Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

— В таком случае и мне, и вам придется подождать, мадам...

16 октября 37 года в Париже, между 8 и 9 утра полицией было произведено еще девять обысков. Первым, конечно, значился «советский дом», который, как выяснилось, дипломатической неприкосновенностью не пользовался. Полиция захватила и опечатала ряд документов. Изучение этих документов ничего не дало. Полиция пришла к выводу: об обыске знали и, повидимому, к нему успели подготовиться... Были проведены домашние обыски и у лиц, связанных с РОВСом и «Внутренней линии»: у капитана Клешнина (на предмет выяснения средств к существованию); капитана Савина, владельца небольшого ресторана на рю Эмиля Золя (проверялось, на какие средства он открыл свое заведение и приобрел автомашину), изъята переписка от имени «Внутренней линии» и прокламация, выпущенная ,после исчезновения Миллера и подписанная «С. П. Пантелемонов». Объяснения Савина призваны неудовлетворительными, все материалы обыска направлены в полицию. Был депозитирован и допрошен, наконец, Закржевский. Он показал: «Внутренняя линия» работала в тесном контакте с руководством РОВСа — освещала обстановку в целом и групп лиц, была «ушами и глазами Воинского союза». Закржевский признался, что располагает подлинными экземплярами шифра и кличек, упрекал французские власти в плохой охране руководства РОВС — организации, отлично проявившей себя в борьбе с международным большевизмом. Задержанный дал характеристику руководства Союза. Генерал Миллер не только знал все о деятельности «ВЛ» — «Внутренней линии», знал всех ее членов, но и не раз пользовался их услугами. Николай Владимирович Скоблин с зимы 1936 года был «несколько отодвинут» от руководства «ВЛ», так как обвинялся рядом генералов в том, что следит за ними, пользуясь услугами «ВЛ». В руки полиции попали документы о деятельности НТСНП[13], обвиненного Скоблиным в провокациях, разложении эмиграции и дискредитации неугодных ему лиц. Один из подобных документов — «Извлечение из курса общетехнической подготовки НТСНП» был передан для парижской печати. В нем предельно ясно были сформулированы задачи новой организации.

Полиция обыскала также квартиру из трех комнат «евразийцев» братьев Ланщиковых, допрошенных во время акции. Источники существования братьев явно не соответствовали свободному образу их жизни, хотя они и представились литераторами, из коих старших занимался литературной работой по заданиям «одного ученого» (!), а второй для «известного католического общества! (!!). При детальном осмотре их квартиры в том же доме был обнаружен и «кабинет», напоминающий скорее общежитие для трех-четырех гостей. После допроса братья Ланщнковы были отпущены, дав обязательство о невыезде, но через неделю, бросив квартиру, скрылись. Дополнительной проверкой выяснилось: младший сумел выехать в СССР, где стал летчиком в Красной Армии. Старший перебрался не то на север Африки, не то в Испанию...

По распоряжению Марша были обследованы также квартиры ровсовцев Завадского-Красиопольского, капитана Кацмана, Шварца, а также помещение в доме 41 по бульвару Монморанси, где помещались школы детей советского торгпредства и полпредства, редакции коммунистической газеты «Юманнте», утверждавшей, что следы похитителей обоих русских генералов ведут в гестапо. Обыск был произведен в доме 44-46 на рю Дюрантен, густо населенном русскими, — нечто среднее между гостиницей, ночлежкой и казармой, где бесконечные коридоры круглосуточно освещались тусклыми электролампами. Репутация сомнительная: никто не знал, кому принадлежит этот особняк и сколько человек пользуются его гостеприимством. На шестом этаже, по лестнице «Б», была квартира 117, те допоздна ежедневно стучала пишущая машинка. Здесь находился «кабинет» уже известного полиции Завадского-Краснопольского, в свое время обвиненного рядом газет в содействии похищению генерала Кутепова. На третьем этаже в квартире шесть жильцом считался известный Беседовский — бывший советник советского полпредства, первый «невозвращенец», боящийся гнева Сталина. Беседовского ни один житель дома не видел. Ее оплачивал почему-то некий Шварц-Этигон, который заявил, что никакого Беседовского не знает... По-видимому, жилец имел все основания скрываться, боясь мести московских агентов. Полиция объявила розыск. В печати анонимно появилось набранное петитом сообщение, что арендатор квартиры не знает никакого Шварца[14], а не живет на рю Дюранти лишь потому, что квартира ему не подошла. Полагали, объявление дано самим Беседовским...

Очередным из серии обысков, предпринятых французскими властями, стал обыск на квартире некоего Богговута-Коломийцева, представлявшего в Париже интересы... шведского спичечного короля Кретера (рю Помп дом 157, меблированная квартира из семи комнат). Не составило труда выяснить: Богговут — подставное лицо. Никто не платил домовладельцу. Задолженность превысила сто тысяч франков. Богговут никогда и не жил тут, приходя лишь ночевать. Но именно здесь хранились его обширные архивы, покрытые густым слоем пыли. Опечатав, полиция вывезла три огромных пакета...

И наконец, последний визит следствия на рю де Бюси, 12, в помещение «Союза возвращения», где занимались ие только культурной работой, но и отправкой добровольцев в Испанию и возвращением эмигрантов в Советский Союз. Обыск оказался неожиданным. Власти явились утром. Шесть инспекторов сюртэ и судебной полиции перерыли пять больших и две маленьких комнаты, осмотрели погреб. Все, что вызывало их подозрения, было упаковано, отпечатано и увезено.

Была допрошена и известная поэтесса Марина Цветаева, которой полиция заинтересовалась в связи с деятельностью ее мужа Эфрона, активного «евразийца», несколько лет назад вступившего в «Союз возвращения». Она рассказала: «Экстренно собравшись двенадцать дней назад, Эфрон сказал мне, что должен уехать в Испанию. С тех нор мне о муже ничего не известно...» По эмигрантским кругам Парижа поползли слухи: Эфрон — агент ГПУ, он вербовал русских, устраивал им свидание в итальянском ресторане на бульваре Сэн-Мишель с неким советским человеком, называя его Анатолием Анатольевичем Краснокутским. У того, как говорили, была и другая, будто бы армянская фамилия, назвав которую его-де в определенное время можно вызвать из советского полпредства. «Евразийцы» поспешили отмежеваться от своего активиста... Позднее газеты объявили: Эфрона видели в Швейцарии. Каким-то необъяснимым образом он оказался причастным к исчезновению (снова исчезновение!) некоего Игнатия Рейса — русского, якобы принимавшего участия в охоте за сыном Троцкого Львом Седовым, предпринятой ОГПУ по личному приказанию Сталина...

Тюремное заключение Плевицкой было продлено еще на месяц «в интересах следствия и выяснения истины». Марш просит произвести дополнительный обыск в кабинете Скоблина в присутствии Надежды Плевицкой, Натальи Миллер и их адвокатов. Дополнительный обыск был разрешен в самые последние дни октября...

Вновь сорваны печати. Первым входит Марш. Внимательно и неторопливо оглядывается, словно пришел сюда впервые. Налево в углу свалены в кучу бумаги и книги (откуда они вновь здесь? Ведь все наиболее интересное было вывезено после первого осмотра!). Направо — диван, покрытый желтой тканью, под цвет оконных занавесок (разве было это покрывало? Нет, решительно кто-то успел уже побывать тут!). Перед следователем, перед окном — рабочий стол хозяина. В кабинете две пишущие машинки — на подоконнике и зеленом, выгоревшем сукне столешницы (а служанка Мария, хорошо помнится, при первом допросе чуть не клялась, что в доме вообще ни одной машинки никогда не видела). Ничему и никому тут нельзя верить, придется начинать все сначала — и осмотр, и дознание.

Плевицкой разрешено разбирать личные бумаги. Она на полу раскладывает концертные афиши, программки и — под пристальным взглядом Марша — многочисленные альбомы с семейными фотографиями. Инспектор Фурье принес пачку оплаченных и неоплаченных счетов, весьма крупных (неплохо жила семья этих русских, ни в чем себе не отказывала). Следователь смотрит на мощную женщину — скуластую, с большим ртом, полными, чуть вывернутыми губами и яркими, блестящими черными глазами — совсем не красивую, нет. К тому же потускневшую, заметно встревоженную, угнетенную всем происходящим, и думает о ней. Как могла известная певица, которая с успехом гастролировала в Европе и за океаном и пользовалась большим успехом публики, стать соучастницей политической аферы? Поистине — непостижима эта славянская душа! Подняв из-под горы бумаг, он приносит мадам черное полотнище без древка, пробитое пулями.

— О! — говорит она, не сдерживая радостного восклицания. — Знамя корниловцев. Какое счастье! Этим полком командовал мой муж! Водил свой полк в атаки. Он был героем. Одним из героев России. Он не может быть виноват! Он не предатель, он — жертва! — Плевицкую снова сотрясают рыдания, она не в силах сдержаться.