Сметенные ураганом - Татьяна Осипцова

– Нет, не бывает так, чтобы любовь износилась… – попробовала вставить она, но Юрий не дал.

– А твоя – к Улицкому?

– Я не любила его по-настоящему!

– Ну да, ты всего лишь имитировала любовь столько лет. Света, я не упрекаю и не обвиняю, и твои оправдательные речи мне не нужны. Все, проехали – финита ля комедия… Если тебе угодно, могу попробовать объяснить, что я имею в виду, хотя какой смысл…

Она смотрела в его поблекшие, потерявшие после смерти дочери свою пронзительную синь глаза, и слушала ровный бесстрастный голос. Интонации были незнакомыми, слова тоже. Ей показалось, впервые в жизни он говорит с ней по-человечески – без ехидства, без загадок – просто говорит, как все нормальные люди.

– Знаешь, как я любил тебя? Порой мне казалось, что ни один мужчина в мире не любил женщину так сильно. Я полюбил тебя практически с первого взгляда. Ты была такая юная, такая наивная и ершистая, просто потрясающая… Когда ты отказалась уехать со мной за границу, я пытался тебя забыть… Не вышло, все равно помнил… И когда ты пришла ко мне за деньгами, а я не мог ничем помочь – знала бы ты, как я спешил, как рвался назад в Питер, чтобы успеть… Я готов был убить твоего толстяка Смирнова, когда узнал, что ты вышла замуж… Я любил тебя, но не мог сказать. Это признание стало бы дамокловым мечом над моей головой…Ты ведь так жестока к тем, кто любит тебя.

Света пыталась вникнуть в смысл слов, но слишком следила за его лицом, поняла лишь, что Юра ее любит, даже почудился отголосок страсти в его голосе.

– Конечно, я всегда помнил об Улицком и, когда мы поженились, знал, что ты не любишь меня, но был слишком самонадеян, считал, что сумею вытеснить его из твоего сердца. Смешно?.. Я хотел баловать тебя, заботиться, выполнять твои желания и этим заслужить любовь, мне хотелось, чтобы ты жила беззаботно и счастливо. Тебе ведь сильно досталось в совсем еще юном возрасте…

Он говорил спокойно, но устало, как человек, смотрящий на себя и на весь мир отрешенно, безо всякой надежды.

Сердце у Светы упало. Так говорил Миша тогда, в парадной, когда объяснял, почему не может жить в новом мире. В отчаянии она ловила каждое слово Юры.

– …Мне казалось, мы созданы друг для друга и должны быть счастливы, потому что я единственный любил тебя такой, какая ты есть на самом деле: жесткая, бессовестная, беспринципная… Я надеялся, что ты забудешь об Улицком, но он всегда был рядом… Это приводило меня в бешенство. Ты хотела видеть на моем месте за обеденным столом Улицкого, и в постели я знал, что… Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Удивительно, почему мне тогда было так больно?.. А потом ты выставила меня из спальни, и я вернулся к своим шлюхам, поняв, что эксперимент не удался.

Он умолк, отвернулся и некоторое время смотрел в темноту за окном.

– Конечно, я мучился и страдал… А в ту безумную ночь мне показалось, что ты меня все-таки любишь. Но очнувшись наутро, протрезвев, подумал: этого не может быть. И сбежал. Опять напился и надебоширил… А когда вернулся – нагрубил от волнения, а сам ждал какого-то знака от тебя, шага навстречу… Если бы я заметил хоть тень любви… Но ты была, как лед.

– Юра, ты явился такой наглый, как я могла быть ласковой?.. А я ведь хотела. Правда, хотела. Кажется, тогда я впервые поняла, что ты нужен мне… После того дня я, пожалуй, уже и не мечтала о Мише. Но ты был такой гадкий тогда, что я…

– А, – он махнул рукой и разгладил усы. – Похоже, мы тогда не поняли друг друга… Бывает. Сейчас это уже не важно. Я просто рассказываю, куда делась любовь… Когда ты упала, я знал, что виноват. Сидел под окнами твоей палаты, ждал, что позовешь, – а ты не позвала. И я понял, что это все, конец.

Он умолк, глядя сквозь нее невидящими глазами, и опять напомнил ей Мишу.

– Но у нас была Лорочка, и я стал жить ради нее. Она ведь была похожа на тебя, такая же своенравная, храбрая, задорная, мне нравилось думать, что такой ты была в детстве. И она, в отличие от тебя, меня любила, а я был счастлив отдать ей свою большую любовь… Когда Лоры не стало, с ней ушло все.

Он произнес последние слова спокойно и тихо, а у нее душа перевернулась от жалости. Впервые в жизни она понимала его. Она понимала его упорное стремление оградить себя от унижения, несгибаемую гордость, не позволявшую признаться в любви из боязни оказаться в полной ее власти.

– Юрочка, любимый, – проговорила она, подавшись к нему, надеясь, что он допустит, прижмет к себе, обнимет. – Прости, что так все вышло, но я исправлюсь. Милый мой, теперь, когда знаем всю правду друг про друга, мы ведь можем попробовать снова… Юр, ну посмотри на меня… Я ведь могу родить еще ребенка… Пусть не такого, как Лора…

– Нет уж, в третий раз рисковать своим сердцем я не намерен, – неожиданно резко ответил он.

– Ну что мне сделать, чтобы ты поверил? – Не выдержав, она всхлипнула и заплакала. – Ну, прости меня, пожалуйста…

– Ей-богу, ты как ребенок, Света. Думаешь, сказав «прости», можно все забыть, думаешь, старые раны перестанут болеть? Держи платок и утри слезы.

Она взяла его платок и послушно высморкалась. Ей стало понятно, что все, о чем Юра сейчас говорил, лишь анализ прошлого, взгляд на себя со стороны.

– Тебе тридцать два, Света? Сколько я тебя знаю, у тебя было две цели: деньги и Михаил Улицкий. Что ж, ты еще молода, и теперь ты богата, и можешь получить Улицкого, если захочешь. Но тебе и этого мало… Уймись, оставь меня в покое.

«Оставить в покое? Нет! Ведь Юра – все для меня! К черту все деньги – лишь бы он был со мной!»

Уставившись на него несчастными глазами, она в отчаянии заломила руки:

– Юра, если ты так любил меня, неужели ничего не осталось?

– Осталось. Жалость.

– Выходит, я сама во всем виновата, и ты не любишь меня больше?

– Ты все правильно поняла.

– Но я ведь люблю тебя! – упрямилась она.

– Это твои проблемы, – сказал он без издевки, просто констатируя факт.

Но Света все равно не могла поверить. Она должна что-то сделать! В глазах ее мелькнул отчаянный огонь, затем она обольстительно прищурилась и стала приближаться к нему.

– Юра, – вкрадчиво начала она. – А если я…

– Стоп! – Он предостерегающе вытянул руку, и брови его насмешливо взлетели вверх, как бывало раньше. – Ты что, надумала перенести свой пыл с Улицкого на меня? Боже упаси! – и совершенно серьезно добавил: – Ничего не выйдет, Света. Я уезжаю.

Уезжает? Нет! Она не сможет жить без него! Ее все покинули, оставался один Юра, и он хочет уехать? И говорит об этом как о давно решенном деле? А когда он что-то решил, остановить его невозможно.

Губы задрожали от вновь подступивших слез.

– Ты бросаешь меня?

– Не драматизируй, дорогая. Тебе не идет. Если ты принципиально против развода и хочешь оставаться для всех женой Шереметьева, хоть и не графа, что ж – я буду приезжать иногда. Сделаю вид, что активно занялся заграничным бизнесом. Ни наши знакомые, ни прислуга ничего не поймут.

– Плевала я на прислугу и знакомых! Я не могу без тебя! Возьми меня с собой!

– Нет, – проговорил он тоном, не терпящим возражений.

Ей хотелось броситься на пол и визжать, и биться в истерике, как бывало в детстве, когда взрослые не давали ей то, чего она хочет. Но остатки гордости и здравого смысла удержали ее от такой глупости.

«Он будет презрительно смотреть или рассмеется. Даже если он больше не любит меня, пусть хотя бы уважает».

И она постаралась спросить как можно спокойнее:

– Куда же ты собрался?

– Куда-нибудь в центр старушки Европы, а может, в Америку или в Австралию. Не знаю. Хочется найти место в мире, где ясно и покойно, где жизнь давно устоялась, и нет этого непрерывного бума. Где люди живут вечными ценностями, а не желанием нахапать больше, чем другие. Мне надоело в России, очень уж она быстро меняется, мне в моем возрасте за ней не поспеть. Когда тебе будет сорок пять, может, ты и поймешь меня…

– Прекрати, – резко перебила Света. Она не могла слышать его голоса, в котором не было любви.

Несколько секунд он смотрел на нее, затем сгреб со стола ненужные бумаги, сунул их в ящик, запер его и поднялся с места.

– Ты отнимаешь у меня последнюю надежду. Что я буду делать, если ты уедешь? – дрожащим голосом спросила она.

Юрий помедлил, будто решая, не солгать ли из сострадания, затем равнодушно пожал плечами:

– Дорогая, я не из тех, кто терпеливо латает дыры, а потом говорит, что вещичку еще можно поносить. Некоторые скажут, что заплатки нынче в моде, но я не так молод, чтобы носить латанное. Уж лучше я буду вспоминать о том, как вещь выглядела целой. Что порвано, то порвано! Я не могу изображать любовь, которой нет. Раньше я волновался по поводу того, что ты делаешь, о чем думаешь… – Он вздохнул и закончил как-то особенно пренебрежительно: – А теперь, дорогая, мне на это наплевать.

Он взял папку со стола и, не попрощавшись, вышел из кабинета.

Светлана смотрела на закрывшуюся за ним дверь, и ей казалось, что сейчас она задохнется от боли, сжимающей грудь. Юра ушел, и все в ее жизни потеряло смысл. Он сказал правду, то, что действительно думает, вплоть до последних жестоких слов. И ничто не заставит его отказаться от принятого решения. Она всегда знала это и сейчас вновь почувствовала его силу, несгибаемую силу и твердость, то, что искала в Михаиле, но не нашла.