Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье

было невозможно, и мне оставалось только выругаться. Что прикажете делать с подобными солдатами? И я сказал себе: «Они просто разбегутся».

Часа через два передние ряды моего батальона вышли на чистую от леса поляну, через которую пробегали несколько дорог, и остановились. Когда подошли задние ряды, костры уже пылали. Я страшно удивился. «Что вы тут делаете? Почему не идете дальше?» — «С нас достаточно, мы устали и хотим есть».

Костры пылали, котлы кипели. В полночь со своей свитой мимо нас ехал Император. Заметив мой ярко освещенный бивуак, он остановился и подозвал меня к дверце своей кареты. «Что вы тут делаете?» — «Ваше Величество, не я здесь командую, а они. Я шел в арьергарде, и встретил голову нашего батальона здесь — они отдыхали, а костры уже горели. Уже многие из этих дезертиров со своими пайками сбежали назад в Вильно. Что же я могу сделать один с семью сотнями этих дезертиров?» — «Делайте все, что можете, я прикажу арестовать их».

Он уехал, а я один остался с этими неуправляемыми солдатами и с сожалением вспоминал о своих сержантских шевронах. Но на этом бедствия мои не закончились. На рассвете я велел бить общий сбор и немедленно отправляться в путь, сообщив им, что Император намерен арестовать всех дезертиров. Мы шли до полудня, а по выходе из леса обнаружили поляну, где паслось несколько коров. Мои солдаты тут же взяли свои фляги и побежали их доить, а остальным пришлось ждать. Каждый вечер, еще до полного захода солнца они устраивали лагерь, стоило нам по дороге встретить коров, как они тотчас останавливались. Как же мне было весело, просто слов нет! Наконец мы вошли в очень далеко отстоящие от деревень леса, и большая их часть была уничтожена огнем. Один из таких сгоревших лесов лежал справа от нашего пути, и когда мы с ним поравнялись, я увидел, что часть моего батальона бегом пустилась как раз туда, именно в этот сожженный лес. Я галопом поскакал за ними. Каково же было мое удивление, когда солдаты внезапно развернулись и начали в меня стрелять! Мне пришлось отступить.

Зачинщиками были солдаты Жозефа Наполеона, все испанцы. Их было 133 человека, и ни один француз не примкнул к этим разбойникам. Возвратившись к своему отряду, я собрал их в круг и сказал: «О происшедшем я вынужден сообщить командованию. Будьте же французами и следуйте за мной. Я больше не пойду в арьергарде, чтобы присматривать за вами, теперь — решайте сами. Напра-во! Шагом марш!»

Тем вечером мы, наконец, выбрались из этого проклятого леса, и подошли к деревне, где стоял руководимый полковником кавалерийский отряд — он охранял перекресток и указывал нужную дорогу проходившим мимо войскам. Я подошел к нему и отрапортовал. Полковник определил место для лагеря моего батальона, а затем приказал привести евреев и переводчика. На основании моего сообщения он предположил, как далеко сейчас находятся мои дезертиры, и в какой деревне они могли бы быть, и потому за ними в погоню были отправлены 50 конных егерей с проводниками-евреями. Примерно на полпути им встретились ограбленные и ищущие защиты крестьяне. В полночь егеря подъехали к деревне, окружили ее и забрали всех спящих там испанцев. Их схватили, обезоружили, а их ружья сложили в тележку. Самих дезертиров связали и поместили в очень маленькие и хорошо охраняемые фургоны. В восемь утра эти 133 испанца были доставлены на кавалерийский пост. Их развязали. Полковник велел им выстроиться и обратился к ним с такими словами: «Вы дурно вели себя, сначала вы построитесь для жеребьевки. Есть ли среди вас сержанты и капралы, которые могут помочь вам это сделать?» Два сержанта показали скрытые под их шинелями шевроны. «Станьте тут. А капралы есть?» Вышли трое. «Станьте тут. Больше нет? Хорошо. Теперь вы, остальные, тяните бумажки».

Тот, кто вытаскивал белую бумажку, отходил в одну сторону, кто черную — в другую. После жеребьевки полковник сказал: «Вы совершили дезертирство, вы проявили неповиновение, вы стреляли в своего офицера — и за это закон присуждает вас к смертной казни, и вы будете наказаны. Я мог бы расстрелять всех вас, но половину я пощажу. Да послужит это уроком для вас! Командир, прикажите своему батальону зарядить ружья. Расстрелом будет командовать мой адъютант». 62 человека были расстреляны. Боже! Какая это была сцена! С растерзанным сердцем я тотчас же ушел, но евреи были счастливы.[72] Вот как мне довелось начать карьеру лейтенанта!

Я очень хотел поскорее достичь цели моего путешествия, но маршал опередил меня. В Глуцком, где я встретил гвардию, я расположил солдат биваком и раздал им провизию. На следующий день я отправился в Витебск, где разгорелись два серьезных сражения. Как же мне хотелось избавиться от своего ненавистного бремени! Наконец-то я, преисполненный радости, достиг Витебска, думая, что это конец моего марша. Но я ошибался, корпус маршала все еще на три лье опережал меня. Я отправился получить указания относительно дороги, по которой мне следовало бы двигаться, но по возвращении я застал только ожидавшего меня барабанщика. «Так, и где все они?» «Разбежались, — ответили мой барабанщик и слуга, — им кто-то сказал, что 3-й корпус всего лишь в одном лье отсюда».

В обществе солдата и барабанщика я отправился в путь. Я прошел три лье. В четыре часа я пришел в штаб маршала. Увидев, что со мной только барабанщик и один солдат, адъютант и другие офицеры рассмеялись. «Тут нет ничего смешного, господа. Генерал, — вот мой путевой отчет, и вы увидите, что я делал с того момента, как вышел из Вильно».

Изучив мой рапорт, начальник штаба отвел меня в сторону. «Где ваши люди?» — «Они оставили меня под Витебском, как раз перед тем, как войти в город. Я отлучился, чтобы получить указания о направлении, в котором мне следовало двигаться, чтобы встретиться с вами. А они все убежали вперед, радостно ожидая скорой встречи со своим корпусом. Что же касается шестидесяти расстрелянных, среди них не было ни одного француза». — «Тяжело вам пришлось с этими негодяями, не правда ли?» — «Генерал, я смертельно устал». — «Я хочу представить вас маршалу». — «Я знаю его, и он знает меня, он не станет смеяться надо мной, как ваши офицеры. Они меня очень обидели» — «Пойдемте, мой храбрый друг, не думайте больше о них. Пойдемте со мной, я все улажу».

Вернувшись к своим офицерам, он сказал: «Отведите этого храброго солдата в мою палатку и дайте ему чего-нибудь