Лики Японии - Юрген Берндт

К гостю обращаются с вопросом, не хочет ли он еще чего-нибудь съесть или выпить. «Кэкко дэсу», — ответит он. И, если ответ не сопровождается соответствующим жестом, неясно, подразумевается ли под этим «да, пожалуйста» или «спасибо, нет». Французы говорят: «То, что выражено неясно, выражено не по-французски». Для японцев же скорее: «То, что выражено ясно, — не по-японски». Ибо категоричность в разговоре противна японскому чувству вежливости, так как тем самым партнер ничего не может добавить от себя. «Сегодня прекрасная погода!» — так в Японии не принято говорить, ибо откуда говорящий знает, находит ли его партнер погоду такой же прекрасной. «Погода, видимо, хорошая», — сказал бы японец или очень вежливо: «Не находите ли вы, что погода прекрасна?» К тому же отнюдь не считается невежливым, если тот, к кому обращаются, перебивает говорящего, заканчивая начатую им фразу. «Кино дзисин га…» («Вчера землетрясение…»), — говорит кто-то, а его партнер продолжает: «А, со, со, аримасита, нэ» («Да, да, произошло»).

Слова, так, во всяком случае, считает писатель Дзюнъитиро Танидзаки, в японском языке скорее играют роль психологического стимулирования. Сообщение одного становится таковым лишь через ассоциации и воображение другого. В этом случае остается немало возможностей для собственной интерпретации. В повседневной жизни, а также в художественной литературе это может быть очень мило, там оно по крайней мере не вызывает никаких проблем. В научных же исследованиях все обстоит иначе, если, скажем, использовать понятия, не уточнив заранее, что под ними подразумевать. В Японии избегают четких определений, за исключением, разумеется, области точных и естественных наук. Во время одного научного симпозиума, проходившего в Киото, часто употреблялись в качестве основных понятий «киндай» и «киндайка», что означает «новый» и «модернизация». Появилась опасность, что дискуссия будет обречена на провал, так как каждый ее участник был уверен, что все остальные поймут оба термина точно так же, как понимает он сам. Но дискуссия доказала, что это было отнюдь не так. В качестве «гайдзина» я осмелился полюбопытствовать, не разъяснит ли кто-нибудь мне по-дружески эти два понятия. У многих вырвалось «наруходо» («разумеется»). Кое-кто посмотрел на меня с таким видом, что нет ничего проще, но, когда он же попытался объяснить упомянутые термины, из этого ничего не вышло. Мысли крутились вокруг одного и того же, пока он озадаченно не замолчал.

Многозначность в японском языке — скорее правило, чем исключение. «Танака-ва Ясуи-но сосэцу-но сэмпай дэатта» — это, в сущности, очень простое предложение, однако его не так просто перевести. Оно означает, что Танака («сэмпай» — «сеньор») помог войти в литературу Ясуи. Но здесь неясно: начал ли Танака писать рассказы раньше, чем Ясуи, или Танака раньше, чем Ясуи, сделался известным писателем, или, возможно, Ясуи учился писательскому делу у Танаки.

Вероятно, это не так сложно, как кажется на первый взгляд, ибо часть многозначных предложений разъясняется в общем контексте. Кроме того, редко приходится иметь дело лишь с одним предложением и, как правило, человек знает, о чем идет речь. Однако неопределенность, многозначность присущи японскому языку, и это доставляет большие хлопоты человеку, живущему в иной языковой среде и желающему овладеть им. Так как простое заучивание в данном случае не поможет, необходимо переосмысление.

В немецком или в других языках индоевропейской семьи говорящий всегда исходит из самоидентификации. Он начинает свою речь с «я», независимо от того, кто является его партнером. В японском языке все происходит как раз наоборот. Сначала говорящий должен обдумать, какое положение в обществе занимает лицо, к которому он обращается, как бы идентифицировать его. Только тогда говорящий может правильно сориентироваться. Решающее значение имеет то, в каких отношениях находятся между собой партнеры. Поэтому японец часто испытывает большую неуверенность и беспомощность, когда вынужден обратиться к совершенно чужому человеку. Добровольно он редко пойдет на это, ибо лишен возможности пользоваться устоявшейся системой «табели о рангах». Если же он изберет нейтральный разговор, то поставит себя с собеседником на одну ступень, а тот может это истолковать как невежливость. Прояви же он излишнюю учтивость, то сделается посмешищем в глазах партнера, если ему по занимаемому общественному положению отнюдь не подобает такая учтивость.

Эта предопределенность места каждого человека в системе социальной иерархии служит в Японии решающей предпосылкой для безукоризненного функционирования языковых коммуникаций. Другими словами, беседовать в Японии означает также признавать социальные отношения взаимозависимости. В случае несоблюдения общественных традиций можно натолкнуться на ледяную холодность партнера, которая, однако, вызвана скорее чувством, чем разумом. Со всем этим может быть связано и то, что в Японии, например, политический деятель во время предвыборной кампании, если хочет привлечь внимание избирателей к своей кандидатуре, редко выступает с монологом перед телевизионной камерой. Как ему, в самом деле, обратиться к телезрителю? Если он выступит слишком официально, то получит как раз обратное тому, на что рассчитывал. Спортивный репортер, комментируя по телевидению футбол или любимый японцами бейсбол (хотя в Японии, особенно со времени Олимпийских игр 1964 года, и начали играть в футбол, он все же не стал очень популярным), берет себе в пару какого-нибудь специалиста, а зритель становится как бы участником их диалога.

Японец чувствует себя неуверенно, если его партнер, слушая его длительное время, никак не реагирует на монолог, ему необходимо, чтобы тот изредка бросал; «Ах так!», «На самом деле?», «Да, да», «Поразительно!» и т. п. Эти возгласы доказывают, что слова его услышаны и дошли до сознания партнера.

Во время беседы на европейских языках нельзя обойтись без личных местоимений. В японском выбор их довольно велик, однако японцы их почти не употребляют. Японский лингвист, наблюдавший однажды за беседой сорокалетнего учителя начальной школы, отметил, что тот использовал для обозначения самого себя семь различных слов, то есть семь вариантов того, что в европейских языках выражается одним «я». «Ватакуси, ватаси, боку, орэ, атай» — это перечисление можно было бы продолжить, и все эти слова означают «я». «Аната, кими, омаэ, кисама» и т. п. — в переводе на европейские языки «ты» и «вы». Каждое из упомянутых местоимений свидетельствует о различной степени скромности, выражает таким образом учтивое обращение различных оттенков. Это означает, что употребление их зависит от того, кто с кем говорит. Среди приведенных выражений, например, есть такие, которые употребляются только мужчинами. Речь японских женщин отличается большой почтительностью, что выражается прежде всего в форме сказуемого. Есть слова, которые не принято произносить представительницам слабого пола. Среди местоимений к ним относятся «боку» и «орэ». Если женщина говорит о себе, она употребит «ватаси» или «ватакуси». «Аната» — довольно почтительное обращение, «омаэ», напротив, означает, что тот, к кому обращаются, находится на более низкой ступени социальной лестницы. Молодые парни обращаются друг к другу чаще словом «кими». Так же могут обращаться к своему ученику учитель, профессор — к студенту. Здесь присутствует известная степень интимности. Женщина говорит своему мужу и детям (прежде всего дочерям) «аната». Некоторые японские мужчины обращаются к своим женам также с «аната». И те и другие «аната» могут редуцировать в «анта». В этом случае обращение звучит еще более интимно. Его можно произносить интимно-ласково, но это зависит от обстановки.