Любовь и ненависть - Иван Шевцов

— Это откуда он сбежал? — переспросил я, лишь смутно догадываясь, о чем она говорит.

— А вы разве не из лагеря? — вопросом на вопрос ответила она, сощурив хмурые подслеповатые глаза, и высохшее лицо ее выразило крайнее недоумение.

— Я из милиции.

Теперь взгляд старухи застыл, она смотрела на меня молча, вопросительно-тревожно, ожидая чего-то трагичного. Но поскольку я тоже молчал, она вновь заговорила с прежним оживлением и явной досадой:

— Этого надо было ожидать. Когда-никогда. Известно, безотцовщина.

Я кивнул на рояль и спросил:

— Кто у вас музыкой увлекается?

— Все в прошлом, — с грустью обронила она, скрестив на груди свои костлявые высохшие руки и склонив набок голову. — Когда-то все понемногу пробовали. Мы с мужем и дочь. Так, понемногу, для себя. — Она вздохнула и прибавила: — Все было и не было. Как сон. Когда в семью приходит беда, она никого не щадит. Беда что холера — всех косит.

Безысходная тоска прозвучала в ее вздохе и застыла в сухих глазах. Я изъявил желание подробней услышать о родителях мальчика, судьба которого меня интересует.

Она рассказывала охотно и с подробностями. Чувствовалось, что старушка соскучилась по людям. Много лет она уже нигде не бывает, и к ним никто не ходит. С дочкой, которая, оказывается, работает неподалеку в ателье, она давно все переговорила и теперь больше молчит. Дочь ее — мать Юры — сразу же после самоубийства мужа попала в психиатрическую больницу. Пробыла там около года и теперь находится под наблюдением психиатров. О болезни дочери старуха говорила таинственным полушепотом, то и дело посматривая с опаской на входную дверь, будто боялась, что ее нечаянно могут подслушать. Муж старушки — известный ученый — умер после войны, оставив, очевидно, кое-какое наследство. Кроме того, она получает персональную пенсию. На это и живут. Зарплата дочери не в счет. Почему?

— Какая там ее зарплата! За квартиру надо уплатить, за газ, за свет и останется на хлеб да на молоко, — сказала Ольга Наполеоновна (так звали старушку). И, немного помолчав, вдруг произнесла решительно: — Пьяницы не должны иметь детей. Надо издать такой закон, чтобы запрещать алкоголикам иметь детей. Зачем плодить калек? Ну скажите на милость, к чему калечить душу младенческую? Вот хотя бы Юра, отчего он такой? От наследства, от отца. И учился плохо, совсем не имеет способностей к наукам, и с детства к вину пристрастился. И курит. Ясно, наследственно. Отец был алкоголик. Муж мой не хотел, чтоб Инна выходила за такого. Не желал видеть зятя алкоголика. Да разве ж дети нас слушают? Любовь. Она его любила, беспутного, пьяницу. А за что любила, что в нем нашла? Беду свою нашла. Пустоцвет, мот и прохиндей. Только что внешность да нахальство. Этим он и взял Инночку. Институт не дал закончить, с третьего курса снял. Все, говорит, брошу пить. Когда проспится. А пьяный — что скотина. Драться не дрался. Только плакал. Плакал и матерился. А наутро прощения просил. Зарплаты его Инна в глаза не видала — все пропивал. И ревновал. Ко всем ее ревновал. Устроилась она на работу секретарем в райсовете. Год поработала — заставил уйти. Приревновал к начальнику. Когда Юра родился, с полгода не пил. А потом опять за свое. Скандалы пошли. Домой приходил поздно, а то и вовсе ночевать не являлся. Я уже тогда мужа похоронила. И вся изошлась, глядя на такую их семейную жизнь. Сколько раз и в милицию попадал, в вытрезвитель. Жизнь стала невмоготу. Перед людьми совестно было. К нам прежние наши знакомые и друзья ходить перестали. Все из-за него. Я вам по секрету скажу — и мужа моего он преждевременно в могилу свел. А потом и сам… повесился. Юрочке два годика было. Он не помнит отца. А мы и не говорим ему правды, скрываем. Раньше он спрашивал: где мой папа? Мы ему говорили, что полярник он: в Антарктиде в экспедиции плавал. Там и погиб. А теперь и не спрашивает про отца. Да и знает правду: соседские ребятишки выболтали. Ну, когда он, значит, наложил на себя руки, у Инночки от переживаний и случилось это — умопомешательство. Положили ее в больницу…

В это время хлопнула в прихожей дверь: кто-то вошел. Ольга Наполеоновна прервала свой рассказ, закопошилась встревоженно и направилась было к двери в прихожую, но не успела: на пороге появилась невысокая средних лет дама с растрепанными неестественно черными, должно быть крашеными, волосами и немножко раскосыми глазами, востроносым личиком, худая и недовольная. Увидав меня, резко остановилась на пороге, приоткрыв рот в немом вопросе. Ольга Наполеоновна торопливо представила:

— Вот, Инночка, товарищ из милиции. По поводу нашего Юрочки.

— Я его видела — он во дворе с Витей, — сказала Инна и бросила на диван кожаную, далеко не новую сумочку. Поправила растрепанные волосы, подошла к столу, взялась за спинку стула, но не села. — Вы хотите забрать Юрочку в интернат? Пожалуйста. Только знайте — он убежит. Он из пионерского лагеря убежал.

— Видите ли, я хотел поговорить с вами о другом, — начал я, пытаясь найти правильный тон беседы. Но она перебила меня:

— Я вас понимаю, вы хотите обо мне. Хорошо, пожалуйста. — Она как-то церемонно села на стул и положила свои руки на стол. Пальцы ее с облезлым маникюром нервно суетились, глаза с блуждающими зрачками смотрели мимо. — Я лечилась и сейчас чувствую себя хорошо. Вы с доктором Садовским знакомы? О, это отменный психиатр. Высший класс. Он профессор и скоро будет академиком. Он уже давно мог им быть, но у него есть враги. Мама, оставь нас вдвоем, нам нужно поговорить тет-а-тет.

Я, конечно, хотел говорить о ее сыне, расспросить, с кем он дружит, где бывает, не приносит ли домой какие-нибудь вещи, но перебивать ее не стал. Когда Ольга Наполеоновна ушла на кухню, Инна проверила, плотно ли закрыта дверь в прихожую, и, заняв прежнее положение у круглого стола, продолжала:

— Я лечилась у доктора Садовского. После лечения в стационаре ощутила в себе перемену. Будто ослепла. Не понимала, что творится кругом. Вся окаменела, стала холодной и бесчувственной. Я не жила, а только наблюдала за жизнью. А сама как бы не жила. Не было меня. И никаких желаний не было. Только одно желание — окончить институт. Чего бы мне ни стоило, я поставила себе цель — окончить институт. И поступила. Училась. Я очень старалась. Потому что меня ничто другое не интересовало, кроме института. Они меня исключали. Два раза. Нет, три. За неуспеваемость. Им так казалось. А я успевала. И добивалась восстановления. Меня восстанавливали и опять исключали. Это все декан. Он меня преследовал. Мстил.

Она вдруг умолкла, точно потеряла нить речи, и я, воспользовавшись этой вынужденной паузой, задал наводящий вопрос:

— За что же он мстил вам?

— Не знаю, — безразлично отозвалась она, глядя мимо меня. — Он сам неученый и не может понять настоящей жизни. Он своей жизни не понимает. И я тоже не понимала своей жизни до пятьдесят шестого года. В моей жизни был хаос. Потом я познакомилась с одним человеком. Близко познакомилась. Вы понимаете, мы сошлись. Он меня любит. Но это неважно, любить не обязательно. Любви нет и никогда не было. Ее выдумали. Знаете кто? Поэты. Фамилия моего друга Питкин. Может, смотрели кино "Мистер Питкин"? Только мой не англичанин. Просто однофамилец. Имя я вам не скажу. Он открыл мне глаза. Я узнала, что существует передача мыслей на расстояние. Все люди могут мысленно разговаривать друг с другом. Есть высшие существа — сверхлюди. И Питкин тоже, их целая группа, может быть каста. Где они находятся — трудно сказать. Они постоянно передают свои мысли всем нам. Иногда они делают это через кино, через радио и телевидение. Все мысли обычных людей — это только дальнейшее развитие той мысли, которую они получили от сверхлюдей. Я теперь чувствую постоянную связь с ними, поэтому я не знаю одиночества и уверена в себе. Благодаря сверхлюдям я приспособлена к жизни лучше других. Когда в институте мы проходили экономику производства, я решила приложить свои теоретические знания на практике своего домашнего хозяйства. Я считаю, что совершенно зря люди держат в квартирах мусорные ведра. Надо делать так, чтобы в хозяйстве вообще не было отходов. Для этого, например, яичную скорлупу надо обратно сдавать в магазины, там ее переработают в муку, из которой можно варить суп. Вы знаете, что в яичной скорлупе много фосфора? А он так нужен людям. Или вот еще пример: окурки от сигарет тоже нужно сдавать в табачные магазины. Их снова пустят в производство. Эти мысли мне подсказали сверхлюди, но изобретение мое. Все врачи связаны со сверхлюдьми. Вы только об этом никому не говорите, это тайна…

Мне прежде ни разу не приходилось беседовать с людьми, страдающими психическим расстройством, поэтому речь ее производила на меня сильное впечатление. Вот говорит-говорит человек, и все в его словах кажется логичным, как вдруг с какой-то фразы, даже не заметишь, с какой именно, он начинает нести несуразицу. Но не тот явный вздор, какой несут обычно нормальные, но ограниченные люди, а именно несуразицу, в которой сверкают редкие блестки смысла. Особенно врезалось в память ее лицо, искаженное напряжением нервов и мозга, на котором внутренняя жизнь — страдание, вспышки радужных надежд, мечты и их крушения, отчаяние и апатия — оставила свои следы. Это лицо не умело скрывать душевного расстройства. Как можно деликатней я попытался свести разговор к вопросу о сыне, спросил, не приносит ли он домой каких-нибудь чужих вещей. Она снова перебила меня своим категоричным: