В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

Итакъ, это случилось, несмотря на всѣ его распоряженія, – птичка улетѣла и носилась въ той сферѣ, гдѣ съ каждымъ ударомъ крыльевъ вдыхала смертельный ядъ! Донна Мерседесъ вскочила, – нужно тотчасъ же вернуть ее назадъ!… Ей не оставалось другого выбора, какъ самой отправиться въ Берлинъ и не допустить ее до вторичнаго выступленія… Снова овладѣвъ своей энергіей и хладнокровіемъ она отдала приказанія, какъ можно скорѣе приготовить все къ отъѣзду. Но она должна была объявить объ этомъ рѣшеніи хозяину дома, она должна была просить его позаботиться о дѣтяхъ во время ея отсутствія.

Кровь бросилась ей въ лицо – она стояла передъ тяжелой дилеммой. Какъ она это объявитъ ему, котораго не видала болѣе съ того вечера? Для продолжительнаго письменнаго сообщенія не оставалось времени; также не могла она требовать, чтобы онъ пришелъ для разговора съ ней въ ея покои, доступъ въ которые она такъ рѣзко воспретила ему, – она боялась и совершенно справедливо, что онъ откажется придти… Онъ совершенно удалился отъ нея. Она хорошо знала, что онъ каждый день видался съ докторами, лѣчившими Іозе, и Анхенъ должна была сообщать ему свѣдѣнія о его состояніи ежедневно утромъ и вечеромъ; маленькая Паула въ его мастерской чувствовала себя болѣе дома, чѣмъ въ салонѣ, онъ попрежнему былъ заботливымъ и любящимъ покровителемъ дѣтей Люціана, – но сестра его друга для него, казалось, не существовала болѣе. Даже бѣгство Люсили не могло вызвать ни малѣйшаго признака прежняго участія.

Въ ней происходила тяжелая борьба; наконецъ она сунула письмо Люсили въ карманъ и отправилась въ мастерскую.

Былъ четвертый часъ пополудни. Стекла зимняго сада сверкали отъ солнечныхъ лучей на встрѣчу Мерседесъ, все болѣе и болѣе замедлявшей шаги. Когда она вышла изъ платановой аллеи, теплый ароматичный воздухъ, пахнувшiй на нее оттуда, захватилъ ей дыханіе.

Она страстно желала, чтобы баронъ Шиллингъ замѣтилъ ее и рыцарски пришелъ бы ей на помощь на ея тяжеломъ пути; но ни одна дверь не отворилась, несмотря на то, что Пиратъ, почуявшій приближеніе своей хозяйки, метался въ своемъ убѣжищѣ, какъ бѣшеный.

Тихо отворила она дверь зимняго сада и, задыхаясь отъ сильнаго сердцебіенія, ступила на прохладный асфальтовый полъ, тамъ и сямъ выступавшій изъ роскошной зелени. Первое, что она увидѣла, заставило ее сильно покраснѣть – это была группа глоксиній, блестѣвшихъ яркими красками. Цвѣты, которые она недавно отвергла съ убійственной холодностью, можетъ быть, первые распустившіеся, были сорваны отсюда. Даже эти маленькіе колокольчики съ унизительной ясностью говорили гордой женщинѣ, что ея появленіе здѣсь шагъ къ искупленію.

Она отвернулась отъ нихъ, гордо выпрямилась и направилась ко входу въ мастерскую. Она нарочно ступала громко и довольно сильно шумѣла своимъ шелковымъ платьемъ, чтобы можно было слышать ея приходъ, но журчаніе фонтановъ заглушало шумъ.

Стеклянная дверь была открыта, но тяжелый бархатный занавѣсъ задернутъ. Черезъ щель, образовавшуюся между складками, донна Мерседесъ увидѣла барона Шиллингъ, стоявшаго около мольберта, онъ держалъ въ рукѣ кисть и отступивъ на нѣсколько шаговъ отъ картины, устремилъ на нее испытующій взглядъ. Свѣтъ, падавшій сверху и рѣзко обозначавшій всѣ неправильности его лица, не красилъ его, но, несмотря на неправильныя черты и рѣзкій нѣмецкій типъ, это была замѣчательная голова, и здѣсь на мѣстѣ своего творчества она буквально поражала.

Онъ былъ углубленъ въ свое дѣло, и донна Мерседесъ боялась громкимъ словомъ нарушить окружавшую его тишину. Но въ эту минуту на галлерею вошелъ камердинеръ Робертъ изъ-за гобеленовой портьеры; онъ спустился съ витой лѣстницы съ чемоданомъ въ рукахъ. Спускаясь, онъ взглянулъ на полузакрытую дверь зимняго сада и увидалъ Мерседесъ, но отвернулся и сдѣлалъ видъ, что не замѣтилъ ея.

Она тотчасъ же выступила изъ-за двери. Отдернувъ правой рукой тяжелый бархатный занавѣсъ, она сказала голосомъ, звука котораго сама испугалась.

– Могу я просить у васъ нѣсколькихъ минутъ разговора, господинъ фонъ Шиллингъ?

Онъ вздрогнулъ. Она ясно видѣла, что ея приходъ произвелъ непріятное впечатлѣніе; въ глубокихъ голубыхъ глазахъ засверкала злобная насмѣшка, а движеніе, съ которымъ онъ положилъ кисть и съ холодной вѣжливостью указалъ ей на ближайшее кресло, яснѣе всякихъ словъ говорило:

„А, визитъ изъ каприза!“

Она закусила губы, и въ глазахъ ея вспыхнули гнѣвъ и раздраженіе, но она подошла ближе и, отказавшись отъ предлагаемаго стула, оперлась рукой на ближайшій столъ. Она бросила продолжительный высокомѣрный взглядъ на слугу, который, принесши почти совсѣмъ готовый чемоданъ, пробовалъ еще разъ, хорошо ли затянуты ремни у пледа, на самомъ же дѣлѣ насторожился, чтобы подслушать, о чемъ будутъ говорить. Баронъ Шиллингъ только теперь замѣтившій его, приказалъ ему удалиться.

Донна Мерседесъ вынула изъ кармана письмо.

– Прочтите, пожалуйста, – сказала она коротко, какъ бы желая насколько возможно сократить свое пребываніе въ этой комнатѣ.

– Это письмо отъ фрау Люціанъ?

– Да, изъ Берлина.

– Въ такомъ случаѣ я знаю содержаніе. – Онъ слегка отклонилъ ея руку съ письмомъ. – Фрау Люціанъ написала и мнѣ, она дебютировала съ большимъ успѣхомъ.

Она насмѣшливо улыбнулась.

– Да, наше имя удостоилось большой чести, и я виновата, что оно появилось на афишахъ.

– Если ему не причинятъ никакого вреда, отъ искусства оно не унизится, – сказалъ онъ спокойно. – Я въ глазахъ многихъ людей нашего круга не дѣлаю чести своему имени, потому что я здѣсь, – онъ обвелъ рукой всю комнату, – занимаюсь „глупостями“ и ѣмъ свой собственный хлѣбъ, вмѣсто того чтобы въ высокихъ сапогахъ ходить на охоту и разыгрывать роль управляющаго имѣніями своей жены.

Она поняла намекъ, – ея „да, на деньги своей жены“ было навсегда опровергнуто.

– Впрочемъ, я не понимаю, какимъ образомъ вы можете быть виновны въ неожиданномъ поступкѣ вашей невѣстки…

– Я была до смѣшного довѣрчива.

– Да, въ этомъ я долженъ съ вами согласиться, сударыня.

Въ этихъ повидимому любезно сказанныхъ словахъ было столько ироніи, что она быстро взглянула на него сверкающими глазами. „Не женская довѣрчивость видна въ этихъ глазахъ“, прибавилъ онъ съ мимолетной улыбкой въ подтвержденіе своихъ словъ.

Она сильно оскорбила этого человѣка, онъ ей не простилъ этого, что слышно было по оскорбительной рѣзкости, совершенно измѣнившей даже его голосъ.

Ея горячая кровь такъ и закипѣла.

– Да, – сказала она, быстро перебивая его, – мои глаза не имѣютъ счастія смотрѣть съ нѣмецкимъ смиреніемъ на міръ Божiй. Но это меня не безпокоитъ. Я далека отъ честолюбиваго желанія походить на Гольбейновскихъ мадоннъ. Я вѣдь знаю нѣмецкій патріотизмъ, – что не подходитъ къ ихъ женскимъ типамъ, то они просто уничтожаютъ, что и доказываетъ эта картина, – она съ злобной улыбкой указала на изображеніе мадонны съ замазанными глазами.