Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) - Николай Черкашин

Старший лейтенант К. И. Жилин:

— Когда я понял, что повторного взрыва не будет, то есть детонации не произойдет, стал тормошить Поторочина:

— Женька, вставай!

Он спал на верхней койке. Не отошел еще от дня рождения, свидания с невестой.

— Что случилось?

— Взрыв на корабле!

— Какой взрыв?!

— Понюхай!

От запаха тротила он сразу протрезвел. Спрыгнул вниз.

Я натянул ботинки на резинках, китель уже набрасывал на ходу… первый трап, второй трап. Верхняя палуба. Темно. Освещение погасло. Огляделся. Перед первой башней — вспученное корявое железо… Зажатый труп… Все забрызгало илом. Бросился на ют — к вахтенному офицеру. Якорную вахту стоял замполит из дивизиона движения Витя Лаптев, Герой Советского Союза. Звезду получил в пехоте, за форсирование Днепра. На месте его нет. Бегу снова на нос. Встретил дежурного по кораблю — штурмана Никитенко.

Надо объявлять тревогу. Но корабль был еще обесточен. Колокола громкого боя молчали. Отправили по кубрикам прибежавших матросов: «Поднимайте людей!» А сам стал бить в рынду — судовой колокол. Его тревожный звон, словно набат, понесся по всему юту… Тем временем электрики подключили аварийную аккумуляторную батарею, и по всем палубам затрезвонило: «Боевая тревога!» Но большинство матросов и без того уже были на боевых ютах.

Я побежал на свою батарею.

Парторг линкора капитан-лейтенант (капитан 1-го ранга в отставке) И. Ходов:

— Я оставался за замполита командира линкора. В час ночи сняли с Сербуловым последний баркас с матросами. Прибыли с увольнения все, без замечания. Отправился спать. Моя каюта на корме — последняя в офицерском коридоре.

Проснулся от сильного толчка — меня выбросило на бортик кровати. Звук взрыва ощутился в корме довольно глухо… Оделся и побежал на ГКП (главный командный пункт). Вообще-то, по боевой тревоге я был расписан на ЗКП (запасной командный пункт). Но поскольку я оставался за замполита, то и отправился туда, где должен быть замполит, — на главный командный пункт.

Вскоре поступил первый доклад и из ПЭЖа (поста энергетики живучести): «Взрыв на носу. Разбираемся. Пройти туда трудно». Потом сообщили: «Есть убитые и раненые».

Зосима Григорьевич Сербулов распорядился: «Давай-ка, Володя, организуй баню под прием раненых. Да на нос не ходи. Посмотри…»

На баке увидел тела погибших. Приказал унести их под башню и накрыть одеялами.

Во время взрыва на баке — у гюйсштока — стоял часовой. Воздушной волной его выбросило в море. Чудом остался жив. Он сам подплыл к якорь-цепи. Его подняли.

Как партийный работник, скажу со всей ответственностью: люди держались стойко — никто не устрашился вида ран, крови трупов… Действовали как в бою, хотя молодежь войну видела только в кино.

Взрыв погубил человек двести.

Я поручил начальнику клуба заняться отправкой раненых. Благо госпиталь был рядом, а баркасы уже стояли под бортом.

Снова поднялся на главный командный пункт. Дали с Сербуловым радиограмму открытым текстом в штаб флота: «Взрыв в носовой части. Начата борьба за живучесть».

Зосима Григорьевич попросил меня сбегать в пост энергетики и живучести, узнать обстановку на местах.

Нырнул под броневую палубу, добрался до ПЭЖа. Там шла нормальная работа. Командир электротехнического дивизиона Матусевич доложил, что вода, несмотря на принятые меры, продолжает поступать. Рядом находился и командир дивизиона живучести Юра Городецкий. Даже мысли такой не было, что вижу их в последний раз. Правда, дней за десять до взрыва вышел у нас с Городецким такой разговор. «Хорошо, — заметил он, — артиллеристам. Отстрелялись — и к стенке. А мы, механики, — смертники. Нам свой ПЭЖ не оставить, что бы ни случилось».

Пожурил я его тогда за упаднические настроения. А ведь он прав оказался…

Я поднялся наверх, в ГКП. Доклад мой Сербулова особенно не обеспокоил. Он вообще был человеком выдержанным, неторопливым, рассудительным. Приказал разводить пары и спустить за борт водолаза для осмотра пробоины. Спустили матроса в легком снаряжении — его сразу же потянуло в пробоину. Опасно! Решили спустить тяжелого водолаза. Тот доложил: «Пробоина такая, что грузовик въедет!» Я отправился в низы, где сдерживали напор воды аварийные партии…

Люди работали рьяно, истово… Работали — не то слово. Они боролись врукопашную с морем, ставили раздвижные упоры, подпирали выгибающиеся от напора переборки деревянными брусьями, конопатили двери, перекрывали клинкеты, заглушали трубы…

Не помню, сколько прошло времени, кажется не больше часа, когда по громкой трансляции мне передали из ПЭЖа распоряжение Сербулова подняться наверх. На линкор прибыл начальник политуправления флота контр-адмирал Калачев.

Доложил ему обстановку.

— Что у вас тут могло взорваться?

— Ничего. Все погреба в норме.

— Ваши предположения?

— Взрыв забортный, товарищ адмирал… Предположений пока не имею.

Мы спустились с ним в душевую, к раненым. Потом побывали у тех, кто уцелел от взрыва. Вещевик выдавал им новые робы. Калачев отправился с ранеными на баркасе проведать тех, кого уже переправили в госпиталь. На корабль он больше не вернулся, и это стоило ему карьеры. Его обвинили в трусости и разжаловали. Но я бы не назвал его трусом. Когда он покинул «Новороссийск», линкор еще держался на ровном киле, видимой угрозы для жизни спасавших его людей не было.

Сразу же после съезда Калачева к трапу подошел катер командующего флотом вице-адмирала Пархоменко. Вместе с ним на корабль прибыли член Военного совета вице-адмирал Кулаков, начальник штаба эскадры контр-адмирал Никольский (командир эскадры контр-адмирал Уваров находился в отпуске).

Сербулов встречал комфлота, а я докладывал обстановку Кулакову. Тот долго слушать не стал.

— Ладно, веди меня в низы. Разберемся на месте.

Спустились по трапам. Матросы конопатили дверь. Но вода прорывалась снизу. Аварийными работами в кубрике руководил старшина 1-й статьи. Фамилию не помню. Офицер, начальник аварийной партии, был на берегу. Но старшина справлялся за него довольно толково.

На средней палубе матросы задраивали вторую броневую дверь. Кулаков приободрил их: «Молодцы!»

Словом, все шло как надо. Мы поднялись наверх. К тому времени на корабль прибыли из города старпом капитан 2-го ранга Хуршудов и штатный наш замполит капитан 2-го ранга Шестак. Я сдал ему обязанности.

Заместитель командира линкора по политической части капитан 2-го ранга (ныне капитан 1-го ранга в отставке) Г. М. Шестак:

— Ночью в городе, у себя дома, я услышал взрыв. Прибежал на Графскую пристань, оттуда катером — на «Новороссийск».

Линкор был полностью укомплектован личным составом — 1620 человек. Накануне прибыло пополнение и курсанты из Одесской мореходки. Всего вместе с аварийными партиями соседних крейсеров на «Новороссийске» было более 1900 человек.

Площадь пробоины — уже потом, когда линкор подняли, — определили в 150 квадратных метров. Через эту гигантскую брешь в первые минуты в корпус корабля поступили сотни тонн забортной воды. Все службы на линкоре сработали четко: сразу же выставили семь линий обороны. Правда, постепенно их пришлось сдавать одну за другой. Пока затапливался один отсек, подкрепляли другой. Ни один человек не покинул свой пост без приказа. Сдавали переборки, а не люди. Если на наших отечественных линкорах толщина переборок превышала сантиметр, то итальянцы, стремясь облегчить корабль для увеличения скорости хода, делали их из листов толщиной в несколько миллиметров, то есть раз в пять тоньше. Под напором воды они вспучивались, как фанера, и лопались.

Благодаря героическим усилиям и умелым действиям экипажа «Новороссийска» линкор с такой огромной пробоиной продержался на ровном киле два часа сорок минут…

Мичман И. М. Анжеуров, адъютант командира:

— Едва пришел в себя после взрыва — бросился поднимать своих секретчиков. Хранилище секретных документов — в носу, неподалеку от места взрыва. Еще не успели дать свет, темень… Раздобыл где-то фонарь. Надо спасать документы. Их сотни. Вода уже по щиколотку. Тут дали свет. Я бросился в кубрик радиотехнической службы. Приказал морякам снять наматрасники и таскать в них документы в мою каюту. Вскоре она была завалена почти доверху. Однако спасти все документы мы не успели. Носовая часть линкора быстро погружалась. Там же, в секретной части, остались и схемы непотопляемости корабля, которые были так нужны потом в ПЭЖе…

Старшина 2-й статьи В. В. Скачков:

— До демобилизации мне оставалось всего 21 сутки, а пришел я на линкор в 1951 году.

В тот день мы выходили в море после ремонта подшипников правого гребного вала, а вечером я сошел на берег в увольнение. На корабль вернулся в 0.20. А спустя час рванул взрыв.