Ужасные невинные - Виктория Платова

Сара.

Альпинистку звали Сара, имя самой актрисы так незначительно, что сейчас и не припомнить, указано ли оно в титрах.

Но ведь и Август – тоже эпизод, надо постараться побыстрее забыть о нем; глухой стук тела о землю, где-то далеко внизу: пусть это и будет последним напоминанием.

Я подбираю куртку, которую в самый последний момент выпустила из рук Август, и толкаю дверь носком ботинка: никто не найдет моих отпечатков на ручке двери, никто не найдет следов моего присутствия в доме, что касается Билли…

Билли на год уезжает в Кельн. Уже сегодня утром.

И вряд ли она вернется, даже если узнает, что Август погибла. Билли не из тех, кто будет в лепешку расшибаться ради друзей, и если Билли окажется молодцом – ей ничто не угрожает.

Мне очень хочется, чтобы Билли оказалась молодцом.

«Этот парень не производит впечатления хладнокровного убийцы. Может убить, если окажется в безвыходном положении, – но не ради денег и не женщину».

Никак не удается вспомнить фильм, в котором прозвучала фраза. А я отчаянно пытаюсь вспомнить, так отчаянно, как будто от этого зависит моя жизнь. Ничего не получается, утешает лишь то, что «этот парень» таки вышел сухим из воды и получил в награду девушку, которую любил. Что касается меня, то ради денег я не убивал, Август… м-м… Август – не вполне женщина, я просто оказался в безвыходном положении. Следовательно – нужно и правда забыть о происшедшем; хеппи-энд наступит только тогда, когда ты забудешь обо всем.

Да и кто будет грустить об Август, кто ей посочувствует? Хороших фотографов немало, среди них есть и суперуспешные; им можно предложить выгодный контракт, так что никто не заметит подмены. Баскам, ирландцам, кожаным органайзерам, брючным ремням и ручкам «паркер» совершенно наплевать, кто их снимает. Ценны они, никак не Август. Август – обслуга, хуже горничной, хуже официанта, хуже гостиничного портье. Ни один человек о ней не вспомнит. Ни один.

…Билли болтает и болтает.

***

ИЗВИНИТЕ МЕНЯ!

Я человек глухой.

Жить в мире звуков -

счастье.

У меня его нет.

Что такое музыка и

голоса родных, любимых, – я

не знаю.

У меня нет слуха, нет

голоса, нет речи.

Вы, благородный человек,

купите эту азбуку глухих

всего за 10 рублей.

БЛАГОДАРЮ ВАС!

Неважно отксеренная бумажка размером с ладонь. Она легко складывается вдвое: слева – послание, не менее страстное, чем послание к филистимлянам, справа – сама «ручная азбука». Тридцать две пиктограммы человеческой руки соответствуют тридцати двум буквам алфавита, отсутствует только «Е». Но и того, что есть, достаточно.

Вот уже десять минут я добросовестно пытаюсь сложить пальцы так, как нарисовано на пиктограммах. Лучше всего получаются:

«А» – Август,

«Л» – Лора,

«Б» – Билли;

чуть хуже:

«У» – убил, убийство, убийца, убиваю,

«Т» – мне бы хотелось добиться в ее изображении совершенства, но этого как раз не происходит: «Т» оказывается безбожно смазанной, разобрать, какая комбинация пальцев соответствует ей, практически невозможно.

Тинатин снова ускользнула.

И в этом виноват тип, который всучил мне ручную азбуку за десять рублей.

Он накрыл меня в кафе аэропорта, куда я отправился сразу после того, как проводил Билли.

Билли оказалась молодцом.

Она не задала ни одного вопроса об Август, она даже не спросила почему я так задержался в магазине; она не спала – я видел это; она не спала, но и расспрашивать меня не стала. Остаток пути в аэропорт и те полчаса, что мы провели в ожидании начала регистрации, она несла умилительную чушь о роли писателя в современном обществе и о том, что никогда не заведет ни певчих птиц, ни детей, и о том, что ей не встретился ни один мужчина, который бы удивил ее по-настоящему, и о том, что у нее проблемы с месячными (вечно они задерживаются!..), и о том, какой душка Милорад Павич и какой мудак Тони Блэр, и о том, что Америка – враг человечества, а друзей у человечества нет, и о том, что будущее за Китаем, и о том, что правая грудь у нее больше, чем левая, и из-за этого она рассталась с несколькими своими любовниками…

Билли – очаровашка.

– Ты обязательно станешь знаменитой, Билли, – говорю я ей на прощание.

– Ты думаешь?

– Я в этом уверен.

– Спасибо, дорогуша!..

Она целует меня в щеку: я редко удостаивался столь страстного поцелуя, а это именно страстный поцелуй. За одно лишь упоминание, за одно лишь предположение о том, что ее ждет гипотетическая слава, что физиономия ее когда-нибудь украсит обложку самого бросового журнала, Билли готова отдать все, что угодно. Билли, конечно, не тамагочи, скорее – покемон, покемон Пикатю, гы-гы, бу-га-га, нахх! дамочка, принадлежащая красе людей – кошек; но и у любого среднестатистического тамагочи, и у до одури эксклюзивной Билли задействованы одни и те же рецепторы. И внешние раздражители для них абсолютно одинаковы.

Слава.

Это не означает быть фигурой, равной Черчиллю, Христу или Гарри Поттеру, это означает – не прозябать в полной безвестности. Даже если ты разместил свой говеный рассказишко на сайте «Проза.ru» и его прочли сто человек, а пятнадцать оставили свои слюнявые комментарии – это уже кое-что.

Это – почти слава.

Нет ничего страшнее полной безвестности, вопиют рыжие вихры Билли; если простая бесхитростная жизнь настройщиков, стропилыциков и погонщиков овец – религия, то Билли – безусловно, атеист.

Воинствующий.

– …Дай мне книгу!

– Какую, Билли?

– Ту, которую я тебе подарила.

Я возвращаю Билли «Двух девушек…», и она размашисто пишет на первой странице:

Marsiliusstr.70

50937 Koln

– Это мой кельнский адрес, – поясняет Билли. – Понятия не имею, как произносится эта хренова штрассе… Если случайно окажешься в Кельне…

– Все может быть…

– Я была бы рада повидать тебя снова.

– Я тоже, Билли.

Теперь уже я целую Билли в вовремя подставленную щеку. А она на секунду задерживает губы у моего уха.

– У тебя в рюкзаке лежит пистолет. Настоящий. Забавно, только в самолет с ним не пустят.

– О чем ты?

– Ни о чем. Просто знай: ты мне нравишься, и я на твоей стороне. Что бы ни произошло… Бай-бай, дорогуша!..

Не успеваю я опомниться, как Билли отрывается от меня и растворяется в толпе ожидающих регистрации на дюссельдорфский рейс. Из Дюссельдорфа Билли отправится в Кельн, увижу ли я ее когда-нибудь еще?..

…У типа, который подошел ко мне в кафе, странное лицо: очень подвижные брови, живые глаза – и безвольный подбородок паралитика. Со ртом дела обстоят еще хуже: его как будто и вовсе не существует, тонкую, едва заметную полоску губ можно упразднить за ненадобностью. Все проясняется, когда он кладет передо мной небольшой листок.

РУЧНАЯ АЗБУКА

Я не единственный, кому он предлагает купить это счастье, атаке глухонемого подверглись почти все посетители кафе; но я – единственный, кто вытаскивает десятку. Фраза «Вы, благородный человек, купите эту азбуку глухих» сразила меня наповал.

В памяти глухонемого я останусь благородным человеком, а это уже немало.

Я бы отдал ему и свою куртку, она не в пример лучше жалкой ветровки, в которую одет глухонемой; меня останавливает лишь то, что она выпачкана кровью. Лучше избавиться от нее тихо, просто оставить где-нибудь вблизи урны или прямо здесь, в кафе.

Оставить и забыть о ней навсегда. И обо всем, что произошло, – тоже.

До начала регистрации на мой рейс остается пятнадцать минут, и этого вполне достаточно, чтобы решить судьбу «Глока», в самолет с ним не пустят, тут Билли права.

Я оставляю его в сливном бачке аэропортовского туалета, если его и найдут, то не так быстро, как тело Август; прощание с «Глоком» затягивается, мне жаль расставаться с такой игрушкой, мне искренне жаль, я едва не плачу.

Прежде чем опустить пистолет в бачок, я тщательно протираю его поверхность: ни одного отпечатка не должно остаться, ни одного упоминания о линиях на моей руке. Некоторое время я смотрю на тельце пистолета, опустившееся на дно: оно не всплывет, его не раздует, оно, как жемчужина, будет ждать своего часа – или своего нового хозяина.

Если бы здесь была Билли… О, Билли обязательно придумала бы зубодробительную историю о новом владельце и о том, что тот совершил бы при помощи «Глока». Насколько эта история будет отличаться от моей собственной истории?

Я не знаю.

Я слегка помахиваю «Глоку» пальцами: «Прощай, друг!»

А по выходе из кабинки меня ждет новый сюрприз: глухонемой из кафе. Он стоит напротив кабинок и в руках у него куртка, которую я оставил в кафе. Стоит мне появиться, как глухонемой начинает скалиться в улыбке: улыбаются глаза, разлетаются брови, только рот по-прежнему не задействован. Жестами глухонемой дает понять, что я, благородный человек, забыл куртку, а он, не менее благородный человек, заметил это и решил исправить мою оплошность.