Осколки - Евгений Игоревич Токтаев

Некоторое время шипел, скалил зубы, а потом… рассмеялся. Злорадно. Будто каркал.

— Ну, тихо, тихо, — спохватился Ономарх, — не дёргайся. То, что ты здесь и ещё жив — лишь малая прибавка к моей удаче, которая и без того велика. Язык проглотишь — насрать. Я уже знаю достаточно.

— Нихера ты не знаешь…

— Знаю, знаю, — усмехнулся Ономарх, — вот это узнаёшь?

Аристомен приоткрыл глаза. Ономарх держал прямо перед его лицом обломанную монету.

В глаза попал пот, который тёк по лицу градом. Раненый заморгал и снова зажмурился.

— У Калликрата была в пояс зашита, — сказал Ономарх, — всё я знаю про ваши дела.

— В жопу себе её засунь… — прошептал Аристомен.

— Я к нему со всем вниманием, а он… — притворно вздохнул Ономарх.

— Нихера ты не знаешь… — повторил Аристомен, — где мальчик знали трое… Один мёртв, я тоже скоро…

— Третий расскажет.

Раненый снова засмеялся, захрипел.

— Руки… коротки…

Аристомен не видел, удалось ли выбраться Антенору, но знал — если бы тот попал в руки епископа, разговор вышел бы совсем иным.

Ономарх усмехнулся.

— Посмотрим.

Он поднялся и шагнул к выходу. У двери задержался.

— Дружок твой мне задолжал кое-что. Я его из-под земли достану.

Памфилия

Когда они оторвались от преследования, Дион поинтересовался, что Антенор намерен делать дальше и тот уверенно заявил, что им нужно добраться до Карии.

— Далековато, — прикинул Репейник, — а у нас ни жратвы, ни денег.

Однако, как видно, кто-то из богов подыгрывал за македонянина, хотя и весьма своеобразным образом. В первую же ночь на них налетели четверо лихих людей. Хотели ограбить, не разобрались в темноте, дурни, что перед ними нищие. В результате имущество нападавших досталось Антенору и компании, а сами разбойные печально побрели в Аид. На следующий день беглецы пережили ещё два нападения, с тем же результатом. Все нападавшие были воинами Перилая, рассеянными ещё до появления флота Диоскорида. Они разбежались по округе. Одни рванули вверх по течению Каликадна, другие назад, по тропе, идущей вдоль моря в сторону Коракесиона.

Внезапное обогащение стоило Антенору распоротого бедра, Репейник отделался царапиной на плече, а Ваджрасанджит и Месхенет и вовсе вышли сухими из воды. При этом они приобрели деньги, кое-какую снедь, доспехи и оружие. Репейник разжился даже щитом, хотя бегущие с поля боя щиты обычно бросают в первую очередь.

Антенор только сейчас в полной мере осознал, насколько могуч кшатрий. Большая часть трупов во всех этих нападениях пришлась на его счёт. Без него бывший конюх на пару с плотником сами скатились бы с откоса с парой лишних дырок в теле, а так этот жребий боги вытянули другим. Ваджрасанджит убивал быстро. Один, два удара и уноси готовенького. После сетовал, что ещё не в полной мере восстановил силы и движется слишком медленно. Антенору лишь оставалось восхищённо качать головой. Он, впрочем, тоже не сидел сложа руки в ожидании, что кшатрий сделает всю работу, но преуспел гораздо меньше, а заплатил больше. После второй драки дальше пришлось ковылять, опираясь на палку.

На третий день в сумерках, когда они встали на ночлег и развели костёр, на них вышел человек. Немолодой, лет около пятидесяти.

— Добрые люди, не убивайте! Я свой!

— Какой ещё свой? — громко спросил Репейник, схватившись за меч.

Они быстро огляделись по сторонам, но новый пришелец был один.

— Свой, свой! Я за египтян! Я давно за вами иду, видел, как вы этих резали!

— Этих, это кого? — уточнил Антенор.

— Ну, этих. Которые за Одноглазого. Я из людей ксенага Мирмидона.

Его звали Симонид, он был наёмником, участвовал в битве и после высадки воинов Диоскорида бежал в горы, после чего подобно Антенору и его друзьям пошёл на запад. Объяснил это тем, что места эти хорошо знает, ходил здесь с торговыми караванами.

— Так ты местный? — спросил Антенор.

— Нет, просто много лет жил в Ликии, в Карии, на Родосе. Много, где жил, много сандалий тут истоптал. А так-то я из Фокиды.

— Фокеец? — прищурился Антенор, — изгнанник?

— Можно и так сказать. Хотя, когда царь Филипп Фокиду нагнул, я ещё сопляком был. Многим тогда пришлось бежать на Крит, на Сицилию, но я остался. Сражался потом против проклятых македонян в Ламийской войне…

Антенор и Репейник переглянулись.

— … а как побили нас, бежал на Родос. С тех пор тут скитаюсь. Нынешней весной как раз сидел на Родосе, да и подался за море к Лагиду. Посулами прельстился.

— Родос вроде за Антигона? — осторожно заметил Дион, — нам и вломили как раз родосцы.

— Это потому, что там Мосхион и Потомений всех с понталыку сбили, — с видом знатока объяснил Симонид, — так-то Родос от Лагида больше добра видел. Да и то сказать — архонты вон, корабли Циклопу выставили, а людей не набрали. Люди к Лагиду охотнее шли. Я там не один такой.

— Ишь ты… — только и сказал Антенор, — а что торговый промысел забросил?

— Так разорился в прошлом году. А тут рассудил, что война будет. Можно больше серебра поднять.

— А ну как убьют?

— Ну уж на то воля богов, — пожал плечами Симонид.

— Ходил тут значит с караванами… — пробормотал Антенор, — нам бы проводник пригодился.

— Ну так, а что! Я завсегда готов! Вместе-то веселее!

— И безопаснее, — заметил Дион.

— Так я о том и толкую! Ну что, не прогоните?

Не прогнали. Антенор на всякий случай сказался фессалийцем.

Дальше пошли не быстрее, из-за ноги Антенора, но увереннее. Излишки оружия и другого несъедобного барахла убитых наёмников не выбросили, тащили на себе, в расчёте выменять на съестные припасы у местных, буде встретятся.

У Антенора не шли из головы те объятия на песчаной косе. Эта дрожь в голосе Месхенет, полная отчаянной радости. С момента бегства из Сидона она будто не жила. Голос вскоре снова стал спокойным, но каким-то холодным, безжизненным. Она будто навсегда осталась там, рядом со своим Солнцем. Антенор понимал это и изо всех сил старался сохранить то немногое, что осталось. Радовался каждой её улыбке там, в Египте, когда она рассказывала о чудесах родины, временами приподнимая его упавшую челюсть. Её глаза теплели лишь на краткие мгновения, когда она вновь становилась той, кому ведом смех и радость, какую он успел узнать за те несколько дней до трагедии. А потом лицо Месхенет вновь превращалось в маску.

Когда они, измученные этим изнуряющим путешествием по каменистым тропам под палящим солнцем, перестали вздрагивать от каждого шороха, обещающего новую драку, и смогли по вечерам сидеть у костра спокойно, он всё равно не знал, как подступиться, о чём заговорить. Будто язык проглотил. И клял