Пока смерть не разлучит нас - Мэри Джонстон

этот человек оказал сопротивление при аресте и что он навлек на себя гнев короля!

Сказав это, милорд Карнэл нахлобучил шляпу и прошествовал вон. Оставшиеся чиновники Компании глубоко вздохнули, словно после его ухода воздух в каюте сделался чище.

– Увы, капитан Перси, у меня нет выбора, – сказал губернатор. – Я буду вынужден держать вас под арестом как здесь, так и в Джеймстауне, когда мы туда прибудем. Разумеется, Компания в моем лице сделает все, что только возможно и совместимо с долгом перед Его Величеством, чтобы облегчить ваше заточение…

– Тогда, сэр Фрэнсис, не отправляйте его обратно в трюм! – с кривой усмешкой воскликнул казначей колонии.

Губернатор рассмеялся.

– Само собой, мы подыщем ему что-нибудь посветлее и поудобнее. Знаете, капитан Перси, ваша жена – смелая женщина.

– И очень красивая, – тихо добавил Клэйборн.

– Ваша честь, в трюме остался мой друг, – сказал я. – Он покинул Джеймстаун вместе со мной из чувства дружбы. Король о нем ничего не слыхал. Этот джентльмен такой же пират, как вы или я, ваша честь. Он пастор, человек набожный, рассудительный и кроткий.

Из-за спины секретаря раздался мурлыкающий голос моего трюмного знакомца, доктора Джона Потта:

– Ваша честь, речь идет о Джереми, том самом, что потешал публику в театре в Блэкфрайрзе. Ваша честь помнит его, не так ли? Потом он сильно захворал, бросил сцену и уехал в деревню. Так вот, Джереми водил знакомство с настоятелем собора Святого Павла122. Весь Лондон хохотал, когда стало известно, что он принял духовный сан.

– Джереми! – радостно завопил казначей. – Ткач Основа! Кристофер Слай! Сэр Тоби Белч123! Умоляю вас, сэр Фрэнсис, отдайте мне Джереми, пусть поживет в моей каюте!

Губернатор засмеялся.

– Мы поместим его вместе с капитаном Перси. И могу поручиться, что страдать от недостатка общества ему не придется! Подумать только: Джереми! Бен Джонсон124 в нем души не чаял; они вместе выпивали в «Русалке».

Проводив меня в мое новое обиталище, казначей собрался было уйти и оставить меня одного (Джереми еще не доставили из трюма), но, взглянув на матросов, ожидавших его за дверью, передумал и подошел ко мне вновь.

– Капитан Перси, вы давно уже не имели вестей из Англии, – сказал он тихо, но многозначительно. – О чем хотелось бы вам узнать раньше всего?

– О том, как поживает милорд Бэкингем, – отвечал я.

Он улыбнулся.

– Здоровье его милости крепко, как никогда, так же крепко, как и его влияние. Весь двор, вплоть до собачки королевы, пляшет под его дудку. Сдается мне, капитан Перси, что коль скоро мы не повесили вас за разбой, дела ваши обстоят теперь гораздо лучше, чем до вашего отъезда из Виргинии.

– Я тоже так думаю, сэр, – сказал я и, поблагодарив его за любезность, поспешил проститься, ибо мне хотелось поскорее уединиться, сесть, уронив лицо в ладони, и с ликованием в сердце возблагодарить Господа.

Глава XXVIII, в которой приходит весна

Наскучив играть в кости сам с собою и читать книги, которые прислал мне Ролф, я подошел к окну моей камеры и, прислонясь лбом к решетке, поглядел наружу в поисках какого-нибудь развлечения. Ближайшим, если не единственным, зрелищем, которое предстало моим глазам, оказался позорный столб. Его высокий помост находился почти вровень с низким вторым этажом тюрьмы и располагался так близко от моего окна, что до меня доносилось тяжелое, с присвистом дыхание бедняги, забитого в колодки. Звук был не из приятных; столь же тягостно было смотреть на иссиня-бледное лицо наказуемого с только что выжженной на щеке буквой «R»125 и на темные струйки крови, сочившейся из обрубков его ушей на колодки, в которых была намертво зажата его голова. Рядом высился столб, к которому привязывали осужденных к порке, нынче утром здесь секли женщину, и ее вопли отравили окрестный воздух еще основательнее, чем вонь от того гнилья, которым мальчишки забросали беглеца, выставленного в колодках. Я поднял взгляд от стоящего внизу бедолаги, окинул глазами сверкающее, пронзительное великолепие ясного мартовского дня, и мне вдруг до смерти осточертела решетка, отделявшая меня от него. Дул холодный ветер, небо блистало чистейшей синевой, под ним искрилась река – широкая лазоревая лента, усеянная тысячами алмазов. Все цвета были необычайно ярки, все расстояния сделались близкими. Над лесом не было ни малейшей дымки; бурый и голый, он резко рисовался на безоблачном небосклоне. Изумрудные болота, густая, насыщенная зелень сосен, распускающиеся клены, красные, как коралл. Церковь и поросшие травой могилы вокруг нее виделись отчетливо, словно были совсем рядом, а голоса детей, резвящихся на улице, слышались столь явственно, как если бы они играли на утоптанной площади под моим окном. Когда бой барабана возвестил полдень, звонкая дробь будто ударила у меня над ухом. Мир казался таким ярким, чистым, точно он был создан только вчера, а сияющий солнечный свет и студеный ветер возбуждали кровь, словно вино.

Время от времени на площади появлялись прохожие. Почти все они, и мужчины, и женщины, взглядывали вверх, на мое окно, и взгляды их выражали дружелюбие. Весть о том, что Бэкингем опять стал верховодить при дворе, уже разнеслась, и ряды виргинских сторонников милорда Карнэла заметно поредели. Мимо тюрьмы бодро прошагал молодой Хэймор, франтовато одетый и весело насвистывающий. На ходу он приветственно помахал мне шляпой с великолепным, но обломанным пером и крикнул:

– Сегодня у форта будет травля медведя! Жаль, что вы пропустите такую знатную потеху! Там собираются все, включая милорда Карнэла.

Продолжая насвистывать, он удалился, а немного спустя на площади показался мастер Эдвард Шарплес. Возле позорного столба он остановился, чтобы поглазеть на выставленного там мошенника, вряд ли подозревая, что в один прекрасный день ему самому придется занять это место. Наглядевшись, он задрал голову и посмотрел на меня со всей злобой, какую его мелкая душонка могла придать его ничтожным чертам, после чего отправился дальше. Вид у мастера Шарплеса был утомленный, мало того, одежда его была запачкана болотной жижей, а плащ изорван колючками.

– Хотел бы я знать, для чего ты ходил в лес? – пробормотал я.

Позади меня заскрежетал отпираемый замок, и в камеру вошли двое: тюремщик и Дикон. Последний нес мой обед, вид которого меня не огорчил.

– Оленину прислал сэр Джордж Ирдли, сэр, – ухмыляясь, доложил тюремщик, – птицу – мастер Пирси, пирог и марципан – мадам Уэст, а херес – мастер Пори. Может, вам еще чего надобно, сэр?

– Если чего и надобно, то не от тебя, – сухо ответил я.

Он опять ухмыльнулся, накрыл на стол и направился к двери.

– Можешь побыть тут, пока я не приду за