В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

Донна Мерседесъ быстро отвернулась и поспѣшила въ садъ, – пульсъ ея бился такъ лихорадочно, какъ будто предательскій свѣтъ факеловъ, предвѣстникъ смерти, падалъ на ея собственную голову. Какой могучій потокъ мыслей волновался за угловатымъ лбомъ его „безобразной головы“. Онъ покорялъ самыя ожесточенныя человѣческія души и заставлялъ ихъ трепетать предъ силой своего генія.

25.

Подъ зеленой кровлей платановъ почти совсѣмъ стемнѣло, а донна Мерседесъ все еще ходила тамъ взадъ и впередъ. Рѣзкій контрастъ съ сильной бурей въ ея душѣ представляла торжественная вечерняя тишина, царившая въ саду; не слышно было даже легкаго шелеста въ вершинахъ деревьевъ и въ кустахъ ни одна птица не шевелилась; даже утки, цѣлый день шумѣвшія на пруду, молчали, ихъ давно уже загнали въ сарай… Но съ пруда доносились какіе-то звуки, похожіе на шумъ, производимый падающими въ воду камнями.

Мерседесъ вышла изъ аллеи, пошла по узкой дорожкѣ, пересѣкавшей лужайку, и остановилась за кустомъ розъ, наблюдая за происходившимъ.

У пруда стоялъ мальчикъ, котораго она еще никогда не видала въ саду, сухощавый, съ длинными ногами и очень быстрыми увѣренными движеніями. Онъ вынималъ изъ кармана камень за камнемъ и съ легкимъ свистомъ бросалъ ихъ въ воду. При этомъ онъ смѣялся, топалъ ногами и при каждомъ мѣткомъ ударѣ хлопалъ себя по колѣнямъ отъ удовольствія.

Донна Мерседесъ тотчасъ же подумала, что это тотъ самый коварный мальчикъ, который заманилъ Іозе въ монастырское помѣстье, наслѣдникъ милліоновъ, послѣдній потомокъ имени Вольфрамовъ, изъ-за которого сироты Люціана лишены бабушкинаго состоянія. Священный гнѣвъ запылалъ въ ней. Этотъ отталкивающій, похожій на цыганенка, мальчишка, хихикающій и топающій тамъ, какъ торжествующій чертенокъ, былъ виной того, что ея прелестный кроткій Іозе былъ на краю могилы.

Тихо вышла она изъ-за куста и такъ же тихо пошла къ пруду по огибавшей его дорожкѣ, стараясь не спугнуть мальчика. Но она забыла, что замѣнила свое черное шелковое платье свѣтлымъ утреннимъ капотомъ, она не знала также, что зрѣніе и слухъ у этого безобразнаго мальчишки были такъ же изощрены, какъ у молодой лисицы.

Онъ вдругъ прислушался и повернулъ узкую, покрытую торчащими волосами голову по тому направленію, откуда слышался легкій скрипъ гравія. При видѣ приближающейся бѣлой фигуры онъ выпустилъ изъ руки камень, который только что собирался бросить въ прудъ и пустился бѣжать. Было еще довольно свѣтло, и можно было видѣть, какъ онъ подбѣжалъ къ изгороди, нагнулся и исчезъ, какъ будто провалился сквозь землю. Черезъ нѣсколько минутъ зашуршали листья и сучья, какъ будто какая-нибудь птица вернулась въ свое гнѣздо на вершинѣ дерева и усаживалась тамъ на покой, раздвигая крыльями листву; потомъ опять все стихло, точно вечерняя тишина ничѣмъ и не нарушалась.

Молодая женщина подошла къ тому мѣсту, гдѣ исчезъ мальчикъ, – черезъ эту дикую, почти непроницаемую чащу проползъ недавно Іозе, не подозрѣвая, что онъ своими маленькими ножками ступаетъ на почву, на которой ребенкомъ игралъ его отецъ, и не зная, что въ темномъ чужомъ домѣ живетъ его бабушка, суровая бабушка, изъ-за которой онъ и его маленькая сестренка должны были переплыть безпредѣльныя моря.

Донна Мерседесъ рѣдко доходила до пруда, а съ тѣхъ поръ какъ она недавно стояла въ смертельномъ страхѣ подъ липой, ожидая каждую минуту, что изъ темной воды покажется бѣлокурая головка ея утонувшаго любимца, съ той ужасной минуты она избѣгала этой части сада. До изгороди же она не доходила никогда. Это была длинная линія густыхъ кустарниковъ орѣшника и сирени, которые подстригались слегка только со стороны шиллинговыхъ владѣній.

Сильный запахъ лука и чеснока несся изъ-за изгороди, а тамъ, гдѣ стояла Мерседесъ, пучками висѣли между листвой мелкія кислыя уже зрѣющія вишни, невысокое деревцо протянуло свои вѣтви черезъ изгородь къ полуденному солнцу, – лучшіе сорта плодовыхъ деревьевъ, казалось, не воздѣлывались по ту сторону.

Какой-то пронзительный звукъ нарушилъ тишину, царившую также и по ту сторону изгороди, отворилась и затворилась калитка на заржавѣвшихъ петляхъ. Послышались твердые шаги по песчаной дорожкѣ; они медленно направлялись по прямой линіи и вдругъ свернули на мягкую почву по направленію къ изгороди.

Донна Мерседесъ отступила подъ вліяніемъ какого-то страннаго чувства, какъ будто бы шедшая по ту сторону должна была переступить черезъ изгородь и приблизиться къ ней… Она направилась къ липамъ у пруда, но прежде чѣмъ она ступила на дорожку, ведущую къ аллеѣ, она невольно обернулась назадъ, какъ бы притягиваемая какой-то магнетической силой: это были два сверкающіе глаза, устремленные на нее черезъ изгородь…

Ей знакома была эта голова съ діадемой изъ волосъ съ блѣднымъ восковымъ лицомъ и узкими тонкими губами, которыя однажды вечеромъ произнесли съ такимъ горемъ: „онъ умеръ“… У нея сердце замерло отъ удивленія. Теперь она знала, что означали таинственныя ночныя явленія въ галлерѣе, – это была неумолимая женщина, съ жестокой суровостью и упрямствомъ оттолкнувшая отъ себя сына и мужа и прогнавшая ихъ за океанъ искать себѣ новаго отечества. Все еще прекрасная, походившая на статую женщина эта была предшественницей гордой испанки, первой женой маіора Люціана. Оба они ужъ покоились въ землѣ, а она, такъ самовольно распорядившаяся ихъ судьбой, причинившая имъ столько горя сильная здоровая женщина, пережила ихъ – она жила и страдала. Да, она страдала, это доказывало ея почти окаменѣвшее отъ горя лицо. Пришла Немезида и коснулась этой совѣсти, кто знаетъ, какъ давно уже. И въ потрясенную душу закралось новое чувство; до сихъ поръ можетъ быть она только догадывалась о немъ, теперь же была увѣрена въ этомъ, чувство къ невинному бѣлокурому ребенку, такъ походившему на ея отвергнутаго сына, – любовь бабушки оказалась сильнѣе гнѣва матери.

Донна Мерседесъ пошла къ ней, и та на этотъ разъ не уклонилась отъ нея. Она должно быть стояла на скамьѣ, потому что съ земли нельзя было ничего видѣть черезъ высокую изгородь. Обѣими руками раздвинула она разросшіяся вѣтви кустарников; видно было ея широкія плечи и ея все еще изящный бюстъ. Она стояла неподвижно – съ начала болѣзни Іозе она стояла такъ ежедневно, чтобы получить отъ кого-нибудь изъ сосѣдней прислуги извѣстія о ребенкѣ, съ которымъ такъ дурно поступилъ въ ея домѣ наслѣдникъ монастырскаго помѣстья, и который вслѣдствіе этого опасно заболѣлъ.

– Дитя… – начала она и тотчасъ же замолчала, точно испугавшись звуковъ собственнаго голоса, которые много, много лѣтъ спустя снова раздавались въ сосѣднихъ владѣніяхъ.