Грешник - Сьерра Симоне

и начинаю мастурбировать.

Честно говоря, обычно я не получаю особого удовольствия, когда занимаюсь онанизмом через презерватив, но сейчас это не имеет значения. Мне не требуется много времени, когда Зенни рядом со мной. Глядя на ее идеальную грудь, выступающую вперед, когда она наклоняется, чтобы лучше видеть, и на ее милое, очарованное личико в профиль, с носиком-пуговкой и длинными ресницами, мне хватает всего несколько раз провести по своему члену, прежде чем он еще больше набухает и изливается в презерватив.

Я испытываю какое-то необузданное и практически непристойное ощущение, что довольно удивительно, ведь это, пожалуй, самый невинный половой акт, который только можно совершить. Но есть что-то крайне возбуждающее в том, как мой член находится в ловушке собственных выделений, в том, насколько демонстративно мое громкое, грубое высвобождение.

И я снова возбуждаюсь.

И это приводит к тому, что мы занимаемся сексом в третий раз, теперь уже лежа на боку. Она закидывает одну ногу мне на бедро, а я крепко ее обнимаю. На этот раз все медленно и расслабленно, и она кончает почти бесшумно: лишь прерывистое дыхание, а затем характерные сокращения вокруг моего члена.

Я в последний раз мастурбирую, и да, снова в презерватив, потому что ни в чем не могу отказать Зенни. Затем мы приводим себя в порядок и забираемся в постель, как двое уставших детей, вернувшихся домой из парка аттракционов, – уставшие физически, но бодрые в мыслях. Сон, словно нежное заслуженное объятие, ожидает нас, как только мы закроем глаза.

– Спасибо, – бормочет Зенни, прижимаясь ко мне. – Я даже надеяться на такое не могла.

– Нет, это тебе спасибо, милая.

И мне совершенно не хочется спрашивать, потому что наш вечер закончился идеально, но мне нужно знать.

– Зенни, что сегодня было с Норткаттом?

Она зевает, и я немного расслабляюсь, потому что не думаю, что она стала бы зевать, если бы случилось что-то ужасное.

– Он встретился со мной и матерью-настоятельницей, пытался уговорить нас опубликовать дополнительное заявление в СМИ о том, что фирма «Валдман и партнеры» все время нам помогала, а все остальное всего лишь недоразумение и бла-бла-бла. Мы сказали «нет».

Я испытываю облегчение одновременно с восторгом.

– Вы отказали ему? Так просто?

– Ну, мать-настоятельница сказала ему «нет». И он начал отвратительно себя вести, тогда она потребовала, чтобы он покинул ее кабинет, и он ушел. Она умеет вселять страх, когда этого хочет.

Я представляю себе это: тупица Норткатт выбегает из кабинета, поджав хвост, а некая пожилая леди в головном уборе монахини с гигантскими накрахмаленными полями распекает его вдогонку. Какая приятная сцена.

– Значит, с тобой все хорошо? С ней тоже? Я очень переживал, когда узнал о встрече.

– У нас все в порядке, – сонно отвечает Зенни. – Хочешь верь, хочешь нет, но мы можем позаботиться о себе и без Шона Белла, который спешит на выручку. – Она похлопывает меня по груди, как будто я ручной медведь, который считает себя свирепым, но на самом деле всего лишь безобидный старый пушистый зверек.

– Я знаю, знаю… Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, вот и все. Я лю…

– Не то слово, Шон!

– … Ты мне дорога.

– Угу. Ты мне тоже дорог. И мне нравится, что ты заботишься обо мне.

Она произносит это искренне, сонно, и это ее последние слова перед тем, как, вымотанная сексом, она проваливается в сон.

А я? Я долго не могу заснуть, в голове все еще кружатся мысли от этого нового чувства, этой новой любви. Эта непривычная любовь, которую я никогда, никогда не смогу сохранить.

* * *

Следующая неделя проходит как в тумане, полная секса и работы. Мы находим гармоничный баланс, который кажется невероятно правильным: секс по утрам, затем работа для меня, занятия и дежурства в больнице для Зенни. По вечерам она работает в приюте, и я начинаю ходить туда с ней, потому что не выношу разлуки (конечно, я не могу просто крутиться вокруг нее и целовать украдкой, когда никто не видит. Она заставляет меня работать на кухне). А потом мы приходим домой и трахаемся до поздней ночи. Ее любопытство не знает границ, оно придает ей смелости, и она впервые пробует украшенную драгоценным камнем пробку, и ей это нравится. Мы трахаемся во всех позах, которые она хочет попробовать, во всех позах, которые я могу придумать, один раз тайком трахаемся в моем кабинете, а в другой – в темном углу дорогого ресторана. Мы смотрим фильмы в обнимку, и я сгораю от этой тайной любви к ней, она выжигает меня изнутри, опаляя и раскалывая от жара на части. Я не могу насытиться этим чувством.

Я пытаюсь заставить ее усомниться всерьез. Но это не срабатывает.

И мне больно осознавать, что, даже когда я стараюсь изо всех сил, даже когда осыпаю ее бесконечными причинами, по которым я когда-либо ненавидел Бога или презирал Церковь, я не могу сломить ее веру так, как ее любовь ломает меня. Я не могу разрушить ее связь с Богом, как она пробила брешь в моем сердце и отказывается ее заполнять.

Я боюсь признаться, что люблю ее. Потому что это напоминает своего рода манипуляцию… И еще я напуган. Не думаю, что переживу, если расскажу ей о своих чувствах, а она отмахнется от них. Отмахнется от меня. Даже в моменты полного отчаяния я не могу представить, как ее губы смягчаются от жалости, а в глазах светится сострадание.

«Шон, я польщена», – скажет она и сделает что-нибудь уничижительное, например похлопает меня по плечу. – Но ты же знаешь, что я не чувствую того же самого. Ты же знаешь, что я никогда этого не почувствую.

Боже, какая гребаная ирония в том, что грешник влюбился в монахиню. Это агония. Я умираю. И поскольку я одновременно сгораю и трепещу от любви к ней, эти обрывки мыслей продолжают появляться из ниоткуда, как капли дождя в солнечный день.

Первая капля дождя: я завидую отношениям Зенни с Богом – не просто ревную, как влюбленный, наблюдающий за своей возлюбленной с кем-то другим, но и завидую тому, что у нее это есть. Завидую, что она достаточно взрослая, чтобы злиться на всю боль в мире и обвинять Бога в том, что он делает недостаточно, и в то же время работать над тем, чтобы облегчить эту боль во имя Его.

Вторая капля дождя: Зенни напоминает мне о том, что мне нравилось в Боге. Чувство любопытства, храбрости, бурных эмоций в сочетании