Старуха - Михаил Широкий

Она стиснула и без того почти невидные, тонкие, как нити, губы, стукнула маленьким сухим кулаком по подлокотнику и натужно выкрикнула:

– Приведите её! Немедля!

Недвижимые, безразличные ко всему мертвецы после этих слов вздрогнули и чуть-чуть зашевелились, словно обнаруживая некоторое беспокойство или даже страх. А чуть подальше, у старухи за спиной, послышалась какая-то нестройная возня, как если бы кто-то невидимый бросился исполнять её приказание.

А затем случилось то, чего ждали приятели. То, ради чего, как они не без оснований полагали, она и явилась сюда, для чего собралась здесь вся эта странная, жутковатая компания. Для чего такими извилистыми, диковинными путями были приведены в это место они сами. Она обратила, наконец, на них внимание. Устремила в их сторону тяжёлый, хваткий взгляд своих блёклых неживых глаз. И минуту-другую рассматривала их напряжённые, съёжившиеся фигуры пристальным, неотрывным взором, как будто видела их впервые.

И добилась того, на что, по-видимому, и рассчитывала. Друзья не выдержали её ледяного, пронизывающего взора. Это было свыше их сил. Они потупились и невольно отступили на шаг, чувствуя, как их тела пронзил мертвенный холод, а сердца застыли, будто в тоскливом ожидании чего-то неминуемого и фатального.

Добрая же, очевидно, осталась довольна действием, произведённым на врагов одним её взглядом. Врагов, которых она создала себе сама, возненавидев их, по так и оставшейся неизвестной им причине, неистовой, неутолимой ненавистью и объявив им безжалостную, беспощадную войну, войну на истребление, в которой не могло быть ни мира, ни перемирия, которая должна была закончиться лишь уничтожением противника.

И вот она могла праздновать победу. Неприятели оказались в полной, безраздельной её власти. Она могла делать с ними всё, что было ей угодно. Их судьба была в её руках. И у приятелей не было особых иллюзий по поводу того, какова будет их участь, чем всё закончится для них. И они смирились с этим, приняли это как должное. Чего не избежишь, что не оспоришь, чему бесполезно и бессмысленно сопротивляться. Тем более здесь, в этом страшном подземном мире, вероятно в самой преисподней, куда завела их тёмная дорога, на которую, сами того не ведая, они вступили несколько недель назад. И где они были уже совершенно беззащитны и беспомощны и не могли даже надеяться на спасение и возвращение туда, где осталось всё самое дорогое и светлое, что было в их жизни.

Старуха, насмотревшись на них вдоволь, удовлетворённо ухмыльнулась и небрежно, презрительно скривив рот, прошамкала:

– Ну вот вы и у меня в гостях. Вы же так этого хотели… Добро пожаловать!

И, видимо не в силах сдержать своей радости, разразилась реденьким квохчущим смешком, сотрясшим всё её тощее ссохшееся тело, напоминавшее в своих белых одеждах покрытую пеленами мумию.

Товарищи, у которых от этого смеха мороз пробежал по коже, угрюмо, безнадёжно, точно прощаясь друг с другом, переглянулись и уныло поникли головами, уставившись себе под ноги. Они словно не желали видеть того, что должно было последовать затем.

Но любопытство, неодолимое, упрямое, не покидающее человека даже на пороге смерти, – а может быть, и после неё, – оказалось сильнее, и уже через несколько секунд они, не удержавшись, подняли глаза и увидели две новые фигуры, будто из ниоткуда возникшие в зале.

Одна была знакома им, и при первом же взгляде на неё друзья, хотя им и казалось, что ничто уже не способно испугать их, почувствовали пронизавший их страх. Позади старухиного кресла, выпрямившись во весь свой огромный рост и скрестив руки на груди, будто на страже, стоял мощный широкогрудый незнакомец с закрытым лицом, в долгополой чёрной хламиде, резко контрастировавшей с белыми одеждами остальных присутствующих. Тот самый, которого они видели в квартире Доброй, когда он, вынырнув из тьмы, явился их взорам и шагнул в их сторону, заставив их, вне себя от ужаса, обратиться в бегство. Тот самый, силуэт которого они увидели во время визита на стройку, за спиной говорливого сторожа, ныне абсолютно безучастно сидевшего за общим столом и будто не замечавшего своего убийцу. И вот он снова, в совершенно иной обстановке, предстал перед ними. И, как настойчиво подсказывал им громко заговоривший в них внутренний голос, предстал совсем не случайно. В том мире, в котором они очутились, – в отличие от того, откуда они пришли, – вообще ничего не происходило случайно. Всё имело свой смысл, значение и целесообразность.

Но неизвестный явился не один. Рядом с ним, чуть впереди, справа от старухиного кресла, застыла ещё одна фигура, являвшая собой полную противоположность ему. Невысокая, хрупкая, миниатюрная, с красивой осанкой, очевидно женская. Облачённая, как и все собравшиеся, за исключением чёрного незнакомца, в белоснежное одеяние с лёгким голубоватым отливом, мягкими струящимися складками опадавшее на пол. Её руки бессильно висели вдоль тела, полностью покрытая просторным капюшоном голова будто в изнеможении склонилась на грудь. Казалось, незнакомка была объята сном, или, по крайней мере, пребывала в глубоком беспамятстве, похожем на летаргию.

Едва взглянув на неё, Миша ощутил странное волнение. Несмотря на облекавшее её широкое покрывало, скрадывавшее очертания фигуры, она тем не менее показалась ему знакомой. И чем дольше он вглядывался в неё, тем сильнее делалась его уверенность в том, что под лазурно-белыми одеждами скрывается та, о которой до недавнего времени были все его мысли. Вмиг всколыхнувшееся и разгоревшееся в нём горячее чувство также громко и настойчиво говорило ему о том же.

Но это не укладывалось у него в голове. Как это могло получиться? Разве такое возможно? Как она могла оказаться здесь, в этом царстве ужаса и смерти, среди чудищ, покойников и всякой нечисти, за столом, на котором копошатся и извиваются мерзкие гады? Она, юная, свежая, прекрасная, живая…

А может быть, уже не живая? – дойдя до этой мысли, одёрнул он себя, и охватившее было его нервное возбуждение резко спало. Разве живому место в преисподней? Они попали сюда только после того, как умерли. Они не знали, когда именно, в какой момент это произошло, но не сомневались в том, что уже мертвы, что свет жизни погас для них навсегда. И потому они здесь, в мучительном, изматывающем ожидании своей дальнейшей участи. Но что же делает тут она? Неужели она тоже?..

– Узнаёшь? – ворвался в его смятенные, горячечные раздумья скрипучий голос Доброй, чуть вздрагивавший от рвавшегося наружу смеха.

Миша, на лбу которого выступил холодный пот, перевёл на неё сумрачный, остановившийся взгляд и судорожно стиснул зубы.

Старуха, уже не сдерживаясь, опять захохотала, обнажая голые розоватые дёсны и раскачиваясь, как болванчик, туда-сюда.

– Узнал! Узнал! – задыхаясь от смеха,