Бездна - Алексей Ефимов

Он быстро встал. Их глаза были на одном уровне.

– Извините, заснул… – сказал он. – Пришел в гости, а никого нет дома.

– Они на улице.

– Ясно. – Что-то изменилось в его взгляде. – Здесь, во дворе?

– Нет.

– Я подожду. Они скоро?

– Я думаю, через час, не раньше. – Сергей Иванович вставил ключ в замочную скважину.

– У них все хорошо?

– Да.

– Игорь, наверное, совсем большой стал? Я его два года не видел.

– Метр двадцать.

– О! Я ему купил подарок, смотрите.

Из кармана засаленной куртки он вытащил лотерейки, штук десять-двенадцать.

– У каждого из нас есть шанс, но не все его используют, – сказал он серьезно. – Я хочу, чтобы он выиграл. В последний раз я его видел, когда ему было три года. Я не приходил, мне было стыдно. Я думал, что все сложится, с работой и вообще, и приду. Можно вас попросить? – прибавил он робко. – Его фото. Любое.

– Да. – Сергей Иванович открыл дверь. – Зайдете?

– Нет… Я подожду тут.

Они смотрели друг другу в глаза.

– Спасибо, что заботитесь о них, – голос Стрельцова дрогнул. – Я не смог.

– Вы сказали, что у каждого есть шанс, но не все его используют. Вы пробовали?

– Не вышло. У меня отец пил, и я тоже пью. Он был неудачником, и я тоже.

Сергей Иванович вошел в квартиру.

– Еще на секундочку вас можно? – Вдруг услышал он сзади.

Прочистив горло и глядя куда-то вниз, Стрельцов сказал:

– Я подумал… Я после праздников лучше приду. По-человечески хоть оденусь, побреюсь, а то прямо с ночи сюда, не спавши. Отдайте ему это и скажите, что это от папы. Ладно?

– Дождитесь его. Он будет рад вас видеть.

– Думаете?

– Да.

Взволнованный Стрельцов смял темно-синюю ткань куртки грубыми красными пальцами.

– Я не знаю…

– Я принесу вам фото.

– Спасибо.

Заметив, что Стрельцов заглядывает в квартиру поверх его плеча, Сергей Иванович поймал себя на том, что ему это неприятно, и прикрыл дверь. Мужчина в засаленной синей куртке остался снаружи.

Разувшись, он прошел в зал, вытащил из шкафа фотоальбом и уже на второй странице нашел то, что искал.

«Светофор».

Мальчик стоит на усыпанной опавшими листьями аллее и держит в руке три листика: желтый, зеленый и красный. При взгляде на этот снимок всякий раз чувствуешь запах осени, а Игорь здесь просто чудо, как любит говаривать Лена.

Вытащив фото, он вернулся в прихожую.

Дверь в коридор была приоткрыта.

Люминесцентные лампы натужно гудели, в квартире напротив громко ссорились мужчина и женщина, кроя друг друга матом (дело у этих пьяниц обычное, дня не проходит без ссоры, а то и без драки), а Вадима Стрельцова здесь не было. Лотерейки лежали ровной стопкой на полу, у порога. Это сыну от папы. От потрепанного жизнью мужчины, который сегодня не смог пройти свой путь до конца. Что ты почувствовал? В первое мгновение – словно гора с плеч. И тут же – злость. Человек в куртке не имел права приходить сюда сегодня, тридцать первого декабря, за несколько часов до Нового Года. Какое счастье, что Лены и Игоря не было дома. Лена вряд ли обрадовалась бы, а Игорь, пожалуй, забыл уже, что у него есть папа.

Вадим Стрельцов словно вышел из-под пера Достоевского: пропащий пьяница приходит к сыну, которого не видел два года, к бывшей супруге, чувствует себя неловко, зная, что плохо выглядит и достоин презрения, но одновременно он как бы выкладывает себя напоказ – смотрите, мол, люди добрые, как я несчастен – и жалость к себе смешивается у него с ненавистью. Последняя сволочь я, знаю это и не прошу снисхождения. Не жалко меня? Нет? Чувствуете отвращение и хотите, чтоб я ушел? В таком случае я буду сильнее жалеть и ненавидеть себя, по-мазохистски. Спр о сите, где я был и что делал? Я пил водку, скучал по сыну, таскал ящики, а сегодня пришел сюда: в засаленной куртке, в грязных джинсах, с грустными больными глазами, небритый, сел на пол возле двери и жду. Когда вы увидите меня, выражение ваших лиц станет самой большой наградой. Вам не будет меня жаль? Хотя бы чуть-чуть?»

Зачем эта злость, Сергей Иванович? Остановитесь. Остыньте. Задев ваши чувства, человек в куртке ушел, и вряд ли вы увидите его в ближайшее время: спокойно живите и старайтесь не вспоминать о сегодняшней встрече – как о дурном сне, краски которого меркнут со временем.

Лотерейные билеты.

Свидетельство того, что Вадим Стрельцов был здесь. Не выбросишь их, не поднимется на это рука, но как передать их Игорю со словами, что это от некого папы, которого он не помнит? Пусть Лена решит. Может, Дед Мороз захочет сделать еще один подарок маленькому мальчику и положит билеты под елку, чтобы он выиграл?

В конце концов, Новый год – это время чудес и надежды на будущее.

Глава 20

(Глава удалена автором. Можно ее не читать).

Был вьюжный январский вечер.

Опираясь на палочку и мелко ступая, маленькая сухонькая старушка, в шубе и шали, с ног до головы усыпанная снегом, спешила. В свободной руке она несла сумку с продуктами. Некормленый кот Мурзик ждал ее дома, жалобно мяукая у порога, а в сумке его ждали сметана и свежая рыба. Ужиная у дочери, бабушка забыла о бедном животном, вдруг вспомнила, охнула и побежала обратно. Мурзик любит карасиков. Хоть какая-то польза от зятя с его зимней рыбалкой. Это у него занятие на все выходные – сделает лунку на речке, сядет с удочкой, выпьет стопочку и не думает, что есть дела дома. Не ловится ничего путного, только мелочь костистая, а на ее доченьке держится все хозяйство: крутится, бедная, помощи не дождется.

Вдруг перед ней что-то мелькнуло. Что-то белое.

Это был лист бумаги.

Подхваченный ветром, он резко взмыл вверх и, сделав несколько пируэтов на высоте полутора-двух метров, упал у ее ног. Она подняла его: он был исписан мелким почерком, не для ее старых глаз, поэтому она сложила его вдвое и сунула в тряпичную сумку, чтобы прочесть дома. Еще один лист сделал па и лег на сугроб. Рядом следующий. В воздухе беззвучно кружились несколько белых птиц: не приземляясь, они порхали, увлекаемые ветром.

Старушка подняла голову.

Десятиэтажный кирпичный дом, возле которого она стояла, был виден только наполовину, и листы падали откуда-то сверху вместе со снегом. Если бы ее взгляд смог пробиться сквозь темень и вьюгу, она увидела бы на крыше черного человека, в пальто нараспашку, без шапки. На его волосах лежал снег. Вырывая лист за листом из тетради в темно-синей обложке, он бросал их в снежную бездну, а когда в ней не осталось листов, кинул следом обложку. Вторую тетрадь он бросил вниз целой. Покончив с тетрадями, он сунул красные руки в карманы и так замер, глядя во тьму. Потом он подошел к ограждению, перелез через него, встал по ту сторону, на самом краю крыши, держась сзади за стойку, и, наклонившись, посмотрел вниз. Десять этажей и три секунды – стоит только разжать пальцы. О чем подумаешь в следующий миг? Пронесется ли жизнь перед глазами, как это описывают в книгах? Или вообще не успеешь подумать?

Ничто не разделяет живое и мертвое, кроме вечности.

Прислонившись спиной к ограждению и снова сунув руки в карманы, он смотрел прямо перед собой – на невидимый город, где прошла его жизнь. По этим улицам он бегал ребенком, гулял щуплым подростком в обнимку с первой любовью; ходил студентом пединститута, пользующимся спросом у местных девушек в силу гендерного дисбаланса; с надеждой смотрел в будущее, в это пространство возможностей, – а теперь в его жизни нет радости и надежды, и есть прошлое без будущего. Тихая траурная музыка звучит в его голове, и никто, кроме него, не слышит ее. Если бы он заплакал, его теплые слезы падали бы на край крыши, проделывая дырочки в снеге, – но он не плакал, он уже выплакал все свои слезы.

Постояв немного, он развернулся, перебрался через ограждение и, застегнув пальто на все пуговицы, пошел по заснеженной крыше. Он возвращается в фальшь каменного города, к обществу, потерянному и больному, в странный нервозный мир, где никому ни до кого нет дела и никто не хочет понять другого, в мир, где преуспевают манипуляторы и нет истинной дружбы, а люди с радостью приносят себя в жертву золоту и карьере в поисках сытой жизни, а не высшего смысла, – ему плохо там, но выхода у него нет. Может быть, он безумен и поэтому не понимает жителей этого города и не может так жить? Предложи ему вылечиться от этой болезни и стать одним из них, что он скажет?

«Да».

Но с условием, что он не будет помнить себя прежнего. Чтобы не было стыдно.

Эпилог

День был солнечный и морозный. Снег блестел так, что на него нельзя было взглянуть, а две тощих черных собаки грелись на люке теплоцентрали, в облаке пара. Он завидовал им. У него урчало в желудке, а пальцы рук и ног ныли от холода. Он с удовольствием лег бы сейчас на люк.

Встав со своей тряпки, Степка-афганец несколько раз кашлянул и выругался. Он в последнее время много кашлял, с кровью, стал тощий как палка, и это значило, что он скоро загнется и кто-то сядет на его место – как скажут братья.