Любовь и ненависть - Иван Шевцов

Николай Гаврилович сидел за письменным столом, освещенным лишь настольной лампой. Верхний свет, которого Панов почему-то не любил, как обычно, был погашен. С лицом озабоченным и усталым он рассматривал какие-то бумаги. Предложил мне сесть и сообщил, что ему передали вкратце о подростках Вите и Юре, об Игоре Иванове, и попросил подробно доложить, что мне удалось сделать за день. Такой неожиданный интерес начальника к вопросу, казалось бы, обычному меня немного насторожил. Я доложил ему обстоятельно ход дела и свои предложения. Я считал, что нужно приложить все, решишительно все силы, чтобы устроить Юру Лутака в интернат или в детскую колонию, а Витю спасти от наркотиков. Это прежде всего. Затем серьезно заняться личностью Игоря Иванова. Тут подполковник меня перебил тихой задумчивой репликой:

— Из-за Иванова я сегодня имел неприятный разговор с начальником отдела. Мы поверили ему и упустили его из виду. А он, оказывается, все эти годы после выхода из заключения продолжает заниматься темными делишками. И очень грязными. — Подполковник говорил тихо и неторопливо, глядя в бумаги. Затем после паузы поднял на меня усталый взгляд, выпрямился и сказал, точно выстрелил: — Наркотики… Это очень серьезно, Андрей Платонович. Физическое растление молодежи, подростков… Конечно, хорошо что вы как будто верно нащупали след. Но все равно нам непростительно. Можно было раньше. И нужно было. Мы с вами не знаем, сколько отравил душ этот подонок, таких, как эти двое ваших, сегодняшних…

— Юра и Витя, — подсказал я.

— Да, Юра и Витя. Надо будет вам, Андрей Платонович, сейчас всецело переключиться на наркоманов. Ивановым занялась Петровка. У них материалов не густо. Завтра я посоветуюсь с начальником МУРа, может, мы на себя это возьмем, поскольку Иванов — наше упущение. Попробуем искупить вину. У нас ими занимается лейтенант Гогатишвили, между делом занимается. Мы как-то не придавали до сих пор особого значения этому злу. Сейчас придется вам подключиться. Всерьез. Как вы на это смотрите? Вместе с Гогатишвили. Вы возглавите.

— Я готов.

— Дело это непростое. Есть подозрение, что управляет распространением наркотиков очень ловкая рука. Схватить ее будет нелегко. Придется вам в помощь взять дружинников-активистов, толковых ребят.

Подполковник протянул мне газету и указал на небольшое сообщение корреспондента «Правды» из Вены. Я прочитал строки, обведенные красным карандашом: "Несколько месяцев назад в Вене объявился американский писатель и профессор литературы Самуэль Пельциг… Он познакомился в литературном кафе с четырьмя молодыми людьми. Ученый муж запросто пригласил их к себе на квартиру и там из "чисто литературного интереса" угостил их опиумом — гашишем и марихуаной. Сам профессор этих наркотиков не употреблял…"

Прочитав эти строки, я поднял озадаченный взгляд на подполковника, наблюдавшего за мной во время чтения, и он, поняв мои чувства, проговорил:

— Вот так-то, товарищ Ясенев… Завтра мы с вами на эту тему еще поговорим.

Когда я вернулся в дежурную комнату, там шел острый разговор между моим помощником и представительным на вид гражданином, говорившим с ярким кавказским акцентом. Я пришел в самый разгар «дискуссии», но тут, пожалуй, стоит рассказать, что происходило здесь до меня.

У ресторана «Арагви» в машину такси сели двое: молодой красавец с черными усиками, который сейчас стоял возле барьера в дежурной комнате, и молоденькая девчонка. Они были навеселе. На вопрос водителя: "Куда ехать?" — молодой человек небрежно достал десятку и со словом «аванс» с развязно барской бесцеремонностью бросил ее на переднее сиденье. Шофер повторил свой вопрос.

— В Химки! — сказал молодой человек и, не дождавшись, когда тронется машина, стал обнимать и целовать девушку, которой, как выразился шофер, "цинизм и нахальство не очень понравились". Но молодой человек был настойчив и непреклонен, несмотря на решительное сопротивление его знакомой. Между ними завязалась борьба, короче говоря, молодой человек пытался проявить насилие. Девушка подняла крик, взывая о помощи. Взбешенный поведением пассажира, шофер такси, вспомнив, что рядом есть отделение милиции, подкатил прямо к нашему подъезду. Таким образом преступник, так сказать, «тепленьким» был доставлен в милицию, а его жертва, к нашему огорчению, исчезла, очевидно опасаясь огласки и спасая свою репутацию. Это обстоятельство сумел быстро оценить молодой человек и повел себя невозмутимо и, я бы сказал, нагло.

Документов при нем не оказалось. Нил Думнов составлял акт задержания.

Пользуясь тем, что потерпевшая девушка скрылась, не пожелав о себе заявить, задержанный, назвавший себя Симоняном, начисто отрицал все, что говорил шофер. Мы были бессильны что-либо предпринять, но личность задержанного следовало установить. Я задавал вопросы.

— Где проживаете? Постоянное место жительства?

— Одесса. — Он назвал адрес.

— Когда приехали в Москву?

— Три дня назад.

— Где остановились?

— У знакомых. На частной квартире. И паспорт там оставил.

— Телефон там есть? Мы можем позвонить?

Он стушевался. Ответил:

— Нет телефона.

— Говорите адрес, мы проверим.

— Я не помню, — нерешительно произнес он. — Зрительно знаю, а так только улицу могу назвать. Лесная улица.

— Ну что ж, это не так далеко. Вам придется пройти вместе с милиционером на квартиру за паспортом, — сказал я.

— Вы мне не верите?! — вскипел Симонян.

— Такой порядок, — холодно ответил я. — Нил Нилыч, сходите с гражданином Симоняном на Лесную.

— Послушайте, товарищ капитан, что подумают мои друзья? — взмолился Симонян и затем, достав записную книжку, начал в ней что-то искать. Через минуту обрадованно воскликнул: — Вот, нашел. Записан у меня адрес, номер дома и квартиры.

— Ну и отлично, — сказал я. — Пойдите, Нил Нилыч.

Они молча ушли. Я был уверен, что он сказал мне неправду: либо назвал не свою фамилию, либо место жительства указал неправильное. Вскоре они вернулись. Квартира оказалась запертой: хозяйки не было дома. Симоняна пришлось отпустить.

В десятом часу в дежурку вошел лейтенант Гагатишвили, как всегда веселый, суетливый, деятельный. Работает он у нас недавно, всего каких-нибудь полгода, но его все полюбили за общительный нрав и неутомимость, какую-то романтическую безотказность в работе. Он зашел ко мне за барьер, быстро взглянул на график дежурств, лежащий на столе под стеклом, спросил:

— Мне никто не звонил?

— А ты от кого ждешь звонка: от девушки или от министра? — пошутил я.

— Нет, серьезно, Платоныч, должны были из МУРа ребята звонить. — Худенькое смуглое лицо его доверчиво улыбалось.

— Из МУРа не звонили, а шеф сообщил свое решение… — я не договорил, испытующе глядя на него. Он быстро досказал:

— Знаю. Я рад поработать под твоим началом.

Я рассказал Гогатишвили о Симоняне, и тот вдруг с волнением переспросил, каков он из себя. Я дал ему записанные данные.

— Черт возьми! — вскричал как ошпаренный Гогатишвили. — Где он? Когда ушел? Давно? Зачем отпустили? Да вы знаете, кто это такой?!

— Судя по твоим эмоциям — это твой лучший друг, — шутя сказал я.

— Именно, лучший, — вполголоса бросил Гогатишвили и взглядом пригласил меня в крохотную комнатушку, в которой хранилось оружие. И взволнованным шепотом продолжал: — Настоящая фамилия его Апресян — главный поставщик гашиша в Москву. Да, да, тот самый. Мы вчера ожидали его на вокзале, а он, гад, где-то пересел на другой поезд и ловко провел нас. Какая досада! — сокрушался Гогатишвили.

— Считай, что тебе повезло, — успокоил я. — Есть адрес, где он остановился. Вот…

— Что адрес! Таких адресов у него десятки. Где он может быть сейчас? Где его товар? Ну хорошо, Платоныч, нет худа без добра. Я иду к себе, попытаюсь связаться с ребятами из МУРа. И надо, конечно, наведаться к нему на Лесную. Если он сегодня приехал, может, и не успел реализовать свой товар.

— Найдешь ветра в поле, — проговорил Нил Нилыч. Это была его привычка по-своему и как бы про себя комментировать факты и события. — Видела баба иголку в сене.

Гогатишвили поспешно удалился. А мне некогда было задумываться над ястребом, которого нам не удалось посадить в клетку. Звонили телефоны, приводили задержанных, главным образом пьяных, иногда потерявших человеческий облик, грязных, подобранных на мостовой. Звонок. Снимаю трубку. Возмущенный и такой самоуверенный женский голос:

— Товарищ Ясенев, с вами говорит преподаватель литературы спецшколы Долина-Корнеева Наталья Петровна. Мой сосед по квартире, известный вам алкоголик и дебошир, некий Терехов, снова явился домой вдрызг пьяным и устроил нам подлинный погром. Разбил телевизор и грозится устроить Варфоломеевскую ночь. Я очень прошу вас, пожалуйста, уймите этого бандита, избавьте нас от его террора. У меня сейчас в гостях находится журналист… — Она умолкла, чтобы перевести дыхание, и уже через несколько секунд в трубке — мужской голос: