На службе зла - Роберт Гэлбрейт

В 21 год я не понимал того, что знаю сейчас: другой такой, как ты, нет на целом свете и я никого не смогу полюбить так, как тебя…

А Сара Шедлок повисла у него на шее, когда он – без сомнения, пьяный – изливал на нее откровения насчет Робин, которая страдала агорафобией и не давала к себе прикасаться…

Звякнул мобильный. Робин машинально подняла его с дивана и прочла:

Так и быть, поверю.

Смысл прочитанного до нее не доходил; она опустила телефон, оставив сообщение без ответа. До чего же трагическое зрелище представляет собой плачущий мужчина. У Мэтью покраснели глаза. Плечи вздрагивали.

– Мэтт, – тихо выговорила Робин, тронутая этими беззвучными рыданиями. – Мэтт…

И протянула руку.

38

Dance on Stilts[69]

Небо окрасилось цветом розового мрамора, но народ не спешил расходиться. На тротуары высыпал миллион лондонцев и приезжих в красно-бело-синих шляпах, пластмассовых коронах, с флагами Соединенного Королевства; надувшиеся пивом шуты тащили за руки детишек с размалеванными физиономиями, и все эти толпы подпрыгивали и плыли на волнах слезливых сантиментов.

В подземке было не пробиться, на улицах – и того хуже; выискивая то, что нужно, он прокладывал себе путь под звуки национального гимна, выводимого безголосой пьянью, и только раз припев не резанул ухо: когда его всем выводком затянули развеселые валлийки, преградившие ему дорогу на выходе из метро.

Чудо при расставании обливалось слезами. Оно на время приободрилось от зрелища королевской свадьбы, размякло и пожалело себя, стало отпускать жалостливые намеки о верных и неразлучных. Сдержался он единственно потому, что каждым нервом, каждым атомом был нацелен выполнить то, что спланировал на вечер. Высвобождение приближалось, он проявил терпение и ласку, а что получил в награду? Чудо вконец распоясалось и стало требовать, чтобы он остался.

А он уже и куртку надел, и ножи приладил, ну как тут было сдержаться? Он хорошо это умел – даже пальцем никого не трогая, нагнать страху одними лишь словами, жестами, внезапным оскалом сидящего внутри зверя. Хлопнув дверью, он вылетел из дому, оставив позади униженное и запуганное Чудо.

Потом нужно будет напрячься и обставиться, рассуждал он, пробиваясь сквозь запьянцовскую компанию на тротуаре. Букетик вшивый принести, изобразить покаяние, туфту какую-нибудь про стресс на уши навесить… От этих мыслей его перекосило.

Никто не посмеет встать ему поперек дороги, при его-то росте и комплекции, хотя какая-то мелюзга путалась под ногами. Но это не более чем болванки, кегли из мяса – так к ним и следует относиться. Для него только те люди что-нибудь значили, которые могли пригодиться ему для дела. Потому-то Секретутка и стала для него столь важной персоной. Никогда еще он не преследовал женщину так долго.

Впрочем, с предыдущей тоже пришлось повозиться, но там было другое. Та дурища очертя голову бросилась к нему в капкан, будто всю жизнь мечтала быть порубленной на куски. А ему еще и лучше…

Он даже заулыбался. Персиковые полотенца и густой запах крови… На него мало-помалу накатывало знакомое чувство – чувство всесилия. Сегодня все повторится, он уже знал…

Headin’ for a meeting, shining up my greeting…[70]

Выискивал он девчонку, отделившуюся от компании, подшофе, размякшую, но все они, как назло, брели стадами, и он уже стал подумывать, что на безрыбье и шлюха рыба.

Нынче – не то что в прежние времена – проститутки по улицам не слонялись: все обзавелись мобилами, интернетом. Купить телку – все равно что заказать еду на дом, но ему не улыбалось наследить в Сети или засветиться по мобильному. На улицах оставалось одно отребье, он знал все закоулки, но нужно было выбрать место, с которым его ничто не связывало, – подальше от Чуда. Без десяти двенадцать ночи он, в низко надвинутой на лоб шапке, дошел до Шеклуэлла и стал кружить по улицам, пряча подбородок в воротник куртки и при каждом шаге ощущая ножи: прямой разделочный и небольшой тесак. В окнах пабов и индийских ресторанчиков горел свет, повсюду мотылялись британские флаги… Он готов был хоть всю ночь бродить, чтобы только добиться своего…

На неосвещенном углу стояли три бабешки в мини-юбках, курили и о чем-то болтали.

Он прошел по другой стороне улицы, и одна из них окликнула его, но он не ответил и нырнул в темноту. Три – это перебор: зачем ему две свидетельницы?

Пешая охота представляла собой легкую и одновременно трудную задачу. Можно не волноваться, что номер заснимут на камеру, но вот вопрос: куда ее завести? Да и смываться от копов намного сложнее. Битый час он нарезал круги по улицам, пока не очутился на том же самом углу, где стояли проститутки. Сейчас их осталось всего две. Уже проще. Одна свидетельница. Его лицо почти целиком скрывал воротник. Нужно было решаться, но тут к бабешкам подъехала машина, водитель перебросился с ними парой фраз, посадил приглянувшуюся девицу к себе в автомобиль и умчался.

Дурман ликования устремился по венам в мозг. Точно так все сложилось в первый раз: тогда, как и сейчас, он остался один на один с самой страшненькой, чтобы сделать с ней все, что заблагорассудится.

Нужно было спешить, пока рядом не оказалось любопытных глаз.

– А, вернулся, сладкий?

Голос у нее был сиплый, хотя сама выглядела молодо: крашенные хной волосы собраны в короткий пучок, в ушах пирсинг, в носу тоже. Ноздри розоватые, влажные, будто насморочные. Кожаная куртка, мини-юбка из латекса, туфли на запредельно высоком каблуке – странно, как еще ногу не подвернула.

– Сколько? – спросил он, даже не слушая, что она говорит. Какая, на хрен, разница.

– Хочешь – можно ко мне пойти.

Он дал согласие, но не расслаблялся. Хорошо, если у нее комната с отдельным входом или однокомнатная квартирка и на пустой лестнице есть какой-никакой грязный, темный закуток, готовый принять тело. А вдруг она его приведет в людное место, скажем в бордель, где будут другие проститутки, а с ними старая жирная сука-мамка или еще того хуже – сутенер…

Девица вывалилась на дорогу раньше, чем загорелся зеленый сигнал светофора. Пришлось схватить ее за руку и дернуть назад, потому что мимо с ревом несся белый фургон.

– Спаситель мой! – захихикала она. – Спасибо тебе, сладкий.

Чем-то закинулась, не иначе. Таких он видел множество. Сопливый нос внушал ему гадостное чувство. В темных витринах магазинов их отражения смотрелись как папа с дочкой: она – тощая коротышка, он – высоченный здоровяк.

– Видал свадьбу? – полюбопытствовала она.

– Чего?

– Свадьбу принца видал? Невеста – до чего миленькая.

Даже эта никчемная дрянь сходила с ума по пресловутой свадьбе. На ходу ни на минуту не затыкала фонтан и постоянно хохотала, цокая своими дешевыми шпильками; он между тем не проронил ни слова.

– Жаль, что маменька его до этого дня не дожила, верно? Нам сюда, – сказала девица, указывая на многоэтажку в квартале от них. – Тут моя хата.

Издали было видно, что у освещенного подъезда кучкуются люди, а один парень сидит прямо на ступеньках.

Он остановился как вкопанный.

– Нет.

– Чё такое? Не стесняйся, сладкий, тут все свои, – убежденно выговорила она.

– Нет, – повторил он, крепко взял ее за плечо и внезапно разъярился.

Что она затевает? Думает, он вчера на свет родился?

– Туда, – указал он на темный проход между домами.

– Сладкий, у меня постелька…

– Туда, – не скрывая раздражения, повторил он.

Она уставилась на него, хлопая густо намалеванными ресницами, немного обеспокоенная, но утратившая – тупая корова – способность ясно мыслить, и тогда одной лишь силой воли он молча заставил ее подчиниться.

– Ладно, сладкий, как скажешь.

Каждый шаг отзывался хрустом, как будто они шли по гальке. Он переживал, как бы в проулке не оказалось сенсорных уличных фонарей или датчиков, но в двадцати ярдах от дороги их поглотила густая, непроглядная тьма.

Он был в перчатках. Протянул ей деньги. Она расстегнула ему штаны. Еще вялый. Пока она, стоя на коленях, во мраке занималась своим делом, пытаясь хоть как-то его завести, он бесшумно достал из потайного кармана ножи.

Легкое скольжение по нейлону; потные ладони обеих рук удобно легли на рукоятки.

Он пнул ее в живот с такой силой, что она отлетела назад. Судорожные вдохи, свистящий хрип и хруст гравия подсказали ему, куда она приземлилась. В расстегнутых брюках, которые уже сползли на бедра, он рванулся вперед, споткнулся о проститутку и всем своим весом обрушился на нее.

Разделочный нож раз за разом погружался в плоть, скреб по кости – возможно, по ребру. Он выдернул и снова вогнал в нее нож. Из ее легких вылетел свист – и вдруг, к его невероятному удивлению, она закричала. Он пригвоздил ее к земле, но она рыпалась, и он никак не мог нащупать ее горло, чтобы перерезать. Пришлось посильнее рубануть ее зажатым в левой руке тесаком… невероятно, но в ней еще оставалось достаточно сил, чтобы заверещать снова…