Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

могла третьей в таком вот семейном союзе. А впоследствии — даже и не третьей...

Но в её сердце жили их со Збирой походы в горы, их ночёвки под открытым небом, их рассветы и закаты — всё то, что составляло основу, душу, живую ткань, кровь и плоть их дружбы. Это вросло в неё корнями, и вырвать это из неё можно было только ценой огромной, страшной крови и душевной боли. Всё равно что часть себя убить.

Сборы в дорогу шли, матушка пересчитывала ящики и узлы, а Онирис бросилась на поиски Збиры. Она не могла вот так уехать, не поговорив. И плевать, даже если ей придётся для этого вытащить Збиру из кустов, оторвав от Эмерольфа... Впрочем, после новости о том, что молодожёны ждут первенца, охи-ахи по кустам как-то поутихли.

Збиру Онирис нашла в лошадином загоне: она тренировала молодого жеребца на корде, готовила его к седлу. Ничего внешне в ней не изменилось, по-прежнему её тонкую талию перехватывал широкий ремень: пока нечему было там выступать, срок насчитывал недели две, не больше. Лишь коса её немного поредела: к остриженным под расчёску вискам добавился и затылок. Збира объясняла это тем, что летом ей жарко работать с такой густой гривой, вот она её и уменьшила слегка. Бакенбарды она начала было снова отпускать, но потом вдруг сбрила на стадии небольшой щетины: оказалось, это Эмерольф её попросил. Ему больше нравились её гладкие щёки.

Онирис подошла к ограде загона и окликнула:

— Збира!

Та ответила не сразу, занятая с конём. Онирис не стала повторять свой зов, просто молча стояла и ждала за оградой. Наконец Збира передала коня брату, сняла грубые рабочие перчатки и подошла, остановившись с внутренней стороны загона. Ограда разделяла их, и сердце Онирис сжалось от горькой символичности этого препятствия.

— Я уезжаю, Збира, — тихо проронила она.

— Я знаю, — сказала та.

Невыносимо мучительный ком встал в горле, и Онирис поймала ртом воздух с солоноватым привкусом слёз. Она смотрела в лицо Збиры — спокойное, сдержанно-задумчивое, со сжатыми губами, и пыталась разглядеть на нём хотя бы отблеск их былых рассветов и закатов, расслышать шелест летних дождей, уловить эхо счастья, ушедшего безвозвратно.

— Збира... Давай помиримся, прошу, — сдавленно и сипло проговорила Онирис. — Я не могу уехать, оставшись с тобой в этом мучительном... отдалении.

Несколько мгновений губы Збиры оставались горьковато сжатыми, потом она сказала:

— Тебе это правда нужно? Я думала, что ты выбросила меня из сердца, что я перестала для тебя существовать.

Ком в горле становился всё невыносимее, душил всё мучительнее. Ветерок холодил солёную влагу на глазах Онирис, когда она прошептала:

— А я думала, что это ты всё обрубила, Збира. Что ты стёрла из сердца и из памяти наше детство... Что рассветы, на которые мы смотрели вместе, угасли для тебя... Что ветер, трепавший тогда наши волосы, утих навсегда. Что всё это тебе больше не дорого, и ты избавилась от нашего прошлого, как от старых ненужных писем. Что ты счастлива и тебе совсем не больно...

В неподвижном до этого мгновения лице Збиры что-то дрогнуло — не то вспышка, не то волна прокатилась по нему.

— Почему не больно? — тихо, глуховато проговорила она. — Мне было больно, сестрёнка. Но я не показала тебе своей боли. И всё то, о чём ты говоришь, мне невыносимо тяжело было терять... Но я, сцепив зубы, переболела, перестрадала, справилась, живу дальше. И ты живи, моя родная.

Свежо пахло скошенной травой, ветер волновал кроны деревьев, Макша спряталась за облаком, и стало пасмурно, тревожно, безысходно. Онирис уже не могла сдержать в себе эту надрывную тоску, и та прорвалась наружу.

— Збира... Я не смогла стать тебе женой, но умоляю, позволь мне остаться другом и сестрой, давай сохраним хотя бы это! — протягивая руки поверх ограды и дотрагиваясь до плеч дочери костоправки, заплакала она. — Это невыносимо — расставаться не друзьями и не врагами... Не пойми кем! Эта неопределённость и недосказанность убийственны! Они оставляют на сердце рану, которая не заживёт никогда... Так и будет кровоточить... Ты говоришь, что перестрадала, но я знаю, что и у тебя такая же рана, Збира! Давай не будем расставаться, не исцелив друг друга... Пожалуйста, Збира... Пожалуйста...

С каждым «пожалуйста» Онирис тянулась всё ближе, пока не встала на нижнюю перекладину ограды. Та по-прежнему разделяла их, но руки Онирис обняли Збиру за шею поверх этого препятствия. Однако руки Збиры не двинулись, чтобы обнять в ответ. Вместе с отчаянными, безысходными слезами сердце Онирис горько утекало в эту безответность, в эту убийственную невзаимность, оставляя в этой серой холодной мгле часть себя... Зачем? Ведь никто не придёт и не возьмёт оставленное, не примет на тёплые ладони, не согреет нежностью.

Так и не получив ответных объятий, руки Онирис разомкнулись, соскользнули и безжизненно повисли. Збира надела перчатки и медленными шагами направилась к брату, чтобы взять у него коня и продолжить работу. Онирис, скользя пальцами по ограде, осела на траву и мучительными толчками-спазмами извергала из себя боль. Боль струилась потоком, но внутри её меньше не становилось. Всё так же пахло скошенной травой, всё так же тревожно и пасмурно волновались кроны деревьев, умоляя свет Макши вернуться, но та закрыла от них свой ласковый лик тучами. Онирис, уткнувшись лбом в перекладину ограды, внутренне присоединялась к мольбе этих деревьев, только не Макшу она умоляла вернуться, а просила не умирать рассветы и закаты, не стихать эхо летних гроз, не уходить в пустоту мудрость горных вершин. В детство не было возврата, но хотя бы память о нём не должна остаться горькой, с нестираемой печатью утраты, с незаживающей раной на сердце...

Кроны деревьев дозвались, докричались до Макши: щекой Онирис ощутила ласковое тепло лучей. Солнце Нави улыбнулось сквозь тучи, а земля под Онирис дрогнула от приземления ног Збиры, перемахнувшей через ограду.

— Сестрёнка, что ты мне сердце-то рвёшь в клочья?! Я себя зашила наживую, без обезболивания, а ты мне этот шов вскрываешь без ножа...

Этот горький, но тёплый шёпот защекотал ухо Онирис, а сильные руки в пахнущих конюшней перчатках сгребли её в объятия. Онирис уцепилась за плечи Збиры, судорожно обняла их, сотрясаясь от тихих, измученных, надломленных рыданий: несколько быстрых коротких всхлипов — бездыханная пауза — снова каскад всхлипов — снова пауза.

— Збира... Скажи, что ты меня всё так же любишь... Не отворачивайся, не уходи молча,