Если наступит завтра - Сидни Шелдон

– Если понадоблюсь, я на «Вилла Магна». Еще раз благодарю за экскурсию, сеньор. – Гость откланялся.

Мачадо смотрел ему вслед и негодовал: «Как посмел этот швейцаришка предположить, что мой Гойя подделка?» Он снова повернулся к картине. Настоящий шедевр. Директор наклонился к подписи. Все нормально. Но неужели это все-таки возможно? Семя сомнения было посеяно. Все знали, что Эухенио Лукас-и-Падилья написал сотни копий картин Гойи и сделал карьеру на этих фальшивках. Мачадо заплатил три с половиной миллиона долларов за «Порт». Если его надули, это оставит на нем черное клеймо, но об этом не хотелось думать.

Однако одну разумную вещь этот Анри Ренделл все же сказал: есть простой способ установить подлинность полотна. Он исследует подпись, а затем позвонит швейцарцу и вежливо намекнет, что тому пора подыскать какое-нибудь иное ремесло.

Директор вызвал помощника и распорядился перенести «Порт» в реставрационную.

Изучение шедевра искусства – тонкая вещь: любая ошибка может привести к утрате бесценного и невосполнимого. Реставраторы в Прадо знали свое дело. Многие из них – неудавшиеся художники, пошли в реставраторы, чтобы держаться ближе к любимой живописи. Они начинали с учеников больших мастеров, многие годы трудились, чтобы стать ассистентами, и только впоследствии им разрешали прикасаться к выдающимся полотнам – и то под наблюдением наставников.

Заведующий реставрационной мастерской Прадо Хуан Дельгадо поместил «Порт» на специальную деревянную подставку. Мачадо внимательно следил за его действиями.

– Я хочу, чтобы вы исследовали подпись, – сказал он.

Дельгадо скрыл изумление.

– Хорошо, сеньор директор.

Он капнул изопропиленовый спирт на маленький шарик из хлопка и положил его рядом с полотном. На другой шарик – нейтрализующий реагент – очищенный лаковый бензин.

– Я готов.

– Начинайте. Только очень осторожно.

Мачадо вдруг стало трудно дышать. Он наблюдал, как реставратор прикоснулся тампоном к букве «Г» в подписи «Гойя» и тут же нейтрализовал действие спирта, чтобы тот не проник слишком глубоко в красочный слой. Мужчины внимательно посмотрели на холст. Дельгадо нахмурился.

– Прошу прощения. Пока ничего не могу сказать. Придется воспользоваться более сильным растворителем.

– Давайте, – разрешил директор.

Реставратор открыл еще один пузырек. Смочил новый тампон дихлорэтаном и опять прикоснулся к первой букве подписи. Мастерскую наполнил острый, едкий запах химикалий. Мачадо смотрел на полотно и не верил собственным глазам. «Г» в подписи Гойи исчезала, и под ней явственно проступала буква «Л». Дельгадо побледнел и повернулся к директору:

– Продолжать?

– Да. – Мачадо охрип. – Продолжайте.

Постепенно под действием растворителя исчезала буква за буквой, и вместо подписи «Гойя» появилась подпись «Лукас» – каждый штрих, словно удар директору под дых. Его, хранителя лучшего в мире музея, обманули! Об этом узнает совет директоров, узнает король Испании, узнает весь мир. Мачадо был раздавлен.

Он побрел в свой кабинет и позвонил Анри Ренделлу.

* * *

Искусствоведы сидели в кабинете директора.

– Вы были правы, – с трудом признался Кристиан Мачадо. – Это Лукас. Теперь я стану всеобщим посмешищем.

– Лукас обманул многих экспертов, – успокоил его швейцарец. – Его подделки – мое хобби.

– Я заплатил за эту картину три с половиной миллиона долларов!

Ренделл пожал плечами.

– Вы не можете вернуть свои деньги обратно?

Мачадо в отчаянии покачал головой.

– Я купил ее у вдовы, утверждавшей, что полотно в течение трех поколений принадлежало семье ее мужа. Если я предъявлю ей иск и дело дойдет до суда, возникнет нежелательная огласка и любой экспонат музея смогут поставить под сомнение.

Анри Ренделл задумался.

– Незачем предавать это дело огласке. Я бы посоветовал объяснить начальству, что произошло, а затем тихо избавиться от Лукаса. Например, спихнуть полотно на аукцион «Сотбис» или «Кристи».

– Нет, это не выход. Тогда о моей истории узнает весь мир.

Лицо Ренделла просветлело.

– Я готов помочь вам. У меня есть клиент, который собирает живопись Лукаса. И человек он не болтливый.

– С удовольствием избавлюсь от него. Даже смотреть на него не хочу! Фальшивка среди моих бесценных сокровищ! Взял бы и выбросил! – горько добавил Мачадо.

– В этом нет никакой необходимости. Мой клиент заплатит за холст, ну, скажем, пятьсот тысяч долларов. Хотите, я позвоню ему?

– Был бы вам весьма признателен, сеньор Ренделл.

* * *

На спешно созванном совещании совета директоров было принято решение всеми силами скрывать, что один из экспонатов Прадо оказался подделкой. Признали разумным тихо и быстро избавиться от фальшивки. Мужчины в темных костюмах молча выходили из зала заседаний. Ни один не обратился к директору, и тот стоял, переживая свой позор.

В тот же день заключили сделку. Анри Ренделл заехал в Банк Испании, вернулся с заверенным чеком на пятьсот тысяч долларов и тут же получил завернутый в неприметный джут холст Эухенио Лукаса-и-Падильи.

– Совету директоров не понравится, если об этом деле узнает широкая публика, – заметил Мачадо.

– Положитесь на меня, – успокоил его швейцарец.

Выйдя из музея, он взял такси и отправился в жилой квартал в северной части Мадрида. Поднялся на третий этаж и постучал в дверь. Ему открыла Трейси. За ее спиной стоял Цезарь Поретта. Трейси вопросительно посмотрела на Ренделла. Тот улыбнулся.

– Не могли дождаться, когда сбудут его с рук, – хохотнул он.

Трейси взяла его за плечи и увлекла в дом.

– Проходи.

Поретта положил картину на стол.

– А теперь смотрите, – сказал горбун, – произойдет чудо – реанимация Гойи.

Он открыл пузырек с ментоловым спиртом. Комнату сразу наполнил едкий запах. Трейси и Ренделл смотрели, как он смочил тампон и по очереди осторожно промокал буквы подписи Лукаса. Подпись постепенно исчезла и под ней проявилась другая – «Гойя».

Ренделл не скрывал восхищения.

– Блестяще!

– Идея мисс Уитни, – сказал горбун. – Это она спросила, нельзя ли нанести поверх подлинной подписи художника поддельную.

– А он все исполнил, – улыбнулась Трейси.

– Это оказалось поразительно просто, – скромно заметил Поретта. – Заняло меньше двух минут. Вся штука в красках, которые я использовал. Сначала, чтобы не повредить подпись Гойи, нанес супертонкий слой французской политуры. Поверх нее быстросохнущей акриловой краской написал имя Лукаса. И уже сверху маслом с небольшой добавкой художественного лака нанес подпись Гойи. Когда верхний слой убрали, под ним проявилась подпись Лукаса. Если бы реставраторы продолжили работу, то обнаружили бы, что под ней скрыта подлинная подпись мастера. Но они, естественно, продолжать не стали.

Трейси подала мужчинам по конверту:

– Это вам в благодарность.

– К вашим услугам, если еще когда-нибудь понадобится художественный эксперт, – подмигнул ей Ренделл.

– А как вы предполагаете вывезти полотно из страны? – спросил ее Поретта.

– Я пришлю сюда человека, и его заберут. – Трейси кивнула мужчинам и ушла.

По дороге в «Ритц» она испытывала душевный подъем. «Все дело в психологии», – размышляла Трейси. Она с самого начала поняла, что из Прадо невозможно украсть картину. Значит, следовало всех перехитрить: сделать так, чтобы дирекция музея пожелала избавиться от полотна. Трейси представила лицо Джефа Стивенса после того, как он узнает, что его снова обставили, и громко рассмеялась.

В гостиничном номере она дождалась связника и, когда тот явился, позвонила Поретте.

– Связник у меня. Посылаю его к вам. Отдайте ему картину. Только смотрите…

– О чем вы толкуете? – закричал в трубку Цезарь Поретта. – Ваш связник полчаса назад забрал полотно.

31ПарижСреда, 9 июля, полдень

В кабинете на улице Матиньон Гюнтер Хартог втолковывал Трейси:

– Мне понятны ваши чувства по поводу того, что произошло в Мадриде, но Джеф Стивенс оказался там первым.

– Нет, – с горечью заметила Трейси. – Он оказался там последним.

– Тем не менее это он доставил «Порт», и картина уже на пути к моему клиенту.

Вот так: она строила планы, приводила их в действие, а Джеф перехитрил ее. Он отошел в сторону, позволил ей рисковать, выполнить всю работу, а в последний момент вышел из тени и взял приз. Как же он, должно быть, все это время смеялся над ней. «Ты такая особенная, Трейси!» Она не могла снести унижения, вспоминая о вечере фламенко. Чуть не сделала из себя последнюю дуру!

– Никогда не желала ничьей смерти, – заявила она Гюнтеру Хартогу. – Но Джефа Стивенса убила бы с радостью.

– Только не здесь, – мягко возразил он. – Джеф как раз идет сюда.

– Что? – Трейси вскочила на ноги.