Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

Уже в начале испанских событий генерал Фокк, конечно же, оказался среди франкистов. Он — командир укрепрайона Кинто в Арагонии, считавший себя подлинным патриотом, помогавшим испанцам сдержать натиск большевиков. «Нам разрешают носить по форме русские национальные цвета и награды, — писал он с восторгом в Париж. — Мы боремся за бога, родину и короля. Вот уже три дня мы сражаемся с III Интернационалом, выполняя тем самым долг перед Россией. Пусть наше участие пока еще незначительно, но факт присутствия русских офицеров на фронте доказывает, что в эмиграции не все говоруны, активные только за рюмкой водки, но и люди, жаждущие свою ненависть к большевикам воплотить в деле». Сдержать большевиков Фокку не удалось. Он бежал из укрепрайона, бросив архив и письма. Среди документов находился и секретный приказ Шатилову — полно представлять РОВС перед различными организациями Европы и Балканского полуострова; приказ об отчислении из Воинского союза генерала Туркула, стремящегося возглавить некую тайную организацию, располагающуюся в Германии и Италии: приказ Миллера, объявившего в приказе выговор Фокку «за возглавляемое им массовое антидисциплинарное выступление офицеров»; два письма Туркулу и рапорт Миллеру о выходе из РОВСа (Причины? Сказано прямо. Во-первых, он считал Евгения Карловича не столь вождем «военного союза», сколь администратором и чиновником, причем не bз лучших. И всячески противопоставлял ему боевого генерала Скоблина — георгиевского кавалера, пролившего кровь за белое дело. Скоблин должен был по праву возглавить Союз, возродив подлинно боевую организацию. Попутно выяснилось, что генерал Фокк, направившись в Испанию, должен был по просьбе самого Франко выяснить, кто из русских эмигрантов, воевавших там, являлся тайным агентом НКВД, представителем Москвы, активно работающим среди «возвращенцев»). Левая печать, которой стали известны «подвиги» Фокка, обрушилась на него, прослеживая тесные связи русского генерала с испанскими террористами, французскими кjагулярами, а через них — и с немецким гестапо. Белогвардейцы, связанные и с итало-германскими фашистами, имели свои счеты с генералом Миллером, известным своим демократизмом и умеренно-левыми взглядами. Миллера следовало устранить! И возглавить эту акцию поручалось не кому-нибудь, а именно Скоблину. По мнению Марша, тут был определенный резон: два ровсовца, два генерала разительно отличались друг от друга. Но на кого же тогда работал Николай Владимирович? Где искать его и тех, кто руководил им? Судя по сообщениям специального корреспондента РОВСа и журнала «Часовой» в Испании генерал-майора Николая Всеволодовича Шинкаренко (он же Белогорский), публициста и писателя, автора профранкистских «Испанских писем» и несколько книг, Фокк появляется на театре военных действий эпизодически, без лишней помпы вояжируя по Западной Европе. Марш все же подстерег генерала в Париже и дважды беседовал с ним об исчезнувших руководителях «Воинского союза». Фокк держался самоуверенно, даже нагловато, намекая на свою полную информированность о жизни русской эмиграции, но по существу дела не мог (или не захотел!) сообщить ничего заслуживающего внимания. Правда, на вторую встречу он пришел подготовленным, со своей версией похищения, которую с апломбом отстаивал. Версия Фокка напоминала бытовавшую семь лет назад историю похищения генерала Кутепова, увезенного большевиками в Нормандию и отправленного пароходом в Советский Союз. Для правдоподобия приводились особые детали и специфические для данного времени и обстановки подробности. Генерал Миллер оказывался привезенным на грузовике в Гавр, посажен на пароход «Мария Ульянова» и отправлен через Стокгольм-Каунас в Ленинград. Скоблин после драматического допроса в штабе РОВСа оказывается переброшенным не то в Испанию, не то в Южную Америку. Под конец второй встречи Фокк, легко отринув все сказанное ранее, выдвинул новую версию, по данным «из проверенных источников», которые пока, естественно, не могут быть обнародованы. Евгений Карлович был вывезен из Франции советским консулом в Брюсселе Григорьевым с помощью некоего Айзенберга в автомобиле с номером «ЦД.113Х» и паспортом на имя польского гражданина Станислава Булатовича из Вильно. Скоблин в тот же вечер выехал в Марсель, где несколько дней скрывался в потайной квартире своего сообщника, затем на каталонском пароходике «Наполес» прибыл на улицу Верди 100. Далее следы его теряются, судьба пока известна не точно.

«Подробности», сообщенные Фоксом, не оставляли ни малейших сомнений в опереточной фантазии русского генерала, начитавшегося Эжена Сю или Конан Дойля. Жаль было потерянного времени. Трудно расписываться в собственном поражении. Все сроки, отпущенные на следствие, окончились. А тут еще опровержения, валившиеся на Марша и Роша одно за другим. Так было окончательно установлено, что зеленая библия — не пособие для шифровальщика. Записная книжка, переданная Плевицкой, не содержала абсолютно никаких секретных данных. Письмо и крестик, полученные в камере от некой Валентины Малаховой и предположительно оцененные следствием как тайный знак от мужа, оказались лишь даром благодарной почитательницы певицы, разделяющей общее негодование по поводу незаконного ареста «божественной, кристально чистой и глубоко верующей Надежды Васильевны». В письме вспоминаются ее выступления в Берлине. Корреспондентка слышала ее и в Галлиполи, где маялась Плевицкая, как и все русские женщины, жены русских офицеров, вынесшие страду походов, горя, боевого огня». Нет, — как сразу определил для себя Марш, — и в этой посылкой все «чисто». Он ни на минуту не сомневался: захоти следствие найти в Берлине Валентину Малахову, это не составило бы никакого труда...

Что же могло представить правосудию следствие в результате долгой и кропотливой работы? Оспариваемое алиби Плевицкой, которая дает не слишком точное время посещения ателье Скоблиным? Версию поломавшейся внезапно машины? Тщательно затираемый «гаврский след», для уточнения деталей которого упущено время?.. Можно ли восстановить его во всей полноте? Или использовать одну из последних речей Евгения Карловича, в которой он, — словно в предчувствии своей участи, — говорил о переговорах французских властей с советскими дипломатами, которые в качестве компенсации за передачу промышленных заказов потребовали разгрома активных эмигрантских организаций, под которыми в первую очередь подразумеваются все организации РОВСа. Как говорил тогда Миллер? «Я не верю, что Франция в 1931 году может последовать примеру Болгарии Стамболийского 29-го года и поэтому меня это известие, имеющее несомненные основания, не только не огорчает, но искренне радует, ибо не может быть лучшего свидетельства, что РОВС одним своим существованием сознается советской властью как наибольшая угроза и опасность...» Пророческие слова! Они могут быть использованы в качестве косвенных улик на будущем процессе — не более. Что еще может получить следствие? Настроение присяжных? И то, пожалуй, что певица — русская, иностранка, а после шумного дела коагуляров у нас не любят иностранцев, занимающихся французской политикой, тем более поучающих нас, навязывающих свой образ мыслей, свои законы поведения. Такие настроения вполне перекроют все недостатки и просчеты следствия, — решил Марш.

Итак, допросы окончились. Пусть начинается суд. Французский народ против политиканов-эмигрантов, заговорщиков и террористов разных мастей. Марш делает заявление для печати: процесс начнется днями. Судить будут Плевицкую: она — единственный свидетель и соучастник совершенного преступления...

9

Плевицкая, между тем, пребывала все в той же камере и в том же обществе двух воровок-француженок, из которых старшая была опытным осведомителем полиции. Имя исполнительницы русских народных песен в последнее время все реже стало появляться на страницах газет. Общество начинало терять интерес к исчезнувшим генералам и к будущему процессу над русской певицей.

...По поводу Нового года Надежда Васильевна получила праздничный обед — бифштекс с картофелем и четверть литра красного вина. У нее появился еще один русский адвокат — некий мэтр Майер, который подал кассацию и заявил, что надеется на пересмотр ряда материалов следствия. Их первая встреча прошла в доверительной доброжелательной обстановке. Плевицкая была необычно возбуждена и говорлива.

Уже более полугода провела Плевицкая в тюрьме, ожидая суда. Закончив следствие, Марш добился отпуска и уехал из Парижа, передав дела своему коллеге, де Жирару... В Гавр вернулся пароход «Мария Ульянова», на котором, как подозревали, — и увезли Миллера (А, может, и Скоблина? Или их вместе?). Де Жирар поспешил допросить капитана и некоторых членов команды, понимая, что по истечении стольких месяцев это абсолютно бесперспективное дело. Капитан пристойно говорил по-французски и поражал находчивостью: на каждый вопрос следователя у него (точно заранее заготовленный) тотчас находился обстоятельный и вполне правдивый ответ. «Вез ли он ящики?» — «Вез, небольшие, картонные, человека туда ни за что не засунешь, не распилив предварительно». — «Что находилось в ящиках?» — «Какой-то архив, бумаги, книги как будто. И продукция парижской галантерейной и кожевенной фабрик. Или тонкого белья и косметики — я уж и не помню. Впрочем, это легко проверить по судовым документам... Да* были еще и металлические детали сельскохозяйственных машин, весьма крупные. Они крепились прямо на корме и юте без ящиков. В трюм их не спускали».