Лавина - Милош Крно

Кто-то постучал в дверь. В кабинет, который стал сейчас и спальней Ондрея, вошел доктор Главач, а с ним какой-то толстенький, плешивый человечек.

— Это пан Щегол, — представил врач незнакомого, — из Кошице. Он принес вам кое-что от депутата Жабки.

Человечек почтительно улыбнулся, легонько пожал руку Ондрея и сказал:

— Пан депутат, мой хороший знакомый, просил меня, чтобы я передал вам вот это… — С этими словами он торжественно достал из кармана белый конверт, запечатанный сургучом. Ондрей нервно разорвал его и, удивленно подняв брови, достал два листа бумаги. На каждом из них сверху было напечатано: «Словацкий национальный совет». Ондрей скользнул взглядом по строчкам:

«Словацкий национальный совет подтверждает, что пан Ондрей Захар, фабрикант из Погорелой, патриотически поддерживал сопротивление против немецких оккупантов, в первую очередь тем, что в самые критические моменты бесстрашно, самоотверженно и бескорыстно снабжал повстанческую армию кожами. СНС требует, чтобы все военные и гражданские органы оказывали содействие названному».

Круглая печать и неразборчивая подпись.

Ондрей ухмыльнулся: все, значит, в порядке. Никто не может его в чем-либо упрекнуть. Пусть господа коммунисты составляют списки коллаборационистов, пусть. Его тоже хотели включить в их число. Руки коротки. Власти ему всегда помогали, поддержут и сейчас.

Он прищурил правый глаз и удовлетворенно улыбнулся, прочитав письмо, в котором Жабка сообщал ему, что за кожу, посланную Пудляком в Бистрицу, ему хорошо заплатят. Жабка советовал ему уменьшить число рабочих на фабрике в связи со слушком о национализации и вкладывать капитал в различные акции, в дома (будет, дескать, жилищный кризис) и в земельные участки. «Ну и не забудь послать требование о возмещении тебе убытков за все те товары, которые немцы у тебя «забрали».

Эти советы Жабка приписал после своей подписи, под большими буквами «PS», причем слово «забрали» взял в кавычки.

— Благодарю, — сказал Ондрей с самодовольным выражением на лице. — А как поживает пан депутат?

Человечек улыбнулся так же почтительно, как пять минут назад, и ответил:

— Очень хорошо. Он теперь большой господин. Вместе с правительством поедет в Братиславу, как только она будет освобождена.

8

Мишо Главачу не спалось, хотя за последние четыре дня он почти не сомкнул глаз. Ему захотелось повидать людей, поговорить с ними. Он оделся и вышел на улицу.

Во второй половине дня пришли две санитарные машины и забрали раненых партизан в больницу. Отец был тогда у Захара, а советский военный врач похвалил Мишо за то, что он хорошо заботился о раненых.

Солнце уже заходило за горы, и перед зданием сельской управы мигала одинокая позабытая лампа. По площади шел Янко. Голова втянута в плечи. Лицо парня бледно, а глаза запали.

Мишо положил Янко руку на плечо и тихим голосом проговорил:

— Янко, я так хотел спасти ее, но, поверь, это было невозможно…

Янко ничего не сказал в ответ, только молча сжал руку Мишо и поспешил за Светловым, Акакием и Феро Юрашем, направлявшимися в сельскую управу.

Когда они вошли в кабинет старосты села, где происходило выборное собрание местной организации коммунистической партии, Газуха встал и, волнуясь, сказал:

— Из округа нам приказывают немедленно выпустить этого Жаворонка или как его там… Ну того самого, что был у Захара.

— Щегла, — поправил его Феро Юраш.

— Да, Щегла, один черт, — пробормотал Газуха. — А тебя мы должны поругать за то, что ты распорядился его арестовать, ведь ото якобы человек, присланный Национальным советом.

Янко сел рядом со Светловым, окинул взглядом Беньо, Пудляка, Юраша, своего деда Приесола, покачал. головой и, повысив голос, сказал:

— Какое свинство! Я помню этого шпика, он как-то раз приходил к отцу, хотел отправить его в кутузку. Он не изменился с того времени, а ведь прошло уже пятнадцать лет. Я и фамилию эту запомнил. Как будто вчера все было…

— Что ж, вы должны его отпустить, — обратился к нему Светлов, — бумаги у него как будто в порядке. Но сообщить об этом следует, причем немедленно. По партийной линии.

Газуха коротко сообщил, что в соответствии с указаниями, полученными из округа, решено создать национальный комитет. Председателем будет старый Приесол, членами — Газуха, Беньо, Пудляк, доктор Главач, Пашко и Приесолова, а секретарем — Ян Вайда, новый нотариус, занявший это место после смерти Шлоссера. Таким образом, четверо беспартийных. Они обсудили также вопрос о пополнении комитета партии, ведь два его члена — старшая Пучикова и Ийро Поляк — погибли, а третий — Ондро Сохор — тяжело болен.

Председателем партийной организации выбрали Газуху, секретарем — Янко. Пока Янко не вернется из армии, функцию секретаря партийной организации должен выполнять председатель. Кроме Янко в комитет были выбраны еще два новых члена: Феро Юраш и Виталиш. Виталиша выбрали заочно, надеясь, что он вернется из концентрационного лагеря живым и здоровым. Ондро Сохора было решено послать в Татры на лечение.

— А твою мать, — сказал Газуха Янко, — мы будем принимать в партию. Она заслужила это, как никто другой.

После рассмотрения списков членов партии и сообщения Пудляка о наличии денег в кассе Газуха предложил закончить собрание пением «Интернационала».

Потом Газуха послал Феро Юраша за колбасой и жженкой.

— Надо проводить вас как следует, — сказал он и похлопал Светлова по плечу.

— Когда приедете в Советский Союз, — сказал Светлов, и глаза его блеснули, — не забудьте обо мне. Я живу в Туле, улица Льва Толстого, четыре, квартира тридцать шесть.

Акакий, сверкнув черными глазами, радостно подхватил:

— Неужели вы не приедете в Грузию? Барана зарежем. Когда у меня родился сын, я закопал в землю бочку вина. Я к нему не прикоснусь, пока кто-нибудь из вас не навестит нас.

При этих словах он достал из кармана карандаш и на куске бумаги написал русскими буквами точный адрес чайной фабрики в Аджарии.

— Это моя фабрика, — с гордостью показал он на бумагу, — я там мастером цеха работал. Увидите, какой у нас чай, какие люди…

Янко попрощался с присутствующими. Он пообещал, что еще вернется, ему хотелось посмотреть на Погорелую. Он вышел на улицу. Всюду было много людей. Они стояли перед домами и улыбались. Некоторые заклеивали разбитые окна бумагой или поправляли поваленные заборы.

— Что поделаешь, если стекла не достать, — говорили они, — но главное, что наконец-то можно дышать свободно.

На площади Янко остановился и посмотрел на сельское управление. Два флага дружно развевались рядом: бело-сине-красный и красный.

«Да, — сказал он про себя, как будто утверждая свое мнение, — эти флаги уже ничто не сможет разъединить».

У ворот дома декана он увидел доктора Главача с Газдиком, ждавших Ондрейку. Тот спешил к ним, надвинув, как вор, шляпу на глаза и держась поближе к заборам.

Янко подумал, что они идут к декану, и добавил про себя: «И эти их не разъединят».

Люди любезно отвечали на приветствия Янко, некоторые из старших здоровались с ним первые, только Грилус и Мрвента, сидевшие на лавочке пониже дома Пашко, были готовы перескочить через забор, лишь бы не встретиться с ним. Когда он приблизился, они быстро встали и вошли во двор.

Янко остановился. Да, вот это место, где Милка перескочила через канаву, когда их вел четник. Как давно это было! А позавчера по этой улице пронесли ее гроб. Как тяжело было ему говорить речь на кладбище над могилами Милки, Имро и Спишиака. Медленно произносил он слова суровой клятвы: «Мы будем верны заветам погибших героев».

Он сел на лавочку перед домом Юраша. На улицу выбежал Людо с маленьким Юло и еще двумя товарищами. Каждый нес по большой коробке.

— Куда вы? — спросил их Янко, и взгляд его остановился на четырнадцатилетнем Людо.

Людо был растрепан и тяжело дышал.

— Это у нас лампочки, мы идем на башню! — выпалил он и побежал за товарищами.

Когда мальчики удалились, Янко предался воспоминаниям.

Федя! Он сражался как лев. И как далеко от своего родного Урала! Сколько километров они прошли вместе, сколько провели разъяснительных бесед в деревнях! А как любил Федю Имро! Имро он подарил медальон. А сейчас они лежат рядом, Федя и Имро. А какой это был стойкий человек! Его характер сформировался в горах. Без него им не удалось бы напасть на генерала фон Биндера. Дальше Жилины генералу убежать не удалось. Тяжело будет в Погорелой без Имро.

А тетя Пучикова? Она пожертвовала собой, чтобы спасти партизан. Завела эсэсовцев в ловушку. Партия была для нее всем, для нее она жила и ради нее умерла.

С площади донеслись звуки гармоники. Девчата запели: