Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл

встречая по пути первых монахов в красных одеяниях, шедших в трапезную, я предложил небольшую помощь. Мальчишка-подмастерье начал капризничать (что, видимо, было обычным делом), отказываясь нести тяжелые бидоны с темперой. Сам Леонардо ничего не носил в руках – это было явно ниже его достоинства. Он кивнул в ответ, и я помог донести краски до его поместья. По пути я рассказал, что недавно окончил университет Пизы, обладаю неплохими познаниями в области инженерного дела и был бы рад обсудить с ним наброски, которые я обнаружил в его тетради. Леонардо впервые с момента знакомства взглянул на меня с некоторым интересом. Я предложил после обеда прогуляться по центру Милана и обменяться идеями.

Слуги на кухне меня, как совсем незнатного гостя, накормили похлебкой из чечевицы и овощами, сдобренными оливковым маслом. По каменному полу дома тут и там расхаживали животные – кошки, собаки, гуси. Хозяин вздремнул, пока я ел (это была еще одна его особенность – Леонардо спал понемногу четыре раза в сутки: дважды по два часа ночью и дважды по часу после обеда и перед закатом). После трех часов дня жара спала, погода стала идеальной, и я находился в предвкушении захватывающего общения с художником на фоне прекрасной итальянской природы.

Леонардо оказался отнюдь не разговорчив. Выглядел он великолепно: высокий даже по нашим временам, он буквально возвышался над своими довольно низкорослыми современниками. Стройный, длинноногий, с пружинистой спортивной походкой, он был одет в эффектный и, видимо, модный длинный зеленый облегающий камзол, богато вышитый золотыми и красными нитями на рукавах. Ему было слегка за сорок, он никогда не был женат и не имел детей. Лицо Леонардо, прекрасное, с совершенными, благородными, правильными чертами, обрамленное густыми русыми волосами и с ухоженной короткой изящной бородкой, могло вызывать лишь восхищение. Но что-то было в выражении его лица такое, из-за чего вблизи он становился куда менее привлекательным – вероятно, взгляд, казавшийся то холодным и надменным, то блуждающим и отрешенным.

Некоторые прохожие приветствовали его – в основном тоже ремесленники. Я спросил Леонардо, кого он собирается привлечь в качестве моделей для главных персонажей фрески – Иисуса и Иуды, на месте лиц которых пока зияла пустота.

– Что касается Иуды, то для него модель найти проще простого. Найду какого-нибудь сельского торгаша – любой сгодится. Но я специально оставил его на конец. Дело в том, что мы часто ругаемся с настоятелем собора, который требует ускорить работу и каждую неделю позорно бегает жаловаться герцогу. А по договору я вправе изобразить на фреске кого угодно. Так вот, когда он становится совсем невыносим, я угрожаю, что нарисую Иуде его лицо, и так запечатлею его в веках. После этого настоятель в ужасе убегает.

– А кто станет натурщиком для изображения Иисуса?

Леонардо не ответил, а лишь указал рукой на одну из лавочек внутри высокого каменного здания. Мы зашли внутрь: это была барахолка, где продавались снадобья, сушеные фрукты, стройматериалы, вдоль стен стояли мутноватые зеркала с отсвечивающей зеленью поверхностью.

– Чтобы написать образ Иисуса, я заказал в Венеции огромное чистое зеркало. Как видишь, эти местные зеркала никуда не годятся. Как только мне его привезут, я сразу начну работу.

Мы направились вдоль обрамленной густой зеленью улицы к живописному уголку недалеко от центра, откуда открывался панорамный вид на окрестные поля и виноградники. Нас окликнул незнакомый мне красивый молодой человек с длинными светлыми волосами, судя по одежде, тоже художник – он был похож на юного апостола Иоанна с полотна. Оглянувшись, Леонардо впервые за весь день искренне широко улыбнулся, обратился к нему по имени, а затем тепло и нежно обнял его, поцеловал в щеку и получил горячий ответный поцелуй, тоже в щеку. Впрочем, они столь же быстро и распрощались: было ли это их взаимное приветствие просто дружеским, или за ним стояло нечто большее, понять было невозможно, а расспрашивать об этом я, разумеется, не стал.

Присев в тени у колодца, мы услышали звон колоколов церкви, стоявшей неподалеку. Я спросил Леонардо, верит ли он в Бога. Он взял продолжительную паузу, а потом заговорил:

– Если под Богом мы подразумеваем создателя природы, то в него я верю. Невозможно предположить, что все изумительные законы бытия, строгие закономерности гармоний образов, света, звуков и других поразительных окружающих нас явлений возникли сами собой, из ничего.

– Но молитесь ли вы, как должно, и соблюдаете ли все предписания церкви?

– К чему такие странные расспросы? Флорентийские священники в свое время пытались обвинить меня в непочтении к церкви и безбожии. С тех пор я предпочитаю не распространяться на подобные темы.

– Клянусь всем святым, отцы церкви нынешнего Милана не узнают того, что вы скажете!

– Даже не знаю, что вам ответить. Признаться, религия меня не слишком заботит. Допускаю, однако, что в старости, перед уходом из жизни, вопросы веры, рая и ада покажутся мне имеющими больше смысла.

– О чем же вы тогда так напряженно размышляете с утра до ночи, без перерыва даже на минуту?

– С детства меня очаровывали тайны природы. К сожалению, я был незаконным сыном, поэтому мне не полагалось лучшего образования. Обо всем приходилось узнавать либо от случайных знакомых, либо в результате собственных умозаключений. Для меня всякая тайна природы – это очередной вызов. В день в уме я решаю десятки и даже сотни задач, а самое важное записываю в дневники.

– И что же это – самое важное?

– Я хочу доискаться до глубинной сути нашего мира. Придумываю множество вещей, чертежей предметов и инструментов, которые пока не существуют. Некоторые похожи на фантастические образы из детских снов, и они так и остаются только в моем воображении. Те же из устройств, о которых у меня есть предположения, как их воссоздать в реальности, я стараюсь зарисовывать.

Леонардо раскрыл свою тетрадь, полистал, а затем, по моей просьбе, передал мне. Текст в длинных описаниях к рисункам был зашифрован довольно простым кодом – написан по-латински, но в обратную сторону перед зеркалом. Соответственно, чтобы прочитать его, нужно было всего лишь поднести его к зеркалу. Впрочем, ничего секретного в тексте не было. Гораздо интереснее были сами рисунки, выполненные очень детально, объемно, выпукло, совершенно мастерски. На некоторых страницах были подробнейшие схемы человеческих органов и мышц – подробный рисунок внутренностей умершей беременной женщины с плодом заставил меня поежиться. Леонардо занимался вскрытием тел, но скорее просто в описательных целях. Прорывов в медицине он не совершал, но наверняка почерпнул немало знаний об анатомии, полезных в ремесле художника. Меня же гораздо больше интересовали другие