Ужасные невинные - Виктория Платова

В ту самую минуту, когда он отрывается от земли, шведка хватает меня за руку.

– I am afraid to fly. Each time I die from fear45.

Проклятая мадам вцепилась в меня не на шутку. Ее рука холодна, как лед, ее пергаментные пересушенные пальцы режут мою кожу, как жесть, к тому же я насчитал с полдюжины крошечных пигментных пятен; Лора, Лора, ты должна быть счастлива, что не дожила до кромешного ужаса старения, что он обошел тебя стороной. Ты должна быть счастлива, принцесса!..

– Will not we fall down46?..

Шведка успокаивается, но ненадолго.

– You such likable young man!.. And these eyes of a different colour! Motley eyes must bring luck47!..

Фраз слишком много, чтобы их смысл дошел до меня полностью. Кажется, шведка со страху понаделывала мне комплиментов, я такой миляга и еще что-то про глаза. Разноцветные глаза приносят удачу. Или счастье. Или что-то в этом роде.

Я не против, я совсем не против, вот только гребаной еврокомиссарше не мешало бы перетереть это с Лорой. А лучше с Август, пришла ли в себя Август перед тем, как разбиться? За секунду до того?.. Лучше не думать об Август. Эй, прекрати думать, безумный Макс!..

Лучше вообще не думать ни о чем, положиться на будущее, положиться на орешник, в его корнях копошится jukebox; положиться на небо, в нем парит прямоволосая Тинатин – девушка, в которую я отчаянно влюблен. Да, лучше положиться на небо, с преисподней я связываться не хочу.

– You seem sad to me48…

Опять чертова шведка!

– Пойдешь ты в жопу или нет? – устало говорю я. – Вот задолбала!..

– Maybe you need the help? Friendly advice49?

Просто блядство какое-то!..

Собрав жалкие крохи разговорного английского, я выкладываю их перед алчущим шведским клювом: все в порядке, мэм, не стоит беспокоиться, мэм, это – мое обычное выражение лица, мэм, спасибо, мэм.

Великий Гатри прав: европейцы, если под хвост им попала шлея, могут быть навязчивыми, как торговцы на восточном рынке; липучими, как дервиши; несносными, как навозные мухи. Мне не повезло, я встретил именно такой экземпляр.

Мертвые шведские зубы восходят надо мной снова, подобно десятку бледных лун.

– Take it, please! – она протягивает мне один из бамбуковых побегов. – A little present from a mad Swede! Do you understand me50?

Еще как понимаю, провались ты пропадом со своим бамбуком!..

Я все-таки беру бамбук и тут же принимаюсь яростно скрести им скулу: это должно восприниматься шведкой как проявление сермяжной русской непосредственности, то же самое сделал бы и ручной медведь, чего она от меня хочет? И когда же наконец придет черед скандинавской сдержанности? Больше всего я боюсь, что из-за тонкого бамбукового стебля выглянет лицо мертвой Лоры (которое я видел), и оно потянет за собой лицо мертвой Август (которое я так и не успел увидеть); они вместе сидели в ванной, а теперь будут вместе ходить за мной, как два попугая-неразлучника.

Целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..

Удзаттэ!

– This is my first visit to Moscow . I am shocking. And do you fly to Stockholm for the first time51?

Я неопределенно трясу подбородком; старая карга вцепилась в меня не на шутку, не хватало еще, чтобы это продлилось до конца полета и продолжилось в Стокгольме, если ей вдруг взбредет в голову навязаться мне в качестве гида. В порнорассказах Пи не продохнуть от самых нелепых, самых удивительных персонажей, но кого там точно нет – таких вот старух; у Пи на этот счет своя точка зрения: старое мясо вязнет на зубах, его не прожуешь. Юнгэгеблибенемэн – называла подобных хрычей Лора, как это звучит в женском, еще более смехотворном варианте, я не знаю.

Третье место в нашем ряду кресел занимает девчонка лет пятнадцати (шведка сидит как раз между нами); она появилась едва ли не последней, с шумом плюхнулась в кресло, тут же выдула изо рта огромный пузырь жвачки и надвинула на уши наушники.

Земфира.

Даже сидя за кресло от нее, я слышу, что это – Земфира, никаких возражений; тем более меня не интересует состояние барабанных перепонок девахи, а они (по-хорошему) уже давно должны были лопнуть.

В какой-то момент деваха снимает наушники: все дело в шведке, теперь она насела на юное создание, стоило только ему бросить пару лихих фраз на английском. Я ошибся насчет еврокомиссарских притязаний: шведке абсолютно все равно, с кем болтать.

«Тойота Лэнд Крузер».

Я оставил ее на стоянке рядом с аэропортом, заплатив за это почти астрономическую сумму. Срок, который значится в квитанции, – десять дней, успею ли я вернуться?

И что будет, когда я вернусь? И вернусь ли я вообще?

Не нужно загадывать, но где-то внутри меня зреет ощущение: мою милашку я больше не увижу. Единственное воспоминание о ней – брелок с ключами, саламандра, так понравившаяся моим пальцам в самом начале знакомства. Я вытаскиваю брелок-саламандру из рюкзака, все на месте:

спирали, все шесть, расположенных попарно,

камешки, заменяющие саламандре глаза,

отбитый кончик саламандровой лапы.

Новая конечность не выросла, вопреки общеизвестному утверждению, что саламандры регенерируют отмирающие клетки едва ли не лучше всех в природе.

К моей это не относится.

Да, вот еще что: саламандры не горят в огне. Я впервые рассматриваю брелок так внимательно, на трассе мне было недосуг сделать это; и ощущение, что металл липнет к пальцам, – тогда оно испугало меня, теперь же меня вряд ли хоть что-то сможет испугать.

Чем дольше я смотрю на чертовы спирали, тем глубже они затягивают меня. Они начинают двигаться, проникать друг в друга; я почти готов впасть в транс, но что-то останавливает меня. Несовершенство конструкции. Золотая (если это золото!) фигурка животного была задумана как некий лишенный малейшего изъяна предмет, но изъян есть.

Покалеченная лапа, отбитый кончик, я сейчас зарыдаю!..

Я не преследую никакой цели, когда вынимаю из кармана рубашки кусок металла, который выудил в сортирной раковине «Че…лентано».

Просто вынимаю.

Просто провожу языком по разлому.

Просто составляю обе части: большую и маленькую.

Они подходят друг другу идеально, как паззлы в детском наборе. Они были частью единого целого. Они и сейчас – часть единого целого.

«А девочка созрела… Созрела-а… Созрела-аа-а-а!..» орут наушники соплячки через кресло от меня. Мысль, медленно созревающая в моей собственной голове:

Этого не может быть.

Для того чтобы смириться с фотографиями Тинатин в ларинском мобильнике, много времени мне не потребовалось. Для того чтобы осознать, что Тинатин и тот, другой, Макс были знакомы или – во всяком случае – видели друг друга, времени потребовалось еще меньше. Чушь, фигня, нет никакого другого Макса, я – единственный.

Но дело не в этом.

Дело в золотом осколке.

В типе, после которого он остался. Гнусном типе в униформе, ходячем пособии по энтомологии, одно лишь воспоминание о нем вызывает привкус кислятины у меня во рту. Каким образом отбитая саламандровая лапка могла оказаться у него?.. До того как я составил паззл, Ларин Максим Леонидович был случайной преградой, но при этом – совершенно самостоятельной фигурой, одиноким путником в ночи. Теперь же меня не покидает ощущение, что он – всего лишь фрагмент, звено, часть единого целого. Что это за целое – мне неизвестно.

Соплячка не сводит с меня глаз. Пялится и пялится.

Бамбук (шведка успела всучить бамбук и ей) тоже задействован. Соплячка высовывает кончик языка, острый и неприлично, вызывающе красный; проводит им по стеблю, сворачивает в трубочку, – все ее движения откровенны до омерзения.

Девочка созрела. М-да.

Она подмигивает мне!.. Маленькая сучка, пороть тебя некому! А если кто-то и решится (в чем я сильно сомневаюсь), то это будет воспринято как элемент садо-мазо-феерии в гостиничном номере, чистая постель за двадцать пять центов, Буч и Санденс всегда клевали именно на чистую постель.

Я не клюну, поищи других дурачков.

– Do you will allow52?..

Опять хренова шведка. Прежде чем я успеваю что-либо сообразить, она вынимает у меня из рук брелок с саламандрой и принимается вертеть его в руках, подносит к глазам, стучит размягченным ногтем по спинке, по глазам-камешкам. Она выглядит взволнованной. Она разражается тирадой, путая английские и, очевидно, шведские слова. Я ни черта не понимаю из ее спича. Ни черта.

– Что говорит эта старая курва? – спрашиваю я у соплячки.

Соплячка все еще не может справиться со своим языком, он вывалился изо рта почти наполовину.

– Что она говорит?..

Наконец-то применение языку найдено: соплячка облизывает им губы, что должно означать крайнюю степень сосредоточенности.

– Она – антиквар. Специализируется на… – Несколько коротких реплик в сторону шведской карги и такое же короткое уточнение: – На… артефактах… или что-то вроде… Из Латинской Америки. Артефакт – есть такое слово или нет?.. Та фигня, которую ты держал в руках, кажется ей очень ценной. Очень дорогая вещь и очень редкая. Очень, очень дорогая… Она может провести экспертизу в Стокгольме. Если ты захочешь. Она могла бы купить эту вещь, тебе нужно просто указать сумму.