Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

Мы привезли невероятное количество цемента и песка, оплаченных донной Констанцей, и я уж и не упомню, сколько раз караван мулов ходил в Ипасуэно и обратно. Я растерял весь жирок, какой накопил с тех пор, как очутился на попечении Эны и Лены. Стену мы построили трехметровой высоты и на два метра заглубили, она протянулась через всю долину; в центре поставили сторожку для входа и выхода и соорудили небольшую арку для реки. В конце строительства возникли некоторые сложности: захватчики могли бы просто взобраться по горным склонам и обойти нашу стену, и потому ее продолжили по горе, сколько могли, и мы сочли, что раз сами туда не взбираемся, то и никто не залезет.

Когда я уже полагал, что месяцы тяжкого труда позади и вот теперь в честь окончания строительства состоится большой праздник, граф вдруг заявил: мол, весь его богатый опыт говорит, что стена бесполезна, если нет крепостного рва, потому как существуют осадные лестницы и крюки. И опять началась работа: мы выкопали ров, а вынутый грунт насыпали перед стеной, чтобы защитить ее от метательных снарядов. Учитель Луис все рассчитал, и ров точнехонько заполнился водой из реки, едва подняли деревянную заслонку. Донна Констанца заявила, дескать, теперь-то она понимает, что и с каналом к ее плавательному бассейну все было бы в порядке, если б работа делалась, как надо. Кажется, ей так никто и не объяснил, что тогда все нарочно делалось наперекосяк. Остальным это прекрасно известно и очень всех веселит.

«Ну, настало время праздника», – решил я и стал обдумывать программу концерта городского оркестра. Я уже мысленно сочинял мелодии для матросской пляски и народного танца харабе, обдумывал, кого бы попросить организовать танцы хоропо, когда Аурелио во всеуслышание объявил, что хочет провести эксперимент.

Аурелио – индеец из племени аймара, его народ столетиями находился под властью инков. До сих пор все аймара немного говорят на кечуа, который им навязали когда-то властители. Аурелио сказал, что хочет узнать, возможно ли строить стены, как делали древние, – из многоугольных блоков, так идеально подогнанных друг к другу, что между ними не просунешь и лезвия ножа. Хуже ведь не будет, сказал он, если стена еще поднимется. Хекторо предложил разобрать храм Виракочи и использовать его блоки для стены; ограниченный человек, хоть и делает вид, что много читает. У него всегда книга перевернута вверх ногами, и губы шевелятся.

К моему изумлению, идею все поддержали; Дионисио объяснил мне, что все горожане обязаны Аурелио жизнью, а потому хотят его порадовать. От нас, значит, требовалось собраться на площади у столба, и в означенный вечер мы столпились там, пришли даже Эна с Леной, которые к тому времени уже со мной помирились, поскольку я извинился.

Развели четыре огромных костра, появился Аурелио, весь в белом, что у его народа считается цветом колдуна, и обратился к нам:

– Во времена моих предков стены строились так: сначала брали камень, обливали жидкостью, и он становился мягким, как глина, потом клали на место и придавали форму. Затем поливали другой жидкостью, и камень затвердевал. Вот потому стены инков и получались такими. Сегодня вам ничего не нужно делать, лишь стойте здесь – одно ваше присутствие поможет мне, пока я буду выспрашивать у предков секрет.

И Аурелио вошел в костер. Народ ахнул, все подумали: сейчас сгорит. Но индеец вышел из пламени невредимым и вошел в следующий костер. Мы снова ахнули, а он опять прошел сквозь огонь целехоньким. Что-то громко бормоча, он так и ходил из одного костра в другой, и чудо уже весьма приелось. Я развлекался тем, что изучал пятна на луне.

Наконец Аурелио в последний раз вышел из огня; одежда у него была выпачкана сажей, подошвы ступней явственно дымились. Прокашлявшись, он сказал:

– Спасибо, это все.

Сильно разочарованные, мы разошлись по домам; видимо, ничего не получилось. Но через неделю Аурелио вернулся из джунглей с мешками на четырех мулах и позаимствовал у Долорес котел, в котором она обычно готовила гараполь[100] к обрядам. Не знаю, какую гадость он набрал для своей мешанины, все было какое-то сморщенное и неузнаваемое. Когда я раз пришел взглянуть, чего он там делает, Аурелио набрал полный рот рома и прыснул им на свое варево, отчего ром весьма эффектно вспыхнул. Потом индеец долго обдувал котел сигарным дымом, потрясающе ловко впихивал пестик в бутылку для коки и без устали по ней колотил.

Меня там не было, когда он вылил жидкость на камень и тот стал мягким, – об этом мне дома сообщил запыхавшийся генерал. «Господи, неужели опять работать?» – подумал я и оказался прав.

С горного склона мы прикатили здоровенные валуны и подняли нашим подъемником. Пришлось соорудить подъемный кран, чтобы поднимать их на стену, действовать обычным способом с земляной насыпи мы не могли – с одной стороны мешал крепостной ров, с другой – дома. Аурелио поливал камни жидкостью, мы лопатами их формовали, и потом они затвердевали от другой поливки. Индеец был так доволен, что даже я, хоть порвал жилы и стер к чертям все руки на этой работе, порадовался за него, глядя, как он вытанцовывает, воздев к небу руки. Обычно-то он само достоинство.

И что же мы получили в результате? Колоссальное оборонительное сооружение, возведенное по просьбе духа, для защиты от немыслимого вторжения, в наше время невозможного. Правда, имеются и положительные моменты: стена прикрывает от ветра с долины, и сорванное с веревок выстиранное белье больше не летает по плато; уменьшилась опасность лавин, поскольку с горного склона убрали все камни, а также очистили от них плато и андены, что способствует огородничеству; со стены хорошо смотрится заходящее солнце; в крепостном рву развелась недурная рыба и вполне съедобные водоплавающие; тракторы определенно доказали свою полезность; мы устроили грандиозный праздник, после которого Антуан и Франсуаза поздравили меня с сочинением двух новых благозвучных композиций, а городские власти наградили орденом «Высочайшего Подъема имени Устройства» за заслуги в области архитектуры и музыкального образования. Я напился, как сапожник, но хочется верить, моя благодарственная речь была именно такой остроумной и удачной, как мне припоминается. Эна и Лена всякий раз хихикают, когда я о ней заговариваю.

54. о смерти и возвращении

Когда Хосе укусила змея, на него посмотрела беременная женщина, и потому он умер. Франческа не виновата, что взглянула: она шла проверить плетеную ловушку – не попалось ли туда хоть сколько креветок – и знать не знала, что на большом подъемнике с плато поднимают Хосе. Никто Франческу и не обвинял, но сама она долгое время чувствовала себя очень виноватой.

Хосе ужасно не повезло, когда он махал ножом на банановой плантации. Обычно змеи стараются быть неприметными, и эта лежала себе, пока мачете не врезался ей в бок, и тогда она рефлекторно вонзила зубы в ногу Хосе, выпустив весь свой яд. Вообще-то змеи яд берегут, расходуют его очень экономно и впрыскивают в жертву ровно столько, чтобы ее парализовать и подготовиться к приему пищи. Когда они хотят просто отпугнуть животное, то выпускают яду совсем чуть-чуть – мол, в другой раз будь повнимательней. Стань змеи людьми, они бы оказались человечками такого сорта, что копят мелкие монеты и кладут их на банковский счет, шоколад едят только по воскресеньям после обеда, верят, что перспектива незамедлительного телесного наказания способна удержать преступников, скептически относятся к социальным службам и на Рождество дарят носовые платочки. Но змея Хосе от боли пришла в такую ярость, что в отместку выпустила ему в ногу весь запас смертоносной анестезии и в горьком озлоблении поползла умирать туда, где ее потом сожрали благодарные муравьи.

Хосе так сильно побледнел, что его честное смуглое лицо стало серым; он сел на траву, и его все сильнее колотила дрожь от ожидания традиционного в таких случаях лечения. Серхио и охотник Педро подбросили монетку, и Педро проиграл. Он хотел повторить жеребьевку, но Хосе сказал:

– Ладно, приятель, я тебя заранее прощаю. Давай с этим покончим.

Педро достал из чехла мачете и большим пальцем проверил, острый ли. На пальце появился тонкий порез – мачете был заточен хорошо. Педро был хоть и в летах, но очень высокий и гибкий, и вид сильного, облаченного в звериные шкуры и привычного к крови охотника придавал Хосе уверенности, что все будет сделано умело.

– Закрой глаза, дружище, – сказал Педро, и Хосе изо всех сил зажмурился, будто стараясь вогнать глаза в череп.

Одни говорят, что самая сильная боль – когда ломаются кости, другие – что при родах или если вдруг засбоит сердце. Хосе показалось, острый клинок мачете вонзился в него, как пуля или камень из пращи. Он дернулся, запрокинул голову, и взорвавшийся в ней пронзительный вопль, какой никогда прежде не срывался с его губ, затопил все тело. Пока Хосе был оглушен этой лавиной, отнявшей все мысли и чувства, Педро занес над головой мачете и вторым абсолютно выверенным ударом завершил ампутацию.