В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

– Дитя… – начала она и тотчасъ же замолчала, точно испугавшись звуковъ собственнаго голоса, которые много, много лѣтъ спустя снова раздавались въ сосѣднихъ владѣніяхъ.

Молодая женщина стояла молча на мѣстѣ, ожидая, что будетъ. Она стояла такъ близко къ этой женщинѣ, что несмотря на сумерки могла разсмотрѣть каждую черту ея лица; и теперь она поняла, что отецъ и сынъ, люди мечтательные и съ горячимъ сердцемъ должны были подчиниться ея власти. На ея высокомъ челѣ лежалъ отпечатокъ деспотизма и желѣзной воли, донна Мерседесъ теперь сама была свидѣтельницей, какъ въ душѣ этой женщины боролись за первенство упрямство и благородное, горячее, быстро развивающееся чувство.

– Я бы хотѣла знать, что малютка… – начала она снова нетвердымъ голосомъ, не слыша отъ молодой женщины ни одного ободряющаго слова…

– Іозе Люціанъ, хотите вы сказать, – твердо и повидимому совершенно спокойно промолвила донна Мерседесъ, хотя сердце у нея билось такъ сильно, что біеніе его, казалось ей, можно было слышать. Съ восклицаніемъ ужаса женщина отступила назадъ; кусты съ шумомъ сомкнулись за ней, и донна Мерседесъ боялась, не упала ли она вмѣстѣ со скамейкой, но вслѣдъ за тѣмъ, сильныя бѣлыя руки снова раздвинули чащу и блѣдное лицо появилось опять, но теперь выраженіе его было сурово.

– Развѣ я спрашивала объ имени? – сказала она мрачно и нелюбезно. – Какое мнѣ до него дѣло. Зачѣмъ мнѣ знать, какъ зовутъ чужихъ дѣтей, которыхъ нашъ необузданный мальчишка приводитъ къ намъ въ домъ. – Эта женщина въ раздраженіи на свою слабость, сама вонзила себѣ ножъ въ сердце этими ледяными словами. – Я хотѣла только знать, можно ли спасти жизнь мальчика, и спрашивала только объ этомъ. Маленькій сынъ моего брата…

Рѣзкій пронзительный дѣтскій голосъ прервалъ ее.

Замолчавъ и очевидно испугавшись она оглядѣлась кругомъ и даже посмотрѣла на темнѣющее небо. Донна Мерседесъ увидѣла, какъ между вѣтвями высокаго дерева, точно кошка, скользило длинное тонкое тѣло, и очень ловко спустилось по стволу на землю.

Это былъ мальчикъ, незадолго передъ тѣмъ бросавшій камни въ прудъ. Слышно было, какъ онъ бѣшеными скачками бѣжалъ по лужайкѣ къ дому и кричалъ грубо и дерзко: „Погоди, тетка Тереза, я скажу папѣ, что ты разговариваешь съ людьми изъ дома Шиллинга!“

Калитка съ шумомъ и скрипомъ отворилась и затворилась, въ ту же минуту исчезла и женщина отъ изгороди.

Молодая женщина напрасно ожидала ея возвращенія, она слышала только поспѣшно удалявшіеся шаги.

Странно было у нея на душѣ. Сейчасъ она стояла лицомъ къ лицу съ матерью своего брата, – она всегда питала ненависть къ этой своенравной женщинѣ, а съ тѣхъ поръ, какъ она увидѣла монастырское помѣстье, изъ котораго происходила первая жена ея отца, къ этому чувству присоединилось еще отвращеніе къ какимъ либо столкновеніямъ съ ней. Это послѣднее исчезло при видѣ величественной гордой фигуры матроны. Она вполнѣ поняла, что эта женщина могла быть предметомъ юношеской любви маіора Люціана; она поняла теперь послѣднее горячее желаніе брата примириться съ матерью и пробудить въ ея сердцѣ любовь къ его сиротамъ… Какъ ни стараласъ она изъ-за упрямства и неуклонно проводимыхъ принциповъ казаться по наружности холодной и недоступной, въ глубинѣ души ея таилось горячее чувство, злѣйшій врагъ, съ которымъ она должна была бороться, настоящій бичъ, посланный природой прекрасной дочери Вольфрамовъ, сдѣлавшій ее тѣмъ, чѣмъ она казалась, „ледяной сосулькой“, непримиримой, недовѣрявшей своему сердцу, какъ дурному совѣтнику и постоянно отгонявшей отъ себя его нашептыванія. Донна Мерседесъ угадала эту таинственную черту, – это была родственная ей натура. Но странная загадка! Женщина, такъ самовольно распорядившаяся судьбой своихъ близкихъ, никогда не уступавшая, бѣжала отъ злой дѣтской угрозы, и донна Мерседесъ должна была убѣдиться, что часто сильныя природы уступаютъ злобнымъ и ничтожнымъ.

Шаги раздавались все далѣе и далѣе и, очевидно, приближались уже къ дому, когда дверь шумно распахнулась, и сильный мужской голосъ произнесъ нѣсколько словъ, которыхъ нельзя было разобрать; потомъ послышался короткій рѣзкій смѣхъ, такой злобный и оскорбительный, что раздражалъ даже постороннюю слушательницу.

Но маіорша очевидно успѣла уже овладѣть собой, и донна Мерседесъ услышала, какъ она сказала своимъ звучнымъ ледянымъ голосомъ: „развѣ я твоя плѣнница, Францъ? Или мы на старости лѣтъ будемъ разыгрывать роль опекуна и воспитанницы? Оставь меня! Что тебѣ вздумалось такъ грубо кричать на меня, когда я исполняю только долгъ приличія, освѣдомляясь о ребенкѣ, который заболѣлъ по нашей винѣ“.

И она ушла въ домъ. Дверь захлопнулась, и въ сосѣднемъ саду воцарилась тишина.

Донна Мерседесъ покинула свой постъ. Точно во снѣ, обуреваемая новыми мыслями и чувствами прошлась она еще нѣсколько разъ взадъ и впередъ по аллеѣ и наконецъ направилась къ дому.

Сильно стемнѣло. Изъ лампы съ бѣлымъ шаромъ висѣвшей въ сѣняхъ, разливался ослѣпительный свѣтъ и черезъ широко открытую дверь полосой падалъ на лѣстницу. Донна Мерседесъ только что хотѣла поставить ногу на нижнюю ступеньку, какъ вдругъ увидѣла, что изъ противоположной, также отворенной двери въ переднюю вошла дама, a вслѣдъ за ней другая.

При видѣ первой фигуры донна Мерседесъ невольно вздрогнула – длинная, какъ тѣнь, узкая и сѣрая, двигаясь безшумно, точно босикомъ и пытливо поворачивая во всѣ стороны лицо, она казалась семейнымъ духомъ шиллингова дома. Но у этого духа былъ человѣческій голосъ, въ которомъ звучало нервное раздраженіе и негодованіе.

– Боже мой! что за нищенское entrée, [33] – сказала она слезливымъ тономъ, какъ подобаетъ раздраженной знатной дамѣ. – Двери всѣ настежь, точно въ кабакѣ, и нигдѣ никого изъ прислуги… Пожалуйста, Адельгейда, - обратилась она къ другой дамѣ, которая съ видимымъ неудовольствіемъ стряхивала соломинки со шлейфа своего чернаго платья, – дерни звонокъ и какъ можно сильнѣе.

Дама въ черномъ платьѣ тотчасъ же вернулась въ сѣни и сдѣлала, какъ ей было приказано, но колокольчикъ не издалъ никакого звука.

Между тѣмъ, какъ дама въ сѣромъ стояла, точно окаменѣлая, другая прошла мимо нея и повернула въ коридоръ, находившійся съ южной стороны.

– Робертъ, куда вы забились, – закричала она повелительно, наклоняясь надъ лѣстницей въ нижній этажъ.

Громкій голось, казалось, имѣлъ электрическую силу. На лѣстницѣ послышались быстрые шаги, и Робертъ, а за нимъ садовникъ, дворникъ и конюхъ появились, запыхавшись въ передней.

– Извините, сударыня, – бормоталъ онъ, – я вышелъ только на минуту въ кухню, чтобы напиться воды.