Секретные академики - Владимир Губарев

— Это самое главное впечатление?

— Нет. Я очень люблю природу. Бывая в разных странах, на разных континентах, я старался использовать любую возможность, чтобы что-то посмотреть, куда-то уехать — «окунуться» в природу. Все-таки наибольшее впечатление на человека оказывает природа. Будучи в советско-американской комиссии по окружающей среде, я много ездил по США. Но не по городам, а по природным местам, если можно так выразиться применительно к США, по «диким местам» страны. И поэтому у меня несколько иное представление об Америке, чем общепринятое. И это в равной мере относится ко всем странам, где бывал — я старался увидеть их как бы «изнутри». Это относится и к нашей стране. В Советском Союзе я, конечно же, бывал практически везде, много раз во всех республиках, в областях Российской Федерации, во всех интересных местах…

— Это особенности профессии?

— Возможность ездить предоставила мне профессия, но это определенная склонность человека. Уже с мальчишеских лет я любил лазить по горам. Я серьезно занимался альпинизмом. Став молодым специалистом, сразу же поехал в экспедицию в Арктику, и так далее. А потом моя специальность предоставила мне возможность бывать в еще большем количестве мест, и такая «кочевая» жизнь мне очень нравилась.

— Соединение желаний и возможностей… В этом, конечно, уникальность вашей жизни. Но есть и другая сторона. Вы — единственный человек, которого непрерывно «били» — на заседаниях секретариата ЦК партии, чему я был свидетелем, на заседаниях всевозможных Верховных Советов, политических съездах и межпарламентских комиссиях, на страницах разных газет, и так далее и так и тому подобное. Было очень много желающих вас «добить». Извините за грубость, но почему этого не случилось?

— Это интересный и, сказал бы, странный вопрос. Наверное, все-таки я не тот человек, которого били больше всего, потому что есть люди, пострадавшие гораздо больше… И тут два вопроса: почему били и почему не добили?

— Начнем с первого…

— Многое мне до сегодняшнего дня непонятно. Больше всего я занимался вопросами, связанными с измерением радиоактивности. В частности, после аварии в Чернобыле. Я — профессионал. Я много работал на ядерных полигонах, и поэтому хорошо разбираюсь в процессах, что происходят после ядерного взрыва или аварии. Я понимаю, как нужно оперативно измерять, как необходимо интерпретировать данные. Эта работа требует полной объективности, и это далеко не всех устраивало. Было много людей, которые хотели бы представить аварию в Чернобыле как в меньших масштабах, так и в больших. А поскольку я был объективным, то поначалу пытались найти ошибки в моей информации, но этого сделать не удалось. Это причина, по которой меня «били». Вначале за объективную информацию меня благодарили. Награждали, а потом начали «бить», так как появилась необходимость в других данных.

— А почему «не добили»?

— По той же причине — объективности информации! Сколько ни пытались привлечь действительно крупных специалистов и знающих людей, я уж не говорю о дилетантах, но опровергнуть мои данные и обвинить в непрофессионализме не удалось. И поэтому меня, естественно, не смогли «добить». В качестве примера могу привести факт избрания в Академию. Мне были предъявлены некоторые претензии, которые были очень четко объяснены и отклонены очень знающими людьми — академиками, которые выступили в мою защиту. Они доказали, что прав я и поэтому и в этот момент не «добили» — меня избрали действительным членом РАН.

— А как для вас начался Чернобыль? Когда узнали о случившемся?

— Это случилось ночью, а утром в субботу я был на работе. Дежурный мне сообщил об аварии, и я сразу же позвонил директору Чернобыльской станции. И что самое удивительное, сразу же дозвонился по простому телефону. У них в это время был ад, но я не представлял себе этого. Я расспрашивал директора о том, что у них происходит. Он сказал, что был пожар, но он, вроде бы, потушен, и ситуация стабилизируется. Чувствовалось, что он сильно обеспокоен, но реальную обстановку обрисовать он не смог или не захотел. Впрочем, это было сделать очень трудно, но и он и я это поняли значительно позднее… Тем не менее мне стало ясно, что случилось нечто весьма неординарное, и поэтому я отдал распоряжение всем нашим станциям участить измерения. На следующий день наши станции дали информацию Совету министров Украины уже более подробную, а я направил записку в ЦК и Правительство о радиационной обстановке. Данные были собраны с большой территории, и записка была очень подробная. Это было вечером в воскресенье, и дежурный из ЦК отказывался послать фельдъегеря — записка была секретная. Он мне говорит, мол, направите завтра, но я настаивал, потому что понимал, что утром эта записка должна лечь на стол Горбачеву и Рыжкову, то есть людям, которые могут и обязаны принимать серьезные и крупные решения. Записка была отправлена… Спустя десять лет выяснилось, что это был второй документ о Чернобыльской аварии, первый — это информация от заместителя министра по энергетике. Он писал, что произошло, а мы уже дали первые результаты измерений по радиационной обстановке. Естественно, ситуация быстро менялась — источник был очень сложный, ряд территорий был загрязнен с поверхности, и струя из реактора шла очень интенсивно — и это все время меняло уровни радиации. В одном и том же месте цифры получались разные, и первое время это даже нас сбивало, так как «работали» и объемный и поверхностный источники. И поэтому уровни радиации мы могли давать только на конкретное время и в конкретном месте. Но повторяю, ситуация очень быстро изменялась, и поэтому только через несколько дней появилась возможность выдать карту загрязнений местности. Первая карта была приготовлена 1 мая, и на следующий день она докладывалась Правительственной комиссии. 2 мая в Чернобыле был Рыжков со всей командой, и там мы докладывали о ситуации и я настаивал об эвакуации из 30-километровой зоны. Сразу эвакуация была проведена из 10-километровой зоны, но я настаивал на ее расширении. И Рыжков принял решение именно после моего доклада, хотя многие считали, что этого делать не следует, так как некоторые районы были «чистыми». Однако Рыжков взял на себя ответственность, и поступил абсолютно верно: струя продолжала идти из реактора, ветер крутил ее, радиационное заражение продолжалось. Мы настаивали на эвакуации более удаленных районов, где заражение было высоким.

— Я помню эту ситуацию и могу свидетельствовать: такой доклад требовал мужества, и решение Рыжкова тоже — ведь многие хотели преуменьшить размеры случившегося… А как потом Чернобыль сказывался на вашей судьбе?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});