Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

разумных доводов или взывая к своему долгу быть среди людей приличным человеком. Михаил отдавал себе отчет в том, что если сколько-то и преуспел в этом деле, то далеко не так, как требовали идеальные представления о терпимости и доброте. Ни жизнь к этому не располагала, ни врожденный характер. А вот отцовский пример помогал. Даже материнское влияние долго казалось ему не столь сильным, хотя со временем Михаил осознал, что оно было ничуть не меньшим. Просто мать взыскательней и требовательней относилась к сыну, в то время как отец воспитывал его скорее своей уравновешенностью и примером, нежели предъявлением категорических императивов. Как ни странно, но в итоге оба родителя одинаково преуспели в своих воздействиях на него. Вкус отца сочетался в нем со вкусом матери, хотя Михаил взял от каждого из них не все, а только внутренне родственное своей собственной натуре. Мать, с малолетства прививавшая Мише правила бытовой частности и приличий, можно сказать, преуспела в большей части своих начинаний. Отец послужил образцом априорно неагрессивного отношения к окружающим, и Михаил неизменно придерживался принципа самому не открывать огонь, пока его самого не обстреляют, в течение всей сознательной жизни. В общем, родители отдали ему действительно все лучшее, что сами имели и умели, а если в его характере проявлялась какая-то дрянь, то это было в нем уже точно свое собственное – и больше ничье.

Но вот чего он совсем не преодолел в себе – так это скрытности. Сознательно не захотел преодолеть. Властность матери не располагала к откровенности, поскольку за откровенность можно было поплатиться. Михаил укрывал свои тайны – сначала они касались посредственных и плохих отметок в школе, хотя в среднем он учился хорошо, затем и в любви. И если он все-таки доверял кому-то свои глубоко личные переживания, впечатления, мысли и оценки, так это бумаге. На пятнадцатом году жизни Михаил начал вести дневник, главной героиней которого стала его знакомая по еще додетсадовским временам Ирочка Голубева, его первая любовь. Эту толстую общую тетрадь в синем мягком тисненом переплете стоило бы назвать страданиями Молодого советского Вертера. Невысказанная вслух обожаемому предмету, эта любовь не была взаимной и привела только к дружбе, сменившейся любовью, точнее – любовями к другим девочкам и девушкам. Сам дневник спокойно пролежал себе на полке где-то лет сорок, пока его во время ремонта квартиры случайно не обнаружила в ту пору уже взрослая дочь Аня, сама имевшая детей. Она прочла дневник отца вслух вместе со своим мужем, даже не спрашивая разрешения у автора, зато потом взахлеб восторгалась при Михаиле, какое это было потрясающее чтение. Он было почувствовал себя слегка задетым – и не столько тем, что ребята прочли дневник самовольно, без спроса, сколько тем, что в нем он представил себя бȯльшим идиотом, чем давно уже привык чувствовать себя. Однако поразмыслив, он избавился от досады, когда представил, что Аня могла найти и прочесть дневник не сейчас, а после смерти, когда спрашивать разрешения было бы не у кого. Но он все равно не перестал стесняться – нет, не любви к Ирочке, а своего тогдашнего поведения любящего, неопытного, застенчивого дурака-подростка. Слишком уж нелепыми, смешными, но только не трогательными казались ему тогдашние свои поступки. Более того, он до сих пор стыдился их, хотя и понимал, что судит себя тогдашнего слишком строго, несправедливо.

Захватившее его целиком чувство к Ирочке было оглушительным откровением, неожиданным прорывом в иной мир, в котором его существование на Земле наконец-то становилось осмысленным. От этого открытия Михаил никогда не отказывался. Оно ознаменовало собой переход в новую фазу жизни. Далее независимо от хода его любовных дел его разочаровывало лишь отсутствие любви со стороны той, кому он посвящал себя, но только не сама любовь, а в то время – не Ирочка.

Сам Михаил в последний раз заглядывал в свой раннеюношеский дневник будучи уже студентом второго или третьего курса и нашел записи в нем однообразными, достаточно скучными. Видимо, на его оценку повлияло и то, что он уже начал тогда писать нечто более или менее серьезное, подтвердившее внутреннюю уверенность, что литература – его подлинное призвание. Поэтому он захотел узнать, что же интересного нашла в дневнике взрослая дочь. Аня объяснила, что ни она, ни ее муж совсем не потешались над «Вертером», а смеялись потому, что многое было очень трогательно и напоминало их собственный опыт примерно того же рода.

Однако гораздо сильней удивило бывшего «Вертера» впечатление, которое вынесла после чтения дневника его четырнадцатилетняя внучка Света. Узнав, что дед в ее возрасте вел дневник, она захотела познакомиться с ним и буквально проглотила в один присест, а потом перечитала без перерыва еще несколько раз. Светлана, любимица Марины и Михаила, никогда бы не сказала, что ей нравится то, что в действительности не понравилось бы. По поводу дневника она сказала, что была потрясена и тем, как дед любил, и тем, как в свои четырнадцать-пятнадцать лет описал это – ЭТО! Она сама только что вошла в ту пору, когда нет ничего важнее, чем понять, какой путь надо самостоятельно прокладывать в жизни и что впереди ждет. Любовь становилась и главным стимулом внутреннего развития, и главным источником энергии, позволяющей действовать во имя служения ей. Картины дедовой юности, описанные в дневнике, были для Светы самой что ни на есть ее нынешней реальностью. И она не замедлила начать вести свой дневник, в котором ее собственные переживания и мысли живо перекликались с дедовскими. Заинтересованный реакцией внучки, Михаил взялся перечитывать свой юношеский дневник. Первое, что он понял с полной определенностью – хотя и подозревал это много раньше – что его родители прочли в то время его излияния, но сохранили свое вторжение в абсолютной тайне. Второе- – что ему действительно до сих пор было совестно и неловко встречать описания своих детски наивных и трогательных благоглупостей – он по-прежнему был недоволен собой. Стиль написанного теперь показался ему заслуживающим более высокой оценки, чем он поставил себе в студенческие времена, но выдающимся все равно не нашел. Он закрыл тетрадь, не дочитав ее до конца. Это время созревания личности так и не стало для него чем-то творчески знаменательным, но вступление в мир любви все равно навеки осталось для него важнейшим жизненным шагом.

Через четыре года он сделал следующий, почти столь же определяющий. После первого курса института Михаил прошел по путевке свой первый туристский десятидневный водный поход по Карельскому перешейку на лодке «фофан». С той поры и понеслось – год за годом, потом десятилетие за десятилетием, целых полвека. Это тоже была настоящая любовь, которой Михаил никогда не изменял, как и любви к женщинам.

Потом, начиная со второго курса, он начал делать первые шажки в литературной работе. Первые пробы обнадежили его в том смысле, что он понял – надо стараться дальше, и дело пойдет. Надежда не обманула. Он много трудился для того, чтобы доказать, что не обманывает себя. Теперь было трудно сказать, что следовало считать первым настоящим шагом в литературу – несколько маленьких рассказов или первую повесть. Впрочем, это не имело особого значения. Гораздо важнее было то, что он от себя во всех этих вещах добился именно того, что хотел и чего ждал в итоге работы. К этому времени он уже женился на Лене, закончил институт и работал инженером, но значения первого шага в своем становлении никогда не забывал. Не забывал и об Ирочке, хотя довольно скоро осознал, что они не созданы друг для друга – слишком уж разными были их чувства.

Разумеется, Ирочке было приятно, что у нее есть воздыхатель, готовый каждый день приходить к ее дому в ожидании случая хотя бы в течение нескольких секунд украдкой наблюдать за ней. Потом, когда он решился и перестал скрываться, и они уже нормально виделись и разговаривали по телефону, он убедился, что Ирочка никогда не плюнет на несделанные домашние уроки, чтобы увидеться с ним, в то время как он готов был ради встречи пренебречь почти всем. Но за преданность ей как своему идеалу она его все-таки немного любила. Пока не полюбила по-настоящему другого своего ровесника, Вадима, жившего в соседнем с ней доме и гулявшего по бульвару со своим псом тогда еще очень редкой породы – великолепным рыжим колли. Впрочем, к этому времени и Михаил уже любил другую. Ирочка благополучно вышла замуж за Вадима и родила двух сыновей. Брак их был продолжительным, но все же распался. По чьей инициативе – осталось неизвестным. И уже довольно много лет назад Ирочка умерла от рассеянного склероза. Все это Михаил узнавал совершенно случайно, урывками, но в памяти