Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) - Николай Черкашин

Все же он сам пришел к этому выводу. На юте по правому борту в шесть рядов были выстроены все, в ком не нуждался линкор для своего спасения. Трудно сказать, сколько их было. Но фронт строя равнялся 38 метрам.

Вдруг у всей этой массы стала уходить из-под ног палуба. Но люди не рассыпались, не разбежались. Никакой паники! Передние ряды сползали, их держали задние… Те, кто упал в воду, снова карабкались на борт. Никто не хотел покидать корабль.

Я крикнул: «Всем плыть к берегу!»

И тут мы все поехали вниз.

К счастью, отбойная волна пошла от корабля, и людей в пучину не затягивало. Но многих накрыло палубой, и они, так же как и я, сразу же оказались на большой глубине. Я пришел в себя от боли в ушах под перевернувшимся линкором…

Капитан-лейтенант В. В. Марченко:

— Я успел подумать: как хорошо, что приказал поставить башню на стопора. Иначе бы они развернулись при крене, наделали бы новых бед…

Матросы стояли на юте, когда линкор стал крениться. К Пархоменко подбежал флагмех Иванов, доложил, что крен медленно нарастает и приближается к критическому пределу. Это были его последние слова. Он тут же убежал вниз — в ПЭЖ — и остался там навсегда…

Крен нарастал. Задние ряды строя держались за леера, за задних хватались передние ряды… Строй не распадался. Те же, кому удавалось удержаться, скатывались и тут же снова карабкались на палубу, пока замполит не дал команду: «Плыть к берегу!»

Потом все ссыпались в воду, да так, что и прыгнуть было некуда. Я влез на барбет 4-й башни вместе с флагманским артиллеристом соединения капитаном 2-го ранга И. Г. Смоляковым, который шел на ют с ящиком-сейфом и пеналом с картами. Он тогда был оперативным дежурным по эскадре. Мы стояли на бортовом срезе, пока средний ствол башни не вошел в воду. Попрощались друг с другом и прыгнули вниз.

Старший лейтенант К. И. Жилин:

— Когда дали команду «Не занятым в аварийных работах построиться на юте!», я приказал своей батарее покинуть башни. На ют пробирался боком из-за большого крена. Выбрался к самому флагштоку — к тому месту, где был закреплен буксирный конец. Он надраился так, что звенел — вот-вот лопнет. Лопнет — хлестанет — людей побьет. Пришлось отдать буксирный конец — РБ-62 пошел в сторону. В этот-то момент корабль стал быстро валиться левый борт. Корма поднялась метров на двадцать. Люди покатились. Те, кто стоял у лееров, стали прыгать за правый борт. А там дейдвуды, кронштейны… Слышал, как разбивались о них: «шмяк», «шмяк»…

Я ухватился за кормовой леер: «Что делать?» Прыгнешь за правый борт попадешь на острые лопасти винта, под левый — накроет кораблем. В эти считанные доли секунды надо было на что-то решиться…

Старшина 1-й статьи Л. И. Бакши:

— Мы втроем — Саня Боголюбов, Леня Серяков и я — остались не у дел и коротали время на своем «объекте приборки» — в адмиральском салоне. Сидели на диванчике против люка и осторожно курили. Неподалеку стояло высокое флотское начальство. Впрочем, ему, конечно, было не до нас. Зато мы находились, что называется, в гуще событий и краем уха ловили обрывки фраз, докладов, пролетавшие с юта через распахнутый люк. Потом крен на левый борт стал ощутимо нарастать. Я забеспокоился:

— Ребята, давайте вылезать!

Но вылезать уже было непросто: трап принял отрицательный уклон. Я ухватился за упор крышки люка, и ребята меня вытолкнули снизу. Затем таким же макаром выбрался Саня Боголюбов. Вылез Леня Серяков, и тут линкор перевернулся. Мы оказались под кораблем. Темень, холод, на уши давит глубина… Куда плыть?

Тычешься вверх, как рыба об лед; всюду палуба — не всплыть. Поплыл туда, куда плылось… Это чистая случайность, что поперек палубы, а не вдоль. Метров через десять почувствовал, что верх свободен, и изо всех сил заработал руками. Воздуха в груди уже не оставалось…

Капитан-лейтенант В. И. Ходов, парторг линкора:

— Сдав обязанности замполита прибывшему на борт Шестаку, я отправился на среднюю палубу, где у аварийщиков не было ни одного офицера. Спустился в один из кубриков — там только что заделали дверь. Доложили в ПЭЖ. Нам приказали перейти в смежное помещение и загерметизировать его. В ход пошли шинели, куски одеял, все, что попадалось под руку. Однако крен нарастал так, что стоять уже было трудно. Старшина доложил в ПЭЖ, что задание выполнено. Из поста энергетики и живучести приказали всем срочно выйти наверх.

Я успел забежать в свою каюту, сбросил синий рабочий китель, он был весь в мазуте, надел новый, суконный, переложил в него партбилет. Партбилеты мы всегда носили с собой, в специально нашитых изнутри карманчиках. Забрал с собой партбилеты командира и инженера-механика, уехавших в отпуска. Вышел наверх. Большая часть команды и аварийные партии соседних кораблей стояли в строю на юте вдоль правого борта. Корма уже сильно поднялась. Строй сгрудился. Я подошел к Шестаку и прочему начальству. Только что из ПЭЖа поступил последний доклад: «Корабль спасти не удастся».

Помощник командира Зосима Григорьевич Сербулов горестно крякнул: «Эх, комиссары нужны, а не замы!»

Комфлота стоял у верхней площадки трапа. Он приказал отойти всем плавсредствам подальше от «Новороссийска». И вовремя. Иначе бы через минуту накрыло все катера, баркасы, буксиры, стоявшие у нас под бортом.

Рядом со мной оказался мичман Анжеуров. Линкор неудержимо валился на борт.

— Прыгай! — крикнул Анжеуров. Мне подумалось, что прыгать еще рано: очень высоко…

Мичман Ф. С. Степаненко:

— Якоря проклятущие держали насмерть. Кто отвечает за якорные устройства? Боцман.

Прибыл я с берега и первым делом на бак… Что увидел — так это не для печати. Шпили разворочены, в палубе рваная дыра, всюду ноги, руки, головы оторванные, ил, кровь, мазут… Начали трупы собирать, раненых… Только нос расчистили, как он стал тонуть. Бридель не успели отдать, так и бочку носовую притопило.

Якорь-цепь топором не перерубишь. Толщина звена — 34 миллиметра. Правда, на 30-м и 50-м метрах якорь-цепи есть разрывные звенья, но и они ушли в воду. Обе цепи вытравились на 70 метров. Цепной ящик тоже затопило. В него можно было бы залезть и отдать жвака-галсы — концевые быстроразъемные звенья, тогда бы обе якорь-цепи соскользнули бы в воду. Да ведь и туда уже не доберешься: палуба бака ушла в воду на 38 метров.

Сунулся я вниз, а там на первой же палубе — вода. Тут вот какая история получилась. Итальянцы построили корабль так, что все трубопроводы, коридоры, проходы прокладывались выше ватерлинии. Поэтому вода топила линкор не снизу, а по верхним палубам, выше ватерлинии. Когда ее набежало достаточно, получилось так: низ — пустой, легкий; верх — затопленный, тяжелый. А тут еще буксир дернул с левого борта. Вода перелилась влево, и пошел он, родимый, валиться…

Я стоял у второй башни, держался за стойку. Народ посыпался, я держусь. Вишу. Вода подо мной от людей кипит. Потом оторвался и тоже плюх! — в живое море…

Инженер-капитан 1-го ранга С. Г. Бабенко:

— После доклада мы с Ивановым, начальником техупра флота, снова направились в пост энергетики. Положение корабля к этому времени уже заметно ухудшилось: крен на левый борт приближался к опасной величине. По кораблю передали команду: «Личному составу, прибывшему с других кораблей, построиться на юте! Остальным быть на своих боевых постах! Левый борт в опасности!» Когда крен корабля увеличился до 12 градусов, нарушилась телефонная связь, доклады в пост энергетики перестали поступать, а от старших начальников никаких распоряжений не было. Иванов приказал мне лично выяснить обстановку.

Я вышел из поста энергетики и спустился в первое машинное отделение. Там находился инженер-лейтенант Писарев с матросами. Они укрепляли носовую переборку, так как получили доклад, что помещение носовых турбогенераторов начинает затапливать. Писарев доложил мне, что у них мало аварийного леса. Я велел ему послать людей на правый шкафут, так как видел, что там выгружали брусья с какого-то корабля. Вышел из машинного отделения и по поперечному коридору направился в 18-й кубрик. Кубрик уже был затоплен примерно на полметра… У носовой переборки матросы под руководством старшины заделывали отверстие от монорельса для транспортировки снарядов. Я спросил:

— Откуда топит?

— Через бортовую продольную переборку! — ответил старшина.

— Не может быть!..

Я прошел в кормовую часть кубрика и вначале услышал по звуку, затем и увидел, что вода поступает через щели люка из верхнего кубрика. Тогда я понял, что верхний — 8-й — кубрик уже затоплен!

В обход — через 17-й и 7-й кубрики — выбежал на верхнюю палубу правого шкафута. Крен корабля продолжал расти. У лееров стояли матросы. Двоим из них я велел закрыть люк 8-го кубрика, через который лилась вниз вода. Матрос доложил мне, что люк уже находится в воде и верхняя палуба левого борта затоплена. Понял, что левый борт уже полностью в воде, и быстро направился на ют, чтобы доложить об опасном положении корабля. Но успел добежать только до камбуза. Опрокидывание застало меня между третьей башней среднего калибра и 100-миллиметровой зенитной пушкой. Тут все загрохотало, палуба выскользнула из-под ног, я получил сильный удар по голове и потерял сознание.