МОРСКОЙ ЯСТРЕБ - Рафаэль Сабатини

Накинув лёгкое шёлковое покрывало, Фензиле выскользнула из комнаты и спустилась во двор, напоённый благоуханием летней ночи. Паша сидел на диване под навесом; она подсела к нему с грацией ластящейся к хозяину кошки и склонила голову на его плечо. Погружённый в глубокую задумчивость, Асад не сразу заметил её.

— О, господин души моей, — пролепетала она, — ты предаёшься скорби?

В ласковых переливах её голоса звучали нежность и томная услада. Паша вздрогнул, и Фензиле заметила, как блеснули его глаза.

— Кто тебе сказал? — подозрительно спросил он.

— Моё сердце, — ответила она голосом мелодичным, как виола. — Неужели скорбь, которая гнетёт твоё сердце, может не отозваться в моём? Разве могу я быть счастливой, когда грусть туманит твой взор? Сердце подсказало мне, что ты удручён, что нуждаешься во мне, и я поспешила сюда разделить твоё горе или принять его на себя.

И её пальцы сплелись на плече Асада.

Паша взглянул на Фензиле, и лицо его смягчилось. Он действительно нуждался в утешении, и присутствие Фензиле никогда ещё не было столь желанно для него, как в ту минуту.

С неподражаемым искусством Фензиле выведала у паши всё, что её интересовало, после чего дала волю негодованию.

— Собака! — воскликнула она. — Неблагодарный, вероломный пёс! Разве я не предостерегала тебя, о свет моих бедных очей! Но ты лишь бранился в ответ. Теперь ты наконец узнал этого негодяя, и он больше не будет досаждать тебе. Ты должен отречься от Сакр аль-Бара и вновь ввергнуть его в ту грязь, из которой его извлекло твоё великодушие.

Асад не отвечал. Он сидел, с унылым видом глядя перед собой. Наконец он устало вздохнул. Асад был справедлив и обладал совестью — качеством весьма странным и обременительным для повелителя корсаров.

— Случившееся не даёт мне права прогнать от себя самого доблестного воина ислама, — задумчиво проговорил он. — Долг перед Аллахом запрещает мне это.

— Но ведь долг перед тобой не помешал Сакр аль-Бару противиться твоим желаниям, — осторожно напомнила Фензиле.

— Да, моим желаниям, — возразил паша. Голос его дрожал от волнения, но он справился с ним и спокойно продолжал: — Неужели я позволю самолюбию возобладать над долгом перед истинной верой? Неужели спор из-за юной невольницы заставит меня пожертвовать храбрейшим воином ислама, надёжнейшим оплотом закона Пророка? Неужели я призову на свою голову месть Единого, уничтожив того, кто по праву считается бичом неверных, лишь затем, чтобы дать волю гневу и отомстить человеку, помешавшему исполнению моей ничтожной прихоти?

— Так ты по-прежнему говоришь, что Сакр аль-Бар — оплот закона Пророка?

— Это говорю не я, а его деяния, — угрюмо ответил Асад.

— Одно из них мне известно, и уж его-то никогда бы не совершил настоящий мусульманин. Если нужно доказательство его презрения к законам Пророка, то он сам недавно представил его, взяв в жёны христианку. Разве не написано в Книге Книг: «Не бери в жёны идолопоклонниц»? Разве не нарушил Сакр аль-Бар закон Пророка, оскорбив и Аллаха, и тебя, о фонтан моей души?

Асад нахмурился: Фензиле права. Но из чувства справедливости он всё же попытался защитить корсара, а может быть, продолжал разговор с целью окончательно убедиться в обоснованности обвинения, выдвинутого против него.

— Он мог согрешить по неведению, — предположил Асад, приведя Фензиле в восторг.

— Воистину, ты — фонтан милосердия и снисходительности, о отец Марзака! Ты, как всегда, прав. Конечно же, он согрешил по неведению, но мыслимо ли такое неведение для доброго мусульманина, достойного называться оплотом святого закона Пророка?

Коварный выпад сицилийки пронзил панцирь совести, оказавшийся более уязвимым, чем полагал Асад. Он глубоко задумался, уставясь в дальний конец двора. Неожиданно паша вскочил.

— Клянусь Аллахом, ты права, — громко сказал он. — Не подчинившись моей воле и взяв франкскую девушку в жёны, он согрешил по доброй воле.

Фензиле соскользнула с дивана, опустилась перед Асадом на колени, нежно обвилась руками вокруг его пояса и заглянула ему в лицо.

— Ты, как всегда, милостив и осторожен в суждениях. Разве это единственная его вина, о Асад?

— Единственная? — Асад взглянул на Фензиле. — А что ещё?

— Ах, если бы ты был прав! Но твоя ангельская доброта ослепляет тебя, и ты многого не видишь. Деяние Сакр аль-Бара куда более преступно. Он не только не задумался о том, сколь велик его грех перед законом, но в своих низких целях осквернил его и надругался над ним.

— Но как? — нетерпеливо спросил Асад.

— Он воспользовался законом как обыкновенным прикрытием. Сакр аль-Бар взял эту девушку в жёны только потому, что не хотел уступить её тебе. Он прекрасно знал, что ты, лев и защитник веры, послушно склонишься перед записанным в Книге Судеб.

— Хвала тому, кто в неизречённой мудрости своей послал мне силы не запятнать себя недостойным деянием! — громко воскликнул Асад. — Я мог бы умертвить его и расторгнуть нечестивые узы, но покорился предначертанному.

— На небесах ангелы ликуют от твоего долготерпения и снисходительности, на земле же нашёлся низкий человек, употребивший во зло твою несравненную доброту и благочестие.

Паша освободился от объятий Фензиле и принялся ходить по двору. Сицилийка, приняв исполненную невыразимой грации позу, прилегла на подушки, ожидая, когда яд её речей свершит своё коварное дело. Сквозь тонкое покрывало, которым Фензиле благоразумно закрыла лицо, её горящие глаза внимательно следили за Асадом.

Она видела, как он остановился и воздел руки вверх, словно обращаясь к небесам, и о чём-то вопрошая звёзды, мерцавшие в широком нимбе полной луны.

Наконец Асад медленно направился к навесу. Он всё ещё колебался, С одной стороны, в словах Фензиле была доля истины, но с другой — он знал о ненависти сицилийки к Сакр аль-Бару, знал, что она не упустит возможности представить любой поступок корсара в самом неблагоприятном свете. Асад не доверял ни её доводам, ни самому себе, отчего мысли его пребывали в полнейшем беспорядке.

— Довольно, — резко сказал он. — Я молю Аллаха послать мне совет этой ночью.

Объявив о своём решении, Асад прошествовал мимо дивана, поднялся по лестнице и вошёл в дом. Фензиле последовала за ним. Всю ночь она пролежала в ногах у своего господина, чтобы с первым лучом рассвета упрочить достигнутое и хоть немного приблизиться к цели, до которой, по её опасениям, было ещё далеко. Сон не шёл к Фензиле; с широко раскрытыми глазами лежала она рядом с крепко спящим Асадом, внимательно вслушиваясь в тишину ночи.