Осколки - Евгений Игоревич Токтаев

равновесие.

— Антенор! — ударил по ушам знакомый голос.

Дион?

Мир беспорядочно завертелся. Болезненный удар о воду. Всплеск, и вот уже взбудораженная зеленоватая граница миров маячит над головой.

Шлем он сразу же выпустил из рук. Тот падал во тьму как-то неспешно, лениво…

Теперь долой панцирь. Антенор вспорол завязки на боку и на груди. Распрямились наплечники. Быстро размотал размокший лен, оттолкнул в сторону. Поножей он не одел, да и вообще сражался босиком, чему теперь был очень рад.

Накатывало удушье. Нужно вздохнуть.

Антенор рванулся к поверхности. Там, наверху, черным-черно от кораблей. Редкие лучи солнца меж ними, а кругом люди. Сотни людей барахтаются в воде, хватаясь за обломки.

Ему хватило сил и воздуха, чтобы пронырнуть подальше в сторону от всеобщего столпотворения. Ещё немного. Ещё…

— Ах-ха-а-а…

Руки и ноги, как чужие. Усталость висит на них свинцовым грузом. Долго в воде не протянуть. Значит таков его жребий — сгинуть без погребения.

«Носится где-то твой труп по волнам, а могила пустая, мимо которой идём, носит лишь имя твоё…»

Нет, ему никто кенотаф[96] не возведёт. Никто его не ждёт и не вспомнит. Разве только Месхенет…

За спиной раздался всплеск и почти сразу ещё один. Кто-то тоже упал в воду. Или прыгнул. Теряя сознание, Антенор почувствовал, как чьи-то жесткие пальцы сомкнулись на его запястье.

Глава 13. Ликийская тропа

Каликадн

С эллинскими гетерами Месхенет прежде не зналась. Они иногда появлялись в Сидоне, путешествуя с кем-то из содержавших их мужчин. Около года назад через Сидон из Александрии в Саламин Кипрский по приглашению царя Никокреонта проезжала знаменитая афинянка Ламия, дочь Клеонора. Узнав об этом, сообщество местных купцов заплатило ей талант за участие в роскошном симпосионе. Среди проставившихся и приглашённых был и Хорминутер. Конечно же он пошёл туда не из жажды лицезреть прелести Ламии, а потому, что обильные возлияния в компании богато одетых (а потом прелестно раздетых) женщин всегда сопровождались разговорами, иной раз судьбоносными для целых царств. Как такое пропустить?

Хорминутер потом рассказывал ей, что Ламия действительно очень красива, умна и громкая слава выдающейся флейтистки и танцовщицы ею вполне заслуженна. Точно такое же впечатление на египтянку произвела и Таис, а потому неудивительно, что и от Дейпилы Месхенет ожидала подобного. И была разочарована. Эта милетянка своими манерами больше напоминала кедешу. Вот с ними-то, храмовыми проститутками Аштарт, Мойра зналась во множестве, ибо у мужей одни пути развязывания языков, а у женщин другие. Иной раз кедеши рассказывали ей такие тайны, какие Хорминутер бы нипочём не узнал. И обходилось это, кстати, дешевле, чем приставлять глаза и уши к купцам, знати и воинским начальникам, ибо все эти мужи завсегда были очень не против прославить богиню самым приятным для них способом.

Главным достоинством кедешей, помимо внешности, было умение изображать неземную страсть во славу богини, чем они особенно привлекали мужей. В этом как раз Дейпила более всего преуспела. На каждой стоянке от самой Александрии её шатёр ходил ходуном, стоило только Мирмидону сбежать к ней от скучных обязанностей военачальника.

Дейпила каждый раз стонала так громко, что Месхенет недоумевала, как кто-то в лагере мог при этом заснуть. Стража, приставленная для охраны Дейпилы и других женщин, постоянно зубоскалила и обсуждала «что же он с ней такого делает».

Мойру гетера очень жалела. Ну как же, сказали, что эта египтянка — женщина одного из больших начальников, чуть ли не правой руки Менелая, а за всё путешествие к ней никто так и не пришёл.

И при этом она была просто невероятно болтлива, трещала без умолку. Могла целый час рассказывать, как в Афинах выбирала себе диплакс, как в Александрии примеряла каласирис и как он ей не понравился, или изводила дознанием о составе краски, которой вокруг глаз Месхенет был нанесён знак Уаджат.

— Я вот тоже хочу сделать себе такие выразительные глаза. И я тебя не понимаю. От тебя же, дорогуша, всего ма-а-аленькое усилие требуется и у твоих ног всё войско ляжет.

— Мне всё войско не нужно, — раздражённо отвечала Месхенет.

— Ну да, ну да. То-то я смотрю, как ты ему нужна. Сплавил под моё крыло и не является. Чем таким важным занят? Нет, дорогуша, это знак. Другой тебе мужчина нужен.

Месхенет уже несколько раз хотелось её задушить. Этот бесконечный щебет не давал сосредоточиться.

Менкаура не сказал, знает ли хоть кто-то из тайного отряда о её присутствии. И если не знает, то, как ей присоединиться к ним в Карии? И ведь Калликрат явно не обрадуется её внезапному появлению. За красивые глаза с собой не возьмёт. Оставалось надеяться, что в дела Менкауры посвящён Аристомен.

В устье Каликадна шатёр Дейпилы располагался в наиболее близкой к лиману части лагеря. Как только за протокой, в ложном лагере начался бой, Месхенет надела пояс с ножом, вытащила из длинного кожаного чехла неснаряжённый лук, зажала одно из плеч между ног, уверенным движением натянула тетиву. Без видимой натуги, хотя не тростинку сгибала. Чтобы растянуть этот лук требовалось сила такая же, как если бы к тетиве подвесить груз весом в талант. Всё это египтянка проделала перед Дейпилой, которая смотрела на неё округлившимися глазами.

— Ты чего? — спросила гетера.

— Одно маленькое усилие хочу сделать, — усмехнулась Месхенет и подхватила фаретру со стрелами, — от которого войско ляжет.

И, оставив Дейпилу хлопать пышными ресницами, Мойра побежала туда, где, как она знала, стояли шатры команды «Пчелы». Никого из криптостратейи там не оказалось. Месхенет прикусила губу в отчаянии. Куда они делись?

«Пчела и Тростник» стояла недалеко от выхода из лимана на якоре. Месхенет побежала на близлежащий мысок. Она не вполне отдавала себе отчёт, что и зачем делает. Гнало её нечто необъяснимое, какое-то предчувствие. Достигнув мыска, она некоторое время переминалась с ноги на ногу, раздумывая, что делать дальше. Ничего не придумала, рухнула на колени и принялась ждать.

Отсюда ей хорошо было видно столкновение кораблей Поликтета и Гегесиппа. И явление отряда Диоскорида она тоже увидела одной из первых.

Сердце забилось чаще, особенно, когда «Пчела» пришла в движение.

Лиман затянуло дымом от горящих триер Буревестника, Женщина закашлялась. На все четыре стороны от неё лязгала сталь, трещало и горело дерево, лилась кровь, а для Месхенет время тянулось густым мёдом.

— Очнись!

Голова мотнулась от оплеухи.

— Не смей… тьфу… Тонуть… Жопа македонская!

Глаза щипало, перед ними беспорядочно дёргалась сине-зелёная граница миров, отчаянно хотелось вздохнуть, а к ногам как будто камни привязали.

Снова