все эти годы ты меня о ней не спрашивал? Правда, я сам тебе не напоминал. Я никогда ни с кем вот так не сидел и не говорил «произошло то-то и то-то». Эта история не всем известна. Кое-что люди знают, а то, что не знают, унесло с собой время. Но сейчас… Говорят, старость развязывает язык. А что нам теперь осталось в жизни, как не приятно побеседовать с другом? Я тебе скажу еще одну вещь. Все это время я носил эту историю в сердце, желая кому-нибудь ее рассказать… Не Махджубу… Махджуб знает о ней, и знает даже больше других… Нет, другому человеку, который проявит снисхождение и поймет, тому, кто что-то знает, а чего-то — нет… Такому, как ты, Михаймид… К тому же у тебя такой характер, что тебе можно сказать то, чего никогда не скажешь другому.

С востока подул теплый ветерок, вызвавший легкую рябь на воде и шелест листьев, но вскоре прекратился. Вад ар-Равваси продолжал:

— Нынешнее время — время слов: радио, кино, журналы, школы, союзы и всякое сумасбродство. Недавно слышу я, радио болтает: «Трудящиеся, социализм, социальная справедливость, рост производства, защита завоеваний революции, оппортунизм, реакция…» Эх, братья, думаю, что за напасть такая на нас свалилась? Это разнесчастное радио брешет целый день, и как только его голос не охрипнет? Я спросил Саида: «Хаджи, в какой стране живут эти трудящиеся?» Он мне ответил: «Тупица, трудящиеся — это мы сами». — «Ну и дела! Значит, теперь мы называемся трудящимися?» — «Конечно». — «Так, ну а что такое рост производства?» — «Производство — это вся дребедень, которую ты делаешь, а рост производства — то, что внутри дребедени». После этого хаджи Саид засмеялся и сказал: «Сходи-ка ты лучше к Ат-Турейфи, сыну Бакри. Он тебе объяснит все эти слова. Не видишь разве, что он каждый день собирает друзей Саида Накормившего Голодных Женщин и читает им лекции».

Помолчав немного, Вад ар-Равваси сказал:

— Может, все это к лучшему, кто знает? Если такие, как у нас с тобой, встречи станут представлять по радио, показывать в кино и описывать в книгах, будет только польза. Ты слушай и записывай, Михаймид. Кто знает? Может, из всего этого люди извлекут урок.

Ат-Тахир Вад ар-Равваси продолжал плести ткань рассказа из золотых нитей надвигавшейся зари. Он то понижал, то повышал голос. Иногда сильный порыв ветра заглушал его слова. Временами мне казалось, что вся природа их внимательно слушает.

Увлеченный рассказом старика, я не заметил, как свет утренней зари коснулся верхушек пальм и акаций, распространился по глади реки.

— Слава аллаху, слава аллаху, — проговорил Вад ар-Равваси. — Эх, добрый человек, хорошо мы с тобой провели эту ночь! Однако из-за разговоров мы лишились вкусного обеда. Бесстыжая рыба увидела, что мы заняты беседой, съела наживку и улизнула.

Он закричал, обращаясь к воображаемой матери рыбы, живущей в глубине Нила:

— Эй, матушка, скажи своей дочке, чтобы она держалась от меня подальше. Следующий раз, клянусь, ей от меня не уйти, как бы она ни хитрила.

Громко захохотав, он поднялся:

— Ну, брат, пошли. Бинт Джабр ад-Дар уже приготовила утренний чай.

Мы стали подниматься к домам. Я плелся, опираясь на палку из эбенового дерева, а он бодро и весело шагал впереди. Потом он затянул песню, которую я уже слышал от него в другое время и в другом месте.

Его имя было Хасан, но люди звали его Билялем[79] из-за красивого голоса и необычного произношения. Он, бывало, призывал на молитву: «Свидетельствую, что пет бога, кроме аллаха, свидетельствую, что Мухаммед — посланник аллаха, спешите на молитву, спешите к спасению».

Говорили, что это шейх Насрулла Вад Хабиб дал ему такое имя, когда услышал его голос. Он же обучил его читать азан и сделал муэдзином. Шейх говорил ему: «Будет благословен тот, кто придет в мечеть на утреннюю молитву по твоему зову, Биляль. Клянусь аллахом, твой голос не от сего мира, он дар небес».