Богач, бедняк. Нищий, вор. - Ирвин Шоу

— Могу я пройти в комнату Билли? — спросил Рудольф. — Я подожду его там. — Может, что-нибудь в комнате подскажет мне, как вести себя с мальчиком?

— Пожалуйста. Она на третьем этаже. Последняя дверь налево.

Казалось, комната разделена пополам невидимой стеной. С одной стороны — измятая постель, заваленная пластинками. Рядом на полу — куча книг, а на стене — вымпелы и фотографии девушек и спортсменов, вырезанные из журналов. На другой половине комнаты кровать была тщательно заправлена, а стена совершенно голая. Только на письменном столе две фотографии: Гретхен и Берка. Гретхен на снимке сидела в шезлонге в саду своего калифорнийского дома, а фотография Берка была вырезана из какого-то журнала. Карточки Вилли Эббота на столе не было.

Если исключительная аккуратность считается признаком юношеской неврастении, то Билли был явным неврастеником. Рудольф помнил, каким аккуратным был он сам в этом возрасте, но никто тогда не считал это ненормальным.

И все же комната произвела на него угнетающее впечатление. Ему не хотелось встречаться с соседом Билли, и поэтому он спустился вниз и встал у входа в коттедж. Солнце сейчас светило ярче, из часовни шли группами причесанные и умытые ребята, и все вокруг утратило ту тюремную мрачность, которая вначале неприятно поразила Рудольфа. Большинство мальчиков были гораздо выше, чем в их же возрасте одноклассники Рудольфа. Американцы прибавляют в росте. Все считали само собой разумеющимся, что это хороший признак. Но так ли это? Им будет легче смотреть на тебя сверху вниз, приятель.

Билли он увидел издалека. Единственный из всех, Билли шагал совершенно один. Он шел медленно и вполне непринужденно, с высоко поднятой головой. В его виде не было ничего вызывающего или отталкивающего. Рудольф вспомнил, как сам в этом возрасте отрабатывал походку, стараясь не двигать плечами и ходить легкими скользящими шагами, чтобы казаться старше и изящнее своих сверстников.

— Привет, Руди, — без улыбки поздоровался Билли. — Спасибо, что приехали навестить меня.

— К вечеру я должен быть в Уитби, — сказал Рудольф, — а так как это по пути, я решил заскочить к тебе, чтобы вместе пообедать.

Билли бесстрастно смотрел на него, и Рудольф был уверен: парень знает, что этот визит вовсе не случаен.

— Здесь поблизости есть какой-нибудь приличный ресторан? Я умираю от голода.

— Отец в прошлый раз водил меня обедать в довольно пристойное место.

— Когда это было?

— Месяц назад. Он собирался снова приехать на прошлой неделе, но потом написал, что в последнюю минуту человек, у которого он обычно берет машину, должен был срочно выехать за город.

Вероятно, фотография Эббота вначале стояла на столе рядом с карточками Гретхен и Колина, подумал Рудольф; скорее всего Билли убрал ее оттуда после этого письма.

— Тебе надо сообщить кому-нибудь, что ты поедешь обедать со своим дядей?

— Мне никому ничего не надо сообщать, — сухо ответил Билли.

Только сейчас Рудольф обратил внимание, что ребята, смеясь и дурачась, шагают мимо них, но Билли ни с кем даже не заговаривает и никто не подходит к нему. «Наверно, все действительно так, как предполагает Гретхен, — подумал он, — а может быть, и хуже».

— Тогда поехали. Покажешь мне дорогу. — Рудольф обнял его за плечи, но племянник, казалось, остался к этому равнодушен.

— Я знаю, почему тот человек отказался одолжить отцу машину, — сказал Билли, уплетая бифштекс. — В прошлый раз, выезжая со стоянки, он врезался в дерево и помял крыло. Он перед обедом выпил три мартини, а после обеда — две рюмки коньяку и бутылку вина.

Нетерпимая юность. Рудольф был рад, что пьет сейчас только воду.

— Может, отец был чем-нибудь расстроен? — сказал он. Не для того он сюда приехал, чтобы разрушить любовь, возможно, существующую между сыном и отцом.

— Наверно. Он всегда чем-нибудь расстроен, — заметил Билли, продолжая жевать. Если он и страдал от чего-то, это никак не отражалось на его аппетите.

— В школе хорошо кормят? — спросил Рудольф, просто чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

— Прилично.

— А как ребята, хорошие?

— Ничего. А… впрочем, не такие уж они и хорошие. Слишком любят хвастаться: мол, отец у меня большая шишка, обедает с самим президентом и дает ему советы, как управлять страной, а я на каникулы летом езжу не куда-нибудь, а в Ньюпорт, а у нас собственная конюшня, а у меня родители бухнули двадцать пять тысяч на бал по случаю совершеннолетия моей сестры…

— А ты что говоришь в таких случаях?

— Я молчу. — Билли посмотрел на него с неприязнью. — Что я должен говорить? Что мой отец живет в однокомнатной квартире и за последние два года его три раза увольняли? Или, может, мне рассказать, как он замечательно водит машину после обеда? — Все это он произнес ровным, обычным тоном, слишком по-взрослому.

— Ты бы мог рассказать им про твоего отчима.

— А что он? Его уже нет. И даже когда он был жив, во всей школе не нашлось бы и шести парней, которые слышали о нем. Они здесь считают тех, кто пишет пьесы или снимает кино, вроде как придурками.

— А как учителя? — спросил Рудольф, тщетно надеясь, что хоть что-то в школе Билли нравится.

— Какое мне до них дело? — ответил мальчик, намазывая маслом печеную картофелину. — Я готовлю, что задают, и все.

— В чем дело. Билли? — Пришло время спросить напрямик. Он слишком плохо знал племянника, чтобы подходить к этому вопросу окольными путями.

— Это мать просила вас приехать ко мне, да? — Билли смотрел на него пытливо и вызывающе.

— Если тебе непременно нужно это знать, да.

— Зря я ее встревожил. Мне не нужно было посылать то письмо.

— Нет, ты совершенно правильно сделал. Так все же. Билли, в чем дело?

— Я сам не знаю. — Билли перестал есть. Рудольф видел, как он старается держать себя в руках и говорить спокойно. — Все плохо. У меня такое чувство, что я умру, если останусь здесь.

— Ничего ты не умрешь, — резко сказал Рудольф.

— Да, конечно, наверно, не умру. Просто у меня такое чувство. Это место не для меня. Мне совсем не хочется стать таким, какими станут все эти парни. Я видел их отцов. Многие из них двадцать пять лет назад тоже учились в этой школе. Они такие же, как их дети, только старше — указывают президенту, что делать, но не понимают, что Колин Берк был великим человеком, и даже не знают, что он умер. Я здесь чужой, Руди. И мой отец здесь чужой. Колин Берк тоже был бы здесь чужим. Если я тут останусь, то к концу четвертого года буду таким же, как все они, а я не хочу этого. В общем, не знаю… — Он уныло покачал головой, и прядь светлых волос упала на высокий лоб, унаследованный им от отца. — Вы, наверно, считаете, что я говорю чепуху. Наверно, думаете, я просто соскучился по дому, или расстроен оттого, что меня не выбрали капитаном команды, или еще что-нибудь в этом роде…

— Я совсем так не думаю. Билли. Не знаю, прав ты или нет, но у тебя определенно есть свои причины, — сказал Рудольф. — Соскучился по дому, — мысленно повторил он слова Билли. — Но по какому дому?

— Ходить на службы в часовню обязательно, — продолжал Билли. — Семь раз в неделю притворяться, будто я христианин. А я не христианин. Моя мама не христианка, отец не христианин. Колин тоже им не был. Почему я должен отдуваться за всю семью и выслушивать эти бесконечные проповеди? «Будь честным, гони прочь нечистые помыслы, не думай о сексе. Господь наш Иисус Христос умер во искупление грехов наших…» Вам понравилось бы семь раз в неделю слушать всю эту дребедень?

— Нет, не очень, — согласился Рудольф.

— А деньги? — Мимо прошла официантка, и Билли понизил голос, но говорил все так же горячо: — Откуда возьмутся деньги на мое шикарное респектабельное образование сейчас, когда Колин умер?

— Об этом не беспокойся, — сказал Рудольф. — Я уже говорил твоей матери, что это я беру на себя.

Билли взглянул на него со злостью, словно Рудольф признался, что готовит против него заговор.

— Вы мне недостаточно нравитесь, дядя Рудольф, чтобы я мог принять от вас такой подарок.

Рудольф был потрясен, но постарался не показать виду: как бы там ни было, а Билли еще совсем ребенок, ему лишь четырнадцать лет.

— А почему я тебе недостаточно нравлюсь? — спокойно спросил он.

— Потому что эта школа для таких, как вы. Можете посылать сюда своего собственного сына.

— На это я, пожалуй, отвечать не буду.

— Извините, что я так сказал, но я действительно так думаю. — Окаймленная длинными ресницами голубизна влажно заблестела. Глаза Эббота.

— Я уважаю тебя за прямоту, — сказал Рудольф. — В твои годы ребята обычно уже умеют скрывать свои истинные чувства от богатых дядюшек.

— Как я могу здесь оставаться, когда на другом конце страны моя мать сидит совершенно одна в пустом доме и каждую ночь плачет? — Билли говорил торопливо, захлебываясь. — Погиб такой человек, как Колин, а я, значит, должен орать во всю глотку на идиотских футбольных матчах или слушать, как какой-то бойскаут в черном костюме сообщает, что спасение в Иисусе Христе? Так, что ли? — По его щекам текли слезы, и он вытирал их платком, не прекращая свой гневный монолог. — Я вот что вам скажу. Если вы не заберете меня отсюда, я сбегу и уж как-нибудь сумею добраться домой к матери и постараюсь помочь ей, чем смогу.