Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

Получив новое дело к расследованию, Рош сделал предварительное заявление для прессы: «Мы не ошибемся, если скажем, что полиция разыскивает тело генерала Скоблина. Маловероятно, что Скоблин, уже достаточно изобличенный некоторыми белыми генералами как большевик, еще жив. Весьма мало шансов, что он успел убежать. Его убили те, кто его изобличил и счел подлинным предателем. За Скоблиным после пропажи его непосредственного начальника Кутепова без сомнения было установлено самое тщательное наблюдение». Предположение полицейского комиссара поддержала дочь Миллера, госпожа Чекан, утверждающая, что Николая Владимировича, конечно же, «уже нет в живых». Он знал слишком много и его должны были убить те, кому он служил. В первый раз два гада назад, когда он подвергался обвинению, он знал, что доказательств нет и потому не бежал. Теперь он спрятался, исчез... Если Скоблин был советским агентом, то был им не со вчерашнего дня. Ведь поселялся он во Франции незадолго до похищения Кутепова...»

Мало прибавило материалов следствию обращение к начальнику общей канцелярии князю С. Е. Трубецкому и полковнику А. А. Зайцеву, отвечавшему при Кутепове за осведомительную работу в России: «Был ли и при Кутепове связан с ГПУ Скоблин? Какие отношения существовали между ними?» — «Кутепов являлся почетным корниловцем. Со Скоблиным он был на «ты», относился к нему с полным доверием».«Мог ли Скоблин иметь отношение к связям Кутепова в России?» — «К вашему делу он отношения не имел. И не о всех своих свиданиях, связанных с этой работой, ставил нас в известность. С людьми, ездившими в Россию, он сносился непосредственно без нашего ведома. В таких случаях принимало участие лишь лицо, рекомендовавшее «курьера», — «Вероятно ли, что таких «курьеров» рекомендовал Скоблин?» — «Точно ответить невозможно. Я затрудняюсь».

Вопросы Трубецкому были о том же. «Доверие существовало несомненно — полное, как к боевому товарищу. Скоблин являлся бравым, доблестным генералом. Подозревать его в чем-либо никому не приходило в голову. Это было бы просто смешно».

Рош задал вопрос Зайцеву об отношениях к Плевицкой.

«И к ней, разумеется, я относился с полным доверием, — ответил полковник. — Однако я припоминаю... такие, например, факты. После похищения генерала Кутепова в течение двух-трех недель я ежедневно, в одиннадцать вечера, приезжал к Лидии Давыдовне для доклада о результатах дознания. Часть сведений я сообщил при них. Следовательно, Скоблин через жену мог знать, в каком направлении велось следствие. — «Во время того дознания фигурировало ли имя генерала Скоблина?» — «Нет, он не принадлежал к ближайшему окружению Кутепова и даже не был допрошен полицией. Более близкие отношения у Скоблиных были с семьей генерала Миллера».

Комиссар, исследуя доходы, которыми располагала чета Скоблиных, выяснил следующее: генерал имел автомобиль, земельный участок в Озуар ла Фуррьер и второй — на юге Франции. За счет каких источников, неизвестно, ибо концертные турне Плевицкой были довольно редки — один-два в год. Финансовый достаток начался после тридцатого года. До этого бывали времена, когда популярная артистка, по отзывам соседей, зачастую ходила в стоптанных башмаках...

5

Вечером в четверг 23 сентября полиция доставила известную певицу в тюрьму «Птит Рокетт». Директор проверил приказ об аресте. Были взяты отпечатки пальцев. Затем две надзирательницы в черных глухих платьях подвергли ее тщательному обыску — отобрали деньги, сумочку, тюбик со снотворным. В камере, куда ее препроводили, находились еще две женщины. Всю ночь Плевицкая громко рыдала. Монахиня — сестра Анжелика, ухаживающая за ней, тщетно пыталась выяснить, в чем нуждается подследственная и есть ли у нее адвокат. Плевицкая, так и не овладевшая французским языком, с трудом объяснила, что ей нужно белье и платки, а потом, перейдя на русский, сказала:

— У меня пропала память. Я ничего не могу вспомнить. И фамилию адвоката забыла. Он русский. Известный всем.

— Не Филоненко ли?

— Совершенно верно! Он хороший. Заклинаю вас, помогите мне. Боже мой! За всю свою жизнь никогда худого слова никому не сказала. Помогите мне вызвать этого Филоненко, умоляю!..

В кабинете судебного следователя состоялась их встреча. Захлебываясь слезами, Плевицкая бормотала:

— Мне кажется, меня заживо похоронили и все обо мне забыли. Бросили, отвернулись.

Оставшись с ней наедине, Филоненко попросил рассказать обо всем происшедшем правдиво. Плевицкая дважды перекрестилась:

— Клянусь, я ничего не знала и не знаю. Весь день в среду мы с мужем ездили по делам, вместе завтракали. Говорят, я неправду показала следователю насчет часа завтрака. Уходя из кондитерской, я посмотрела на часы и мне показалось, что уже 12 с половиной. Но я ведь близорукая и могла ошибиться. Потом муж повез меня к портнихе, потом мы были на вокзале — провожали дочь генерала Корнилова. В последние дни, в связи с корниловскими праздниками, мы совершенно выбились из сил. В среду рано пообедав в Галлиполийском собрании, рано легли спать. Когда в час ночи за мужем пришли, мы со сна ничего не поняли. Он так торопился, так быстро одевался, что забыл на столе свой бумажник — там были все наши деньги: 50 фунтов и 7 тысяч франков. Вот эти-то деньги и нашли у меня при аресте. А муж ушел без гроша... Прошел час, два. Вернувшись в гостиницу, в начала смертельно беспокоиться. Смертельно. Стояла у окна, тряслась, как в лихорадке, и ждала. Я поняла — случилось несчастье... Рассвело, а его все не было. Появилась полиция, меня начали допрашивать. В 8 утра я отправилась в Галлиполийское собрание, надеясь узнать, что стало с мужем. Никто ничего не знал. Я пошла бродить по улицам. Я не встретила его... Разве вы можете подумать, что я что-то утаиваю?! Да если б я встретила его, я б вцепилась в него обеими руками, я на смерть пошла бы вместе с ним!

— Почему же вы не отправились к жене Миллера? Ведь вы были дружны, не так ли? — перебил ее адвокат Фнлоненко и его полное лицо человека, знающего все заранее, приняло скучающее выражение.

— Не знаю... Я потеряла голову... Я обезумела. — Плевицкая вновь заплакала, заламывая руки. — Я крутилась по улицам, вглядываясь в лица прохожих. Казалось, сейчас вот я встречу мужа и все выяснится. Я садилась в какие-то автобусы, ездила в такси — не знаю, не помню, какие адреса давала шоферам. Я с ума сходила от горя. Домой боялась вернуться, думала, меня там убьют.

— Кто и почему? — Фнлоненко изобразил чрезвычайное удивление. — В связи с преступлением вашего мужа? Не так ли?..

— Я не могу поверить в виновность мужа! — поспешно воскликнула Плевицкая. — Был момент, когда письмо Миллера заставило меня заколебаться, усомниться в нем. Но потом я подумала, что он не захотел бы запутать меня, слабую женщину. В такое страшное дело... Как он мог меня бросить на произвол судьбы и бежать?! Ведь он мог позвонить по телефону, мог письмо написать. Он любил меня, мы душа в душу прожили семнадцать лет! Нет, его убили, убили!.. Вы что — не верите?!

— Нет. — К Фнлоненко вновь вернулось скучающее выражение. — Я слушаю вас слушаю. Продолжайте, пожалуйста.

— Я не выношу одиночества. Абсолютно не выношу. Если б я была одна в камере, я давно разбила б голову о стену. С этими двумя женщинами-воровками, француженками, — я не понимаю, что они говорят, — а все-таки легче, они дышат рядом. Мне пищу приносят, убирают, а я их подкармливаю: тюремный паек невелик.

— Может быть, у вас, Надежда Васильевна, имеются какие-либо просьбы к тюремным властям?

— Есть, конечно. Пусть прикажут выдать мне больше снотворного. И чтоб возили меня на допросы в такси. За мой счет, разумеется. Вы ведь скоро снова навестите меня, господин Филоненко? Да?

— Ну, разумеется, Надежда Васильевна, — теперь лицо адвоката выражало твердую уверенность.

— Вы ничем не успокоили меня, во мне все стало легче. Будут ждать. Приходите почаще, бога ради! Я молиться за вас стану — помогите мне, бога ради...

После ухода самоуверенного адвоката время для Плевицкой останавливается. Вечера были мучительны, тоскливы, безысходны. Она ждала, пока соседки улягутся спать и прекратят невыносимые разговоры, почтя непонятны ей. Наконец, камера погружалась в темноту. Становилось тихо, как на дне глубокого колодца. Плевицкая оставалась одна. Одна — наедине со своими неутешными думами...

Ночи были одинаково страшные и тягуче длинные. Слабый серый рассвет поздно проникал в маленькое зарешеченное оконце, и это еще более удлиняло время ее страданий, и пребывание один-на-один с тоскливыми и безысходными мыслями. Плевицкая боялась сойти с ума в одну из таких ночей. О чем она думала? О грехах своих? Грешна она была перед богом, а не перед людьми... Перед кем она была виновата? Перед Плевицким, не давшим ей ничего, кроме своей фамилии? Этот жалкий танцоришка? Этот селадон и сутенер? Перед кем она была действительно виновата — так это Скоблин. Он любил ее и хотел сделать счастливой. Он шел на все, он жертвовал и честью русского офицера. Кто виноват, что все получилось не так, как задумывалось? Почему? Неужели их кто-то предал, сообщил полиции? Нет, не может быть. Николай Владимирович сам шаг за шагом проверял все, никому не доверяя... Но ей-то он верил, не скрывал ничего... Почему он ушел один, бросив ее в отеле? Это ведь не было оговорено. Хотя появилась внезапно эта записка Миллера, примчались эти Кусонский и Кедров. Где-то здесь, возможно, и кроется их ошибка. Ошибка, к которой он был совсем не готов. И от этого все пошло-поехало не так, как было условлено... И вдруг Плевицкую словно озарило! Разве не может быть, что он таким образом просто хотел избавиться от нее? Решил и предал. Подставил вместо себя под арест, а сам сбежал я какое-то теплое местечко. Но почему? Разуверялся я ее любви, убедился в неверности, поэтому и захотел отомстить. Но она никогда не говорила ему о своей любви и давала не так много доказательств ее. Правда, за время их женитьбы она ни разу не изменила ему: жена первого русского генерала должна была быть вне подозрений. Он это понимал, он верил ей... За что же теперь он испытывает ее, зная, что она в тюрьме, что она ни в чем не виновата. Она бедствует, ей предстоит вынести позоры допросов, враждебные газетные сенсации, долгий и унизительный судебный процесс. У нее не осталось друзей. Кругом одни враги — и все против одной слабой, беззащитной женщины, о которой уже все говорят, что она виновата. И следствие, и полиция, и прокурор, и присяжные — их больше двадцати, во у них одно лицо, на котором ясно читается приговор ей. Все доказывают, что она — большевистский агент. Как можно доказать недоказуемое? Но в их французских судах все можно. Все против иностранцев. Они люди второго сорта. И докажут недоказуемое, ее судьба будет решена окончательно. Пощады ждать неоткуда. Ее удел — тюремный каземат, куда отвезут ее не на месяцы, на годы. Филоненко успокаивает — вину Плевицкой суд доказать не сможет. Миллера не нашли. Скоблин исчез. Ну, приговорят на год-два «за соучастие». Подадим апелляцию, обратимся к президенту, и останется годик, а то и полсрока условного осуждения...