Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) - Николай Черкашин

В 4 часа 15 минут линкор перевернулся вверх килем. Уже позже я определил это время по своим часам, которые остановились в воде.

Я быстро пришел в себя и стал изо всех сил выгребать вверх, но, ударившись головой, с ужасом понял, что где-то под кораблем. Ориентировки никакой, абсолютная темнота. Я беспорядочно метался в разные стороны, почти теряя надежду выбраться из этой ловушки…

«Мы доплывем!»

Море победило. Оно отняло у людей корабль, но оно не смогло лишить их мужества. Они стояли до последнего… Они не бежали с поля боя. Они покидали его вплавь.

В холодной ночной воде, пережив ужас опрокидывания, моряки не превратились в обезумевшее стадо. Они плыли к берегу, помогая друг другу. К берегу плыли остатки экипажа, а не толпа утопающих. Доплыли не все. Подобрали не всех. То были последние жертвы полуночного взрыва…

Вице-адмирал В. А. Пархоменко:

— Я очутился под кораблем на глубине 11—12 метров. Попробовал всплыть — тут же ударился о палубу. Ощупал ее и понял, куда надо плыть. Догадка спасла жизнь: я выплыл. У поверхности начал уже глотать забортную воду. Но плавал хорошо с детства, поэтому без труда освободился от тянувших вниз брюк и кителя. Дальше все как во сне… До берега не доплыл. Подошла шлюпка, мне помогли перелезть через борт. Я приказал грести к Графской пристани. Как был в мокром исподнем, так и направился в штаб. Часовой не узнал, не хотел пускать…

Я еще не мог свыкнуться с мыслью, что все уже кончено. Впрочем, в корпусе линкора оставались люди, и надо было действовать. Я снял телефонную трубку…

Старшина команды минеров мичман Н. С. Дунько:

— Самое страшное из того, что я видел в ту ночь, — это как на моих глазах вывалилась при крене из своего гнезда 60-тонная противоминная орудийная башня и ухнула прямо на баркас с людьми. А там была аварийная партия с крейсера «Фрунзе». Погибли все в мгновение ока… Они сели в баркас, когда левый борт уже касался воды…

Спасибо Сербулову, помощнику командира, вовремя крикнул: «Покинуть корабль!» На то, на что не решился адмирал, отважился капитан 2-го ранга. Ему многие жизнью обязаны.

А адмирала, кстати, я спас. Плавал-то я — дай бог, чемпион флота как-никак… Чувствую, в воде кто-то сзади вцепился в голову. Я и не вижу кто. Кричу только: «Голову отпусти, а то потонем!» Он отпустил, за плечи держится. Так к шлюпке и подплыли.

Его втаскивают, а я смотрю — мать честная, да ведь это Пархоменко!..

Капитан-лейтенант В. И. Ходов:

— Я прыгнул в воду в сторону крена — солдатиком. Вынырнул, чуть отплыл, и тут за моей спиной раздался мощный всплеск — линкор перевернулся. От удара о воду пошла воздушная волна.

В воде паники не было. Люди сбивались в группки и плыли на огни берега. Метрах в десяти от меня покачивалась фуражка комфлота. Потом увидел, как матросы окружили Пархоменко, готовые в любую минуту прийти к нему на помощь. Неподалеку плыл вице-адмирал Кулаков. Он крикнул матросам: «Ребята, вы сами держитесь! Мы доплывем…»

Баркасы и катера подбирали плывущих. Некоторые матросы кричали: «Нас не надо! Мы доплывем! Других спасайте!» На днище, на киле перевернувшегося линкора сидели вскарабкавшиеся туда моряки. Они тоже кричали: «У нас нормально! Подбирайте тех, кто тонет».

Меня втащили на катер с крейсера «Фрунзе». И вовремя. Выбился из сил, так как китель не сбросил: в нем были партбилеты и членские взносы. Всех спасенных катер высадил на крейсер «Фрунзе». У трапа нас встретил корабельный врач.

— Как себя чувствуете?

— Нормально.

Я прошел в каюту секретаря партбюро. Офицеры набились.

— Расскажи, как там?

— Дайте переодеться…

Партбилеты высохли. Чуть покоробились. Но менять их не пришлось…

Утром начальник политотдела спросил меня, сколько погибло.

— Человек пятьсот.

— Не может быть! Преувеличиваешь!

Увы, я и не знал, что преуменьшаю. В госпитале мне приказали отвести всех ходячих спасенных в Учебный отряд. Там я пробыл двое суток. Успел только позвонить жене на работу.

— А Веры нет. Побежала в госпиталь.

— Если появится, передайте, что я жив.

Потом еще сутки писал похоронки и наградные листы. При расследовании председатель комиссии Малышев сказал мне: «Экипаж вел себя геройски. Паники не было. Парторганизация правильно строила свою работу». Рядом стоял Главнокомандующий Военно-Морским Флотом Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов. Малышев заметил ему:

— Николай Герасимович, всех отличившихся надо бы представить к наградам.

Но подписать наградные листы Кузнецов не успел. Его освободили от должности.

Старший лейтенант К. И. Жилин:

— Линкор заваливался на борт. Кормовой флагшток торчал уже горизонтально. Я вскочил на него. Инстинкт подсказал: прыгать вниз головой опасно. Лучше ногами. Даже если сломаю кости — все равно выплыву. Ухнул солдатиком. Ушел глубоко… Раз — взмах два, три… Воздуха не хватает. Но вижу — вода над головой светлеет. Это горели прожекторы. Вынырнул. Первое движение на поверхности — найти свою фуражку. Да где там… Сразу стал отплывать от линкора. По грохоту в корпусе понял, что корабль переворачивается, что летят с фундаментов котлы, машины, механизмы…

В воде увидел голову Жени Поторочина. Подплыл поближе. Тот был в одних трусах. Он кричит мне:

— Разденься!

— И так доплыву.

Раздеваться я не хотел. Дело в том, что я был волейболистом и потому носил красные трусы — от спортивной формы. Думаю, выберусь и буду как дурак в красных трусах. Нет уж… Лучше так доплыву.

Вижу, какой-то баркас на месте крутится — в нерешительности. Ору:

— Иди людей собирать!

Гребцы налегли на весла и пошли навстречу плывущим.

Мы доплыли.

Я отправился сушиться в кочегарку госпиталя. Давно бросил курить, но тут закурил.

Невеста моя жила в Казани. Отбил ей телеграмму: «Жив-здоров, а пленок нет…» Странный текст?

Летний отдых я провел с Людой в Казани. Много фотографировал. Пленки проявить не успел. Они остались в каюте. Эх, да что там пленки… В общем, через пару месяцев мы поженились. Такая вот семейная история.

Капитан-лейтенант В. В. Марченко:

— Прыгнул я довольно неудачно… Попал на леера, ободрал ногу, сильно ударился теменем… Кто-то въехал мне каблуком в губы. Свалка. Все же выбрался из воды на поверхность. Сбросил ботинки, расстегнул китель, но скидывать его не стал. В нагрудном кармане — партбилет и удостоверение личности. Брюки тоже не сбросил. Плыть к баркасам не имело смысла. Они и без того были перегружены. Двинулся прямо к Госпитальной стенке. Старался держаться как можно спокойнее.

Рядом со мной плыл корабельный чекист. Здоровый парень. Его подняли на катер вместе со мной. Оглянулся, увидел перевернутый линкор и рухнул замертво. Сердце разорвалось.

Мичман Ф. С. Степаненко:

— В воде за меня ухватился юнга. Плавать не умел. Так я и греб — один за двоих. Наверное бы, не сдюжил… На счастье, баркас подошел. Все матросы на нем — к нам спиной: с другого борта людей вылавливают. А нас заметил старший на баркасе — капитан 2-го ранга. Он мне крюк отпорный протянул. «Держи!» — кричит. Я-то держу, а на мне юнга висит. Вижу, капитан не удержит нас двоих. Я подтянулся, схватил его за руку — мертвой хваткой. Тот от боли вскрикнул. Матросы услышали — помогли. На берегу отжался и снова в катер — других спасать.

Вечером приплелся домой. Сынишка дома один. Плачет. Покормил его и пошел искать жену по больницам. Ее на «скорой» вместе с дочкой увезли. Куда, что — не знаю. Однако нашел. О «Новороссийске» она еще ничего не знала. Я не стал ей ничего говорить. Чтоб не пугать…

Мичман И. М. Анжеуров:

— В руку мне вцепился молодой матрос Литеев. Он не умел плавать. Сначала мы, потеряв ориентировку, поплыли к Северной стороне. Затем крейсер «Молотов» осветил прожектором место гибели «Новороссийска», и мы повернули к Аполлоновке. По воде растекался мазут, он забивал рот, трудно было дышать… Нас подобрал баркас, набитый до отказа «новороссийцами». На руке моей так и остался черный след от мертвой хватки Литеева…

Выбравшись на берег, пошел к госпиталю. Туда уже сбегались жены наших моряков: «Где мой?», «Моего не видели?».

Меня остановила жена Матусевича — Ольга Васильевна. Что я мог ей сказать?!

Инженер-капитан 1-го ранга С. Г. Бабенко:

— Под палубой опрокинувшегося линкора я пробыл несколько минут. Надо ли говорить, что они показались мне вечностью?! Все же каким-то образом я вынырнул на поверхность по левому борту. Вокруг плавали матросы. Я полуоглох: залило уши, и звуки сносились весьма приглушенные. Кормовая часть линкора освещалась сильным прожектором буксира. Возле носа сновали катера, баркасы, которые подбирали людей на воде. До этих катеров было примерно 150—180 метров. Госпитальная стенка не освещалась, в темноте ее не было видно. Поэтому я поплыл по направлению катерам, с трудом доплыл до одного из них. Переполненный катер подошел к госпитальному причалу. В госпитале нас собрали всех в клубе, а затем направили в палаты, на освободившиеся от ходячих больных места. У меня обнаружили двустороннее воспаление легких. Очевидно, потому, что в легкие попало большое количество забортной воды. Дня три держалась высокая температура. Несколько первых ночей я не мог спать, несмотря на значительные дозы снотворного. Порывался как можно быстрее покинуть палату, уйти из госпиталя. На следующий день меня пригласил к телефону флагманский инженер-механик штаба флота В. А. Самарин. Поинтересовавшись здоровьем, он попросил сообщить ему письменно мои наблюдения и выводы о происшедшем. Я написал все, что видел на корабле в ту ночь: как велась борьба за живучесть, как героически действовали при этом «новороссийцы».