Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

В «Жизни 12 цезарей» Светония проклятие Домициана — это вопрос личного выбора, следствие его особой порочности. В отличие от прежних «плохих» императоров он обладает очень немногими характеристиками жертвы. Непоследовательного, склонного к противоречиям Гая Калигулу заставляло творить зло психическое заболевание, а на жизнь Нерона влияли неоднозначные гены. «Насколько Нерон потерял добродетели своих предков, настолько же он сохранил их пороки, словно родовое наследство», — говорит Светоний. Какими бы чудовищными и непростительными ни были их недостатки, ни в том, ни в другом случае они не были абсолютно преднамеренными. У Домициана Светония нет таких оправданий. Исторические хроники обильно расточают похвалы Веспасиану и Титу. Светоний прилагает усилия, чтобы развеять слухи о том, что дед Веспасиана, Тит Флавий Петрон, служивший у Помпея, сбежал с поля боя в битве при Фарсале или что его прадед был подрядчиком в Реате. Честность ранних Флавиев остается под вопросом. Хотя Домициан, подобно Гаю Калигуле, Клавдию и Нерону, наследовал трон по семейной линии, его более скромное происхождение не служило гарантией меньшего зла. Бесчеловечность Домициана проявилась при деспотизме, после того как он прекратил демонстрировать убедительные доказательства не только «бескорыстия, но даже великодушия», которые Светоний разглядел в первый год его правления. Эти качества заменила дикая самореализация в ущерб службе государству. В страхе за свою жизнь вследствие недостойного поведения Домициан Светония впал в жестокость, его алчность росла пропорционально расходам, конфискация имущества римских граждан была вызвана не злым умыслом, а необходимостью. Пытаясь сохранить осторожный нейтралитет, Светоний рассматривает Домициана с некоторой степенью преднамеренной беспристрастности, сравнивая позднюю коррумпированность с первоначальной надеждой. Но он забывает напомнить нам о долгой продолжительности его правления, что само по себе является доказательством того, что дикости этого подлого императора не могли привести к далекоидущим последствиям, как можно было бы себе представить, а сам он вряд ли «обрел у всех ненависть», как настаивает Евтропий.[304] Дион Кассий, Плиний и Тацит выражаются абсолютно ясно, избегая неопределенности. У Диона Кассия «Домициан отличался нравом не только заносчивым и вспыльчивым, но вероломным и скрытным». От такого сочетания нельзя ожидать ничего хорошего.[305]

Все античные авторы приводят примеры двоедушия Домициана: его улыбающееся лицо, скрывающее черные замыслы, радость от унижения как друзей, так и врагов, притворное дружелюбие по отношению к тому, кого хотел он видеть мертвым. «Чтобы больнее оскорбить людское терпение, все свои самые суровые приговоры начинал он заявлением о своем милосердии, и чем мягче было начало, тем вернее был жестокий конец», — пишет Светоний. У Диона портрет Домициана является образцом порока, едва ли отличающегося от злодея в пантомимах или сказках. В этом кроется окончательная месть автора: он лишает своего героя даже индивидуальности.

Оглядываясь назад, мы видим, что Домициан не прибегал к злодейству, когда его не провоцировали на это. Сенат также сделал свой выбор. Приветствуя взошедшего на трон Домициана с возрожденной ностальгией по исчезнувшей Республике, крикливое меньшинство (мотивацией которого была как личная выгода, так и незаинтересованность в нынешнем порядке) выступило против системы, которую Домициан олицетворял, но не создавал. Агрессивно настроенный император, не обладая ни уверенностью, ни добродушием отца и брата, защищал свою позицию с упрямой самонадеянностью. Может быть, Домициан вспомнил о судьбе Нерона, Гальбы, Отона и Вителлия? Если так, то он понимал опасность и шаткость своего положения. Он все в большей степени отказывался от бесполезных попыток заслужить расположение патрициев. Вероятно, он уже давно все решил для себя, наблюдая за тем, как Веспасиан и Тит с большой осторожностью обращались с критически настроенной и завистливой группой людей, или черпая информацию из мемуаров Тиберия, своего единственного и зловещего литературного источника. С момента получения власти Домициан доверял только армии. Он увеличил жалованье легионерам впервые после Августа, создав значительную нагрузку на императорскую казну, которую скоро опустошат масштабные строительные планы. В основном войска ответили ему лояльностью (поведение легионов Верхней Германии во время восстания Сатурнина в 89 году явилось неожиданностью). Но в конечном счете этого оказалось недостаточно. Домициан был убит в Риме, вдали от преданных ему легионов. Смертельный удар нанесла рука вольноотпущенника, это был заговор с целью дворцового переворота. Преторианская гвардия и сенаторы были готовы к событиям того сентябрьского утра. Лояльные Флавиям и благодарные Домициану легионы находились слишком далеко.

Смерть Домициана была ожидаемой. Ее остерегался сам император, которому было всего сорок пять лет и бдительность которого обманул раб, солгавший хозяину о времени дня и приведший в руки убийцы. Все было предсказано Асклетарионом, астрологом, пророчества которого отличались большой точностью. Это была скорая и мучительная расправа, где мстителем снова выступил приближенный: кровавая оргия с ударами, как обычно, в пах императора, после чего настала паника и смятение во дворце. Потом состоялись похороны изуродованных останков престарелой кормилицей Филлидой, последней любящей душой. Сенаторы ликовали так, что, по свидетельству Светония, «наперебой сбежались в курию, безудержно поносили убитого самыми оскорбительными и злобными возгласами». Радость послужила причиной словоохотливости такого рода, которую всего несколько часов назад посчитали бы изменой. Голосование по «проклятию памяти» прошло быстро, уничтожение изображений Домициана началось немедленно и с энтузиазмом. «Народу доставляло наслаждение втаптывать в землю надменные лики этих статуй, замахиваться на них мечами, разрубать их топорами, словно бы каждый такой удар вызывал кровь и причинял боль. Никто не мог настолько сдержать порыв своей долго сдерживавшейся радости, чтобы не дать воли своей мести и не крушить эти ненавистные изображения»[306], — писал Плиний Младший, квестор и претор в период правления Домициана. Восторг пострадавших от императора сенаторов отнюдь не разделяли римские легионы, которые с таким же рвением призвали к его обожествлению. Народ тоже не высказывал шумного веселья. Светоний пишет о его равнодушии. Восторжествовало мнение сенаторов. Правление Домициана слишком сильно раздражало и пугало, чтобы они смогли воздержаться от мести. Однажды, имея дело с магистратами[307], император процитировал строку из «Илиады»: «Не хорошо многовластье!» Это была не пустая рисовка. Выжило очень мало будущих правителей, погибло слишком много аристократов.

Политика явного пренебрежения со стороны Домициана противоречила системе Веспасиана и Тита. Она также отличалась от политики большинства предшественников. Прагматичные или хитрые, они понимали, что бесперебойное функционирование принципата требовало некоторой степени обмана. Возможно, во время диархии Августа никто не верил в выдумку, которая представляла принцепса в контексте существующей республиканской структуры власти. Но лицемерные словоизлияния со стороны высшего должностного лица льстили и успокаивали сенат, жаждавший возвращения потерянных привилегий. Домициан, как и Гай Калигула до него, отверг подобные уловки. Со временем такой подход начал ему изменять.

Для начала — приветливость и щедрость. Продуманная либеральность (как мы знаем, таков был метод Флавиев). Честность. Забота о государственных институтах и благосостоянии людей — важные составляющие патернализма. «Зрелища он устраивал постоянно, роскошные и великолепные, и не только в амфитеатре, но и в цирке», — пишет Светоний. Толпы народа заполняли новый Колизей. Само это здание, памятник популизму и отеческой любви Флавиев, возвещало о его соответствии высшей должности. Домициан, император хлеба и зрелищ, учредил фестиваль музыки, скачек и спорта, проводившийся раз в пять лет, и, идя по стопам Августа и Клавдия, отмечал эффектные Терентинские игры, в которых зрителям показывали по сто заездов за день. Три раза он устроил денежные раздачи для народа, по триста сестерциев каждому, а также щедрые угощения, заменившие прежние раздачи зерна. «Толпе все это, как водится, доставляло удовольствие», — комментирует Дион Кассий. Но вскоре Домициан закручивает гайки: «…но для людей состоятельных [все это] стало причиной погибели, ибо, не имея средств на эти расходы, он многих предал смерти, одних отправляя на суд сената, а другим предъявляя обвинения даже заочно. Более того, некоторых он коварно устранил с помощью тайно подсыпанных снадобий».[308]