Написать президента - Лев Горький

мог работать.

— Так что хер вам, — сказал я, открыл нетбук и принялся за работу.

Добить последнюю главу, переписать некоторое количество мест в начале и середине… Когда я их делал, концепция мемуаров еще не сложилась, и теперь все придется немножко изменить, переставить акценты… Проверить документальные вставки, там ли они стоят, достаточно ли они динамичны, чтобы читатель на них не заскучал… Выверять фразы, с которых начинается каждая глава, чтобы они образовали единое послание, метатекст… Просмотреть сомнительные эпизоды, помеченные по ходу дела — то ли убрать их вообще, то ли кардинально переделать…

Дождь колотил по крыше беседки, вокруг шумел лес, но время от времени эти звуки гасли. Тогда я обнаруживал себя в оазисе среди пустыни, и вместо нетбука у меня имелись таблички из сырой глины и специально обточенная палочка, чтобы ставить на глине треугольные значки.

И я не знал, какая из двух реальностей реальна.

Да, творчество — ядовитый, обманчивый дар, жестокое призвание, юдоль боли и дорога скорби, подвал пыточный и выставка разочарований, но иногда оно может поднять тебя над обыденностью, сделать так, что ты на какое-то время забудешь о банальных страданиях, телесных и душевных.

Ибо что они такое рядом с огнем вдохновения, который сжигает тебя целиком?

Последняя точка встала на предназначенное ей место, когда на часах было ровно семь утра. С трудом оторвав взгляд от экрана, я потер слезящиеся глаза и осмотрелся: дождь перестал, ветер прилег отдохнуть, в полной тишине над гладью озера скользили пряди жидкого, словно разбавленного тумана.

Меня по-прежнему трясло, никуда не делась боль, но все чувства притупились, тело онемело от холода и усталости. Но я все же сделал это, я написал президента, сделал мемуары Бориса Борисовича в срок, и это несмотря на то, что творилось в последние дни… Чтобы с полным правом воскликнуть вслед за пророком Осией:

«Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?»

Да, я перестал считать себя гордым независимым творцом, надеждой отечественной литературы и восходящей звездой русской словесности, я лишился знакомств, связей и перспектив в тусовочке… Но «тварь дрожащая» и «право имею», да и все прочие внутренние паразиты, годами не дававшие мне покоя, сдохли, когда мне пришлось по-настоящему бороться за выживание, когда я обратился против тех, кого боялся и перед кем готов был заискивать, когда я творил по-настоящему, не думая о наградах и не жалея себя.

Я покинул теплое болото либерализма, но не стал ватником, не погрузился в другое болото, где точно так же царствует бездумная вера, только в другое, я повис в пустоте.

Теперь нужно только отдать нетбук, получить деньги и…

Довести мысль до конца я не смог, «Навухудоносор» засосал меня, точно смерч — пляжный зонтик. Взлетел я, содрогаясь, над великим Вавилоном, и узрел всю красу его, и гордость его, и надменность, и силу, и жестокость, и тот факт, что обречен он на падение великое, на исчезновение без следа, на прах и пепел, на забвение полное.

Очнувшись, я понял, что лежу щекой на столе, и что кровь для разнообразия идет теперь из носа.

Зараза!

Что нужно от меня этому роману, который я дописал, но от которого никак не могу избавиться, и сидит он внутри меня будто червь, и грызет, и грызет? Как сделать, чтобы он выпустил меня? Может быть, нужно в свою очередь выпустить его, сделать так, чтобы текст получили читатели?

Ведь книга имеет смысл лишь тогда, когда она кому-то нужна, кроме автора!

— Да, да, сейчас, сейчас. — Пальцы слушались с трудом, но я все же вытащил старый ноут из сумки и открыл: надо перекинуть файл «Навуходоносор. док» с флешки, а потом мне нужен будет только доступ в интернет, чтобы выйти на АЗ.

И если с первой частью плана сложностей не возникло, то со второй я сладить не смог. Телефон у меня отобрали во время «критической сессии», а вай-фай «Лесной сказки» в этом углу территории не ловился.

Я зарычал от злости и разочарования.

И в этот самый момент услышал шаги: кто-то легко и пружинисто шел по ведущей к беседкам дорожке.

Паника ударила меня по лицу тяжелой ладонью, я закопошился, пытаясь встать. Лодыжка напомнила о себе, едва я попробовал опереться на ногу, и пришлось ухватиться за подпиравший крышу столб.

Из-за поворота появилась стройная фигура, явно женская: джинсы, кроссовки, черная курточка, из-под бейсболки торчит рыжий хвостик.

— Лев! — радостно воскликнула она, и я облегченно шлепнулся обратно на лавку.

— Вика? Как ты меня нашла?

Мне хотелось вскочить, обнять ее, зарыться носом в волосы, но сил на это не было, а кроме того я не хотел перемазать ее кровью и знал, что выгляжу отвратительно, весь грязный и помятый, украшенный синяками, и что вряд ли ей будут приятны мои объятия.

Вика может и хотела ответить, но увидела мое лицо, и глаза ее округлились, она растерянно заморгала:

— Что… с тобой? О нет… Как это случилось?

— Упал, — ответил я, стараясь звучать мужественно. — Двадцать восемь раз подряд. Только я им ничего не отдал. Все тут! — Я схватил нетбук и торжествующе им потряс, и тут понимание снизошло на меня подобно зарнице, что блеснула в кромешной тьме. — Ах вот как. Внутри этой штуки есть жучок? Вы всегда могли знать, где я?

Конечно же — ведь они работники спецслужб, они не могут иначе, им надо постоянно все и вся контролировать.

Разочарование было как половодье, холодное, страшное, неостановимое, смывающее все дамбы, за которыми ты пытаешься спрятать теплые человеческие чувства, иллюзии, дурацкую веру в то, что кому-то нужен сам по себе, не из-за собственной полезности, а в принципе… Оно затопило меня, заставило забыть о том, что заботило меня, занимало несколькими минутами ранее, оно задавило меня, затоптало и забило насмерть.

— То есть ты искала не меня… Ты искала это? — добавил я.

Очень хотелось швырнуть нетбук в озеро, разбить о ствол ближайшей сосны, но я знал — не поможет.

Наверняка правда, которую я выращивал в себе весь этот месяц, высеивал из барханов лжи, выискивал истинный путь в джунглях заблуждений, ради которой отдал так много — именно она научила меня различать — где истина, и где ложь.

Поэтому я и чувствовал сейчас фальшь в обманчиво хрупкой рыжей девушке, и эта фальшь причиняла мне нестерпимую боль.

— Я искала тебя! — воскликнула Вика, и это прозвучало искренне, по-настоящему.

Но она звучала так всегда, с эпичного изгнания Анны Ивановны и до момента расставания у ворот «Лесной сказки». Но,