Лики Японии - Юрген Берндт

В прежние времена муж принципиально обращался к своей жене с «омаэ». И сейчас довольно часто можно услышать «омаэ», но вместе с тем молодой супруг зачастую обращается к своей жене с «кими». Однако с появлением на свет первого ребенка в словесном общении супругов многое меняется. Жена, подражая собственному ребенку, начинает обращаться к мужу словом «ото-сан» («отец»), а в семьях, живущих в крупных городах, — словом «папа». Обращения «мама» и «папа» — заимствования послевоенной Японии. «Ото-сан» означает «господин отец», а «ока-сан» — «госпожа мать». «Мама-сан» также употребляется, но под этим подразумевается не собственная «госпожа мама», а «владелица бара». Когда ныне молодой муж, демонстрируя свою демократичность, обращается к своей жене с «кими», старшему поколению это не очень нравится, хотя поколения «омаэ» и «кими» сосуществуют сегодня в Японии, и, видимо, вполне мирно.

Одним выбором личного местоимения можно не только выразить свое отношение к визави, но и показать собственное настроение в данный момент. Ученик или студент обращается к своему учителю не с «аната», а с «сэнсэй». Мне приходилось быть свидетелем того, как некоторых японских профессоров порой прямо передергивало, когда какой-нибудь изучающий японский язык студент обращался к нему с «аната», а не с «сэнсэй». Студент делал это без злого умысла: ведь его учили, что «аната» означает «вы». К директору фирмы или к президенту объединения также не обращаются со словом «аната», а только с «сэнсэй» — «господин директор» или «господин президент». Если надо обратиться к императору, ситуация намного осложняется. Рассказывают забавные истории о молодых репортерах радио и телевидения, которые покрывались испариной, когда им приходилось вести передачу об императоре и императорском дворце, ибо множество особых форм почтительности, которые необходимо соблюдать в данном случае, были молодым людям не очень знакомы. Но с тех пор минуло уже много лет, и прочитать об этом можно еще только в трудах японских лингвистов, приводящих примеры трудностей японского языка при употреблении форм почтительности.

Ученик спрашивает: «Сэнсэй, до омоимасу ка?» — «Учитель, что он подразумевает?» И учитель отвечает: «Сэнсэй — ва ко омоу…» — «Учитель подразумевает следующее…» Однако несдобровать студенту, если он предложит подобный перевод. Нужно так: «Что вы думаете об этом, господин учитель?», «Я вижу это таким образом…»

«Я иду за покупками». В этом предложении для нас местоимение «я» совершенно необходимо. «Каймоно-ни ику» или «каймоно-ни икимасу» в равной мере означают: «Я пошла за покупками», но во втором случае это сказано лишь несколько почтительнее, чем в первом. В японском языке, однако, имеется лишь «каймоно-ни» («за покупками») и «ику» или «икимасу» («идти»), «Я», а также любое другое лицо как бы подразумеваются внутри предикативной формы глагола «ику».

Я решил остановиться на некоторых трудностях японского языка, чтобы показать, что при переводе его на другой язык невозможно обойтись без потерь, и это касается не только художественных произведении, хотя здесь трудности и потери особенно велики. В наибольшей степени это относится к поэзии, когда приходится иметь дело с такими специфическими японскими стихотворными жанрами, как «хайку».

Фуру икэ якавадзу тобикомумидзу-но ото.

Кому из японцев не знакомо это «хайку» прославленного мастера поэзии Басё?

Старинный пруд,лягушка прыгнула в него,звук воды.

Это дословный перевод. Не все воспримут его как прекрасное стихотворение. Однако в нем достигает своей кульминации символичность, свойственная японскому языку, и не только поэтическому. Переход от одной детали к другой или, как в приведенном стихотворении, от образа к образу — от тишины у старинного пруда к движениям прыгающей лягушки и, наконец, к нарушившему тишину всплеску воды, — неопределенность, тонкие намеки — все это оставляет простор для широкой интерпретации, включая собственные ощущения и опыт.

Таким образом, японский язык отличается большим своеобразием, отражающим своеобразие японской жизни, которое остается большей частью скрытым, пока человек не освоит язык. В сущности, сказанное можно отнести к любому языку. Знание языка наверняка не в состоянии устранить всех недоразумений и ошибок в суждениях о «Японии и японце», но оно способствует тому, чтобы их было меньше. Вызывает удивление смелость тех, кто занимается Японией, не умея при этом ни читать, ни писать, ни говорить на языке страны. Конечно, есть сферы деятельности, где без подобных знаний можно обойтись, но духовно-этическая сфера не терпит такой смелости, да и можно ли это назвать только смелостью.

Любой человек сегодня получает широкую информацию о Японии и без знания ее языка. Материалов по Японии (особенно на английском) в настоящее время такое изобилие, что все их трудно даже освоить. Иностранец, проживающий в этой стране, равно как и путешественник, вполне может обойтись н без языка. Однако насколько он, живя в Японии или путешествуя по ней, читая прессу на английском языке, которая предоставляет ему лишь отфильтрованные материалы, подготовленные немногими владеющими этим языком японцами, приблизится к истинному пониманию «Японии и японцев», трудно сказать.

Сами японцы, хотя и осознают сложности своего языка, вполне с ними справляются, и когда они видят, что иностранец, для которого их язык все равно что для альпиниста преодоление гладкой отвесной скалы, изучает японский, то проникаются восхищением и благодарностью к человеку, забившему несколько крюков в эту скалу и вскарабкавшемуся по ней немного вверх.

Студент, изучающий японский язык и в первый раз пытающийся применить его на практике, с сияющим от счастья лицом передает услышанную им от кого-то похвалу его японскому языку, которая скорее всего вовсе не отражала истинного положения дел, а была данью вежливости в сочетании с прямо-таки болезненным страхом японцев подвергнуть кого-нибудь критике. Или кое у кого из старшекурсников радостно забьется сердце, когда японец ему скажет: «Вы говорите по-японски лучше, чем японец». Если в первом и во втором случае студент примет все за чистую монету, это может привести к губительной для его будущего ошибке в оценке своих знаний. Японец, похваливший студента, вовсе не руководствовался лестью. Был ли он полностью в этом убежден — другой вопрос, но он старался не обидеть. Ведь не каждый в своих суждениях так же резок, как уже не раз упомянутый писатель Дзюнъитиро Танидзаки, откровенно заявивший, что как бы хорошо иностранец ни знал японский язык, овладеть им в совершенстве он не сможет никогда.