Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл

самой манерой поведения и стилем работы художника. Тот постоянно экспериментировал, словно неопытный живописец-новичок: использовал совершенно новые виды красок, которые со стороны выглядели блеклыми и давали на фреске совершенно размытые цвета. Леонардо – так его звали, утверждал, что такие краски необходимы для многослойной прорисовки перспективы, но не удосуживался объяснить, что это значит. В иные дни он мог прийти в храм минут на десять за целый день, один, без помощников, – и даже не притронуться к кистям. Вместо этого он просто стоял в задумчивости, глядя на едва проглядывавшее изображение, затем принимался ходить по трапезной широкими шагами, оценивая его вид с разных точек. Если дело было в середине дня, когда братья-монахи обедали, он запросто мог при этом кого-то из них толкнуть или резко сдвинуть стоящий на пути накрытый стол, свалив с него чью-нибудь тарелку с едой, – и при этом по-прежнему не проронить ни слова, и даже жестом или выражением лица не попытавшись извиниться. Казалось, его по-настоящему интересовало только то, что происходит в его голове, а окружающая реальность и люди вокруг были досадной помехой, чем-то вроде занозы в пальце, которую стараешься не замечать.

Я прибыл в Милан накануне. На сей раз я не имел определенной профессии. Просто проезжий турист, как сказали бы сегодня. Конец XV века в Италии вошел в историю как одна из самых ярких эпох в истории мира. Мрачная тень европейского Средневековья растворялась в прошлом. Это время отмечено появлением и распространением книгопечатания, благодаря которому книги – пусть и не такие как сегодня, тяжелые, громоздкие, но все же более не рукописные – распространились по всей Европе, особенно – в таких ее культурных центрах, как Милан. Ушли в прошлое времена, когда чтение было прерогативой немногочисленных дворян, монахов и ученых – теперь читателями стали и те, кого мы сегодня причислили бы к городскому среднему классу.

Храмы и церкви в городах Италии уже мало чем отличались от современных. Всего за несколько лет до описываемого времени Колумб впервые высадился в Новом Свете. Позже это событие войдет в историю как эпохальное, но пока его никто не оценил: лишь немногие мореплаватели заинтересовались открытым «западным путем в Индию». Пройдет несколько лет, и совершивший путешествие за океан Америго Веспуччи (по удивительному совпадению – один из двух лучших школьных приятелей Леонардо, позднее – крупный флорентийский купец) первым в мире догадается, что найденная земля – это не Индия, а целый новый континент, и скромно присвоит ему свое собственное имя. К слову, второй близкий друг детства Леонардо, Лука Пачоли, станет великим математиком и изобретет современный бухучет.

Милан был знаменит на всю Европу прекрасными ювелирными мастерскими, мануфактурами по выделке лучших тканей и особенно – оружейным делом. Самые богатые семьи Европы заказывали доспехи, клинки и ружья всех видов у мастеров, находившихся под управлением дома Сфорца. А еще в Милане проходили яркие, пышные, почти немыслимые в ту эпоху празднества – настоящие карнавалы с фейерверками и множеством причудливых технических изобретений вроде вращающихся сцен с постоянно меняющимися декорациями или самодвижущимися благодаря тонким внутренним механизмам большими фигурами. Такие праздники устраивались по несколько раз каждый год.

Можно не без сожаления отметить, что большинство живописных шедевров Леонардо были созданы им в свободное от работы время. Его основным хлебом (а жил он почти всегда на широкую ногу, в дорогих просторных домах, кормил несколько постоянных помощников и слуг, отличался изящным вкусом в нарядах) на протяжении полутора десятков лет было не что иное, как инженерное устройство блистательных праздников Сфорцы для сиюминутных потех знати. При этом, несмотря на теплое отношение герцога, к высоким слоям миланского общества Леонардо не принадлежал: художники и инженеры, даже очень известные, тогда считались разновидностью ремесленников-простолюдинов.

Я встретился с Леонардо как будто бы случайно, вблизи оживленного, но не отвечавшего сегодняшним представлениям о гигиене продуктового рынка. Отбросы, испорченные фрукты, тухлое мясо торговцы выбрасывали в выгребные ямы в нескольких метрах от прилавков, отчего в воздухе стоял резкий запах гнили, который не особенно беспокоил ни покупателей, ни продавцов. На рынке и вокруг него можно было заметить много по-своему колоритных, бедно одетых людей, бродяг – лица некоторых из них буквально просились на полотна с изображениями кругов ада Данте. Леонардо пришел сюда в поисках натурщиков для своей масштабной картины. Наконец, он заприметил мое лицо в толпе прохожих, вгляделся внимательнее и двинулся в мою сторону. Как я и рассчитывал, он пригласил меня позировать в качестве одного из персонажей масштабной фрески, коих должно было быть тринадцать. Я без раздумий согласился, и мы договорились о встрече в трапезной зале храма на следующее утро.

Мой типаж оказался ближе всего к образу апостола Филиппа, ученого человека лет тридцати, с умным, серьезным взглядом, направленным на композиции прямо в ее центр, на фигуру Спасителя. Разумеется, собрать всех моделей сразу и заставить их сидеть в одной позе за столом каждый день месяцами художник не мог при всем желании, поэтому он писал образы по отдельности. Фреска была большой и находилась на некоторой высоте: Леонардо работал, взбираясь на подвесные деревянные леса. Сейчас на картине были написаны только фигуры апостолов, без лиц. Двое помощников – ловкий молодой человек и еще один, совсем мальчишка, шустрый и неугомонный, смешивали краски в нужных пропорциях, подавали кисти и другие инструменты.

Леонардо сначала долго, неестественно сверлящим взглядом, словно я был неживым предметом, всматривался в мое лицо, повернутое вправо, как на картине, а затем легкими движениями взбирался на леса и работал кистью. На помощников он время от времени грозно покрикивал и явно торопился закончить лицо апостола до полудня, чтобы ему не мешали монахи со своим обедом. Часам к одиннадцати в помещении стало душно, и мне захотелось, чтобы сессия поскорее закончилась. К двенадцати маэстро дал знак помощникам собирать инструменты. Я всмотрелся в свежий образ Филиппа на картине, но увидел не законченное лицо, а лишь его наметки, но, вероятно, для Леонардо этого было достаточно. Мастер сухо поблагодарил меня, так ни разу за все утро и не улыбнувшись, и сунул в мою ладонь пару мелких серебряных монет, которых бы не хватило даже на то, чтобы как следует пообедать после работы – щедростью он явно не отличался.

В перерывах между позированием я обратил внимание на толстую тетрадь: ее угол высовывался из глубокого кармана лежавшей на столе накидки художника, которую он снял с себя в процессе работы. Это был один из знаменитых дневников Леонардо. Внимательно пролистав, я вернул его на место.

Когда около полудня мы выходили из собора,