Бездна - Алексей Ефимов

– Я отращу бороду и надену бандану, – снова улыбнулся он. – Представляешь: я загорелый и бородатый, в бандане. Как тебе?

Отодвинувшись от него, она оценивающе на него посмотрела.

– Здорово, – сказала она. – Когда?

– Что?

– Едем.

– Завтра.

– Ты не поедешь.

– А ты?

Молчание.

– И я. Что нас держит?

– Когда уже столько сделано и столько сил потрачено, трудно от всего отказаться и начать жизнь заново. А что если наше место здесь, а не там?

– Вернемся.

– Фантазии, – сказал он. – Я не художник и не философ. Я бизнесмен. Если все брошу и уеду, я как бы сдамся.

– Или выиграешь?

– В чем суть человека? – вдруг спросил он.

– В чем?

– В борьбе. Он потому и стал человеком, что боролся, год за годом, миллионы лет. Я не думаю, что смог бы без этого.

Они помолчали.

– Гена, у тебя есть увлечение, на которое не хватает времени?

– Да, – он сделал паузу. – Ты.

Он улыбнулся.

– Я серьезно. Если жизнь дается только один раз, надо успеть все по максимуму, чтобы не было потом мучительно больно. А мы только работаем и работаем.

– Вот именно – все. Может, однажды я стану гидом в бандане или открою школу в Индии, но не думаю, что при этом брошу все здесь. Это ведь драйв, азарт. Мне это нравится. Да, пока с перекосами, с дисбалансами, и я обещаю над этим работать. Я хочу быть хозяином крупной компании и иметь время, чтобы любоваться закатом. Тот, кто надеется на рай в Индии или в Таиланде, и сбегает из мира, где родился и вырос, точно так же сбежит и оттуда. Через год, два, три. Куда дальше? На Марс? Если чувствуешь, что занят не тем, что время проходит зря, то меняй, действуй. Не надейся на Индию или Тайланд. Можно быть счастливым везде. В Норильске. В Якутске.

– В Новосибирске.

– Точно.

Оля смотрела в иллюминатор на проплывающее под крылом вспененное белое море – как молоко в капучино, – а с его места облака не были видны, и он видел лишь бескрайнее чистое небо. Ее не увидишь с земли, эту девственную лазурь. Здесь не идут дожди, здесь солнце, а восходы и закаты могут длиться часами, тлея на горизонте. Пожалуй, здесь единственное место, где он может позволить себе созерцание без явного смысла и цели. Время в полете – его личное время, пауза в гонке.

«Мы летим бизнес-классом, – думала Ольга. – Мы элита. А пассажиров эконом-класса, там, сзади, намного больше. У них тесно, курица-рыба-мясо на выбор и очередь в туалеты. Богатый, бедный, нищий – есть нечто, что уравнивает их. Это счастье и смерть. Если там, внизу, кто-то лечится в Швейцарии, а не в районной больнице, то здесь, над бездной, темно-синяя шторка, разделяющая богатых и прочих, – не более чем ткань. Если самолет рухнет, все погибнут и будет совершенно неважно, по какую ее сторону ты сидел».

Почувствовав, что Гена смотрит на нее, она повернула голову:

– Когда ты будешь старым и вспомнишь свою жизнь, ты о чем-нибудь пожалеешь?

– Об одном точно, – ответил он, секунду подумав.

– О чем?

– О том, что я быстро сдался, когда мне было семнадцать. У меня был шанс?

– Не знаю. Я была маленькая, глупенькая и не знала, чего хотела.

– Тогда за то, чтобы мы всегда это знали? – он предложил тост.

– Да, – она улыбнулась с грустинкой. – Но ты как-то раз сказал, что неизвестно, где были бы мы сейчас, если бы не расстались.

– Мы вместе, и это главное.

Они допили вино и попросили еще. Гена с улыбкой смотрел на стюардессу, и она залилась краской еще до того, как он обратился к ней.

– Возьми ее к себе на работу, – сказала Ольга в шутку, когда стюардесса ушла. – Умная, ответственная, красивая.

– Что ты хочешь услышать? – Он поцеловал ее в щеку. – Что ты самая лучшая? Самая умная, ответственная и красивая? Это правда.

– – Уважаемые пассажиры, говорит командир экипажа, – раздался сверху приятный глубокий голос. – Через несколько минут наш самолет начнет снижение, и через полчаса мы прибудем в аэропорт «Толмачево» города Новосибирска. Температура в районе аэропорта минус двадцать три градуса Цельсия, погода хорошая. Приятного полета. Спасибо!

После короткой паузы командир прочел текст по-английски: уже менее уверенно и с заминкой перед озвучиванием показаний термометра.

– На этот раз Олег будет вовремя? – спросила Ольга, вспомнив историю двухмесячной давности, когда водитель Красина приехал в аэропорт через полтора часа после прилета, после чего чудом остался жив.

– Я бы на его месте уже с утра там сидел и ждал, – без улыбки сказал он. – На всякий случай.

– Он сегодня на «Крузере»? Отремонтировали?

– Мелочи жизни. Девушка стукнула меня очень интеллигентно. Трещина в бампере без внутренних повреждений.

– Девушка извинилась?

– Да. Сказала, что только что получила права и эта ее первая самостоятельная поездка. Так что мне еще повезло.

Они рассмеялись.

Ольга поймала себя на мысли о том, что стало привычней и легче.

Глава 19

Когда на улице холод, а в доме тепло и уют, и сквозь покрытые инеем стекла ты смотришь на столбик термометра за окном, тебе радостно от мысли о том, что ты не там, а здесь – с горячим чаем и медом. Это природная, животная, не изменившаяся за миллионы лет радость. Первобытные люди прятались от холода в пещере, у входа в которую поддерживали огонь, а в наше время для этих целей есть дома с отоплением. Впрочем, дом дому рознь. Если тебя отделяют от улицы тонкие стены и рамы с заклеенными скотчем щелями, в которые дует; если батареи не греют, а автоматы в подъезде вмешиваются всякий раз при включении масляного радиатора, то не выдержит и оптимист. Загрустит. Что уж говорить о склонном к избытку черной желчи муже, который и без того редко чувствует себя счастливым. Он бродит по дому в старом вязаном свитере, мерзнет и ненавидит зиму.

Двадцать восьмое декабря две тысячи третьего года.

Суббота.

Он на диване, а на коленях у него тетрадь.

Силясь выдавить из себя первые строки главы, описывающие приход весны, он крутит между пальцами шариковую ручку и знает, что сегодня он ничего не напишет: слова никак не складываются в предложения, а мысль то и дело уходит в сторону по пути наименьшего сопротивления. От вдохновенья не осталось и праха. Какую же мощь творческого гения нужно иметь, чтобы свежо описать весну: ручьи, капель, солнце, все эту несвежую атрибутику, – в то время как на термометре в зале плюс семнадцать по Цельсию и кажется, что улица здесь? Ф. М. Достоевский справился бы, а С. И. Грачев не может. Иной раз даже самую мелкую мысль не может вывести, эмоцию, мимику, и тогда хочется сжечь рукопись и закрыть раз и навсегда тему с творчеством, мужественно признав фиаско. Не тут-то было. Длительными безудержными потугами выдавив из себя бледное подобие желаемого, он на какое-то время снова обрящет веру в себя и продолжит.

Ему страшно. Жутко. Если и здесь ноль, то что дальше? Мещанство? Бюргерская жизнь в мире, погрязшем в материи и алчности, бок о бок с животными, мнящими себя homo sapience, с их базовыми потребностями, выродившимися в нечто жалкое и самодовлеющее? (И если они по-своему счастливы, ибо не ведают боли внутреннего раскола, то что будет чувствовать он?) Что еще? Пьянство? Бешенство? Может быть, вера, с ее смыслом жизни и культом бессмертия, с догмами и ритуалами для спасения от вредных мыслей, от темных сил внутри, от собственных демонов и сомнений? Ряса монаха и бегство от жизни за толстые стены храма?

Эх, перепрыгнуть бы в сюжете на полгода вперед, в осень, в серый октябрьский день, ветреный, грязный и мокрый, использовать бы нынешнее настроение на благо творчества, – ан нет! Срочно нужна весна. В ожидании сценария актеры молча стоят за кулисами, заранее готовые к любой его прихоти, а между тем апрель никак не наступит и на сцене нет декораций.

Может быть, хватит?

Ты знаешь: все, что напишешь сегодня, завтра отправится в мусор. Раз за разом насилуя творческие способности, ты обезвоживаешь источник, который даже в лучшие времена не был особенно полноводным, и не за горами тот день, когда последняя мутная капля высохнет на солнце и уже ничто не сможет вернуть к жизни пустыню, где ты будешь скитаться до самой смерти, мучаясь жаждой. Этого хочешь? Сходил бы лучше с Леной и Игорем в парк на елку. Якобы напуганный морозом в двадцать пять градусов, ты остался дома, заперся в промерзших бетонных стенах и занялся, так сказать, творчеством. В итоге и не родил ничего, и не сходил на елку. Сегодня ты чужой здесь. Ты полгода живешь в квартире Лены, привык, но нет-нет да и заноет что-то внутри, скрутится, встанет тромбом у сердца, и вдруг почувствуешь себя гостем. Разные вопросы лезут в голову.

«Ты счастлив здесь? А Лена счастлива? А маленький Игорь?»

«Не в деньгах, говоришь, счастье?»

«Ты хотел бы вернуться в прошлое и попробовать снова?»