Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

Опустившийся на колено под тополем ветеран семнадцатого поднял винтовку и прицелился, зажмурив один глаз. Винтовка подпрыгнула, и боец Сыма рухнул на землю. Бабах! — громыхали выстрелы, горячие гильзы падали в воду, шипя и пузырясь. Ветеран снова прицелился, на этот раз в смуглого верзилу, который уже успел отбежать на несколько сот метров к югу. Он нёсся прыжками, как кенгуру, по бобовому полю и был почти на границе с полем гаоляна. Ветеран неторопливо спустил курок, ахнул выстрел, и бежавший кубарем полетел на землю. Ветеран оттянул затвор, и гильза вылетела, описав в воздухе дугу.

Посреди царящей вокруг сумятицы моё внимание привлёк Бэббит, который походил на тупого мула в стаде овец. Овцы с блеянием напирали друг на друга, а он, вытаращив глаза и высоко поднимая длинные ноги, нёсся вслед за ними, хлюпая по грязи тяжёлыми копытами. Навстречу овцам, отсекая им дорогу, во главе десятка удальцов с мечами показался свирепый, как волк, чёрный, как мифический тигр, Бессловесный Сунь. Со свистом рассекал воздух бирманский меч, от которого не было спасения: полетели срубленные головы, раздались душераздирающие крики. Ослеплённые страхом овцы повернули назад, не зная, куда бежать, и пытаясь укрыться, где придётся. Бэббит на какой-то миг застыл, озираясь по сторонам. Лишь когда к нему подскочил немой, он пришёл в себя, взбрыкнул копытами и понёсся в нашу сторону. На губах у него выступила пена, он тяжело дышал. В него прицелился ветеран под деревом.

— Старина Цао! Не стреляй! — крикнул выскочивший из толпы Лу Лижэнь. — Товарищи, в этого не стрелять, он американец!

Солдаты смыкали ряды. Пленники ещё пытались как-то скрыться, но больше напоминали барахтающуюся в сети рыбёшку, и их постепенно оттесняли к мельнице.

К ним рванулся немой. Он сунул кулаком Бэббиту в плечо с такой силой, что тот аж развернулся вокруг своей оси. Снова очутившись лицом к лицу с немым, он что-то громко выкрикнул на своём языке — то ли ругательство, то ли протест, не знаю. Над его головой сверкнул занесённый меч, и Бэббит поднял руку, будто прикрываясь от холодного отблеска стали.

— Бэббит!.. — бросилась к нему шестая сестра, оторвавшись от матушки. Она пробежала всего несколько шагов и упала в грязь, как-то странно изогнувшись. Левая нога у неё торчала из-под правой.

— Да остановите же Суня! — заорал Лу Лижэнь, и на руках у немого повисли бойцы из отряда удальцов. С бешеным рычанием он раскидал их, как соломенные пугала. Лу Лижэнь перепрыгнул через канаву, остановился на обочине и, подняв руку, помахал у него перед лицом:

— Сунь Буянь, ты что, забыл правила обращения с пленными?!

При виде Лу Лижэня Сунь перестал вырываться, и его отпустили. Он сунул меч за пояс, вцепился в Бэббита как клещами и поволок из толпы пленников туда, где стоял Лу Лижэнь. Бэббит обратился к Лу Лижэню на иностранном языке. Тот что-то коротко бросил в ответ, рубанув несколько раз ладонью в воздухе, и Бэббит сразу же успокоился.

— Бэббит… — простонала шестая сестра, протянув к нему руку.

Бэббит перемахнул через канаву. Левая нога сестры висела как неживая, и ему приходилось крепко держать Няньди, обняв за талию. Замызганное до невозможности, похожее на мятую луковую шелуху платье задралось, и мертвенно-белое бедро угрём заскользило вниз. Она обхватила Бэббита за шею, а он поддерживал её под мышками. Так они в конце концов и поднялись — муж и жена. Взгляд печальных голубых глаз Бэббита упал на матушку, он приблизился к ней, таща на себе сестру.

— Мама… — выдавил он трясущимися губами, и по его щекам покатилось несколько крупных слезинок.

Вода в придорожной канаве ходила ходуном и пенилась. Это командир взвода охраны спихивал с себя тело бойца батальона Сыма. Наконец он поднялся и огромной жабой стал вылезать из канавы. Дождевик его был заляпан кровью и грязью и напоминал рисунок на жабьей спине. Он стоял, раскорячив нога и дрожа, страшный и жалкий одновременно: мельком глянуть — неуклюжий, как медведь, а присмотреться — герой героем. Возле носа висел, поблёскивая, как стеклянный шарик, выдавленный глаз, во рту не хватало двух передних зубов, а с твёрдого подбородка капала кровь.

К нему подбежала женщина в солдатской форме с походной аптечкой за спиной и поддержала, чтобы он не упал.

— Комбат Шангуань, тут тяжелораненый! — крикнула она, сгибаясь под тяжестью здоровенного комвзвода, как тонкая ива.

Появилась дебелая Паньди, а за ней двое ополченцев с носилками. Армейская шапка была ей мала, отчего лицо казалось широким и толстым. Лишь торчавшие из-под короткой стрижки уши хранили тонкое обаяние женщин семьи Шангуань.

Ни минуты не колеблясь, она оторвала глаз комвзвода и отшвырнула прочь. Глаз покатился по грязи и, остановившись, с ненавистью уставился на нас.

— Комбат Шангуань, доложи комполка Лу… — Комвзвода приподнялся на носилках и указал на матушку: — Эта старуха открыла ворота…

Паньди в тот момент бинтовала ему голову и быстренько забинтовала так, что ему уже и рта было не раскрыть.

Потом остановилась перед нами и негромко позвала:

— Мама…

— Никакая я тебе не мама, — бросила матушка.

— А я говорила, — напомнила Паньди: — «Река десять лет на запад течёт, а десять — на восток»; а ещё: «Выходишь из воды, смотри, сколько грязи на ногах»!

— Смотрела я, смотрела, навидалась всякого.

— Обо всём, что произошло в семье, я знаю, — сообщила Паньди. — Ты, мама, за моей дочкой ухаживала неплохо, так что с тебя я всю вину снимаю.

— Не надо с меня ничего снимать, — отвечала матушка, — я уже долгую жизнь прожила.

— Мы лишь вернули себе своё! — раздражённо бросила Паньди.

Матушка возвела глаза к небесам, где беспорядочно плыли облака, и пробормотала:

— Господи, отвори очи свои и взгляни, что деется в мире сиём…

Паньди подошла ко мне и совершенно безразлично потрепала по голове. От её руки пахнуло какими-то противными лекарствами. Сыма Ляна она гладить не стала, — думаю, он бы и не позволил. Он скрипел маленькими, как у зверька, зубами, и попробуй она погладить, точно палец бы отхватил.

— А ты молодец, — с издевательской улыбочкой обратилась Паньди к шестой сестре. — Американские империалисты как раз поставляют нашим врагам самолёты и пушки, помогают убивать всех подряд в освобождённых районах!

— Отпустила бы ты нас, сестра, — сказала Няньди, держась за Бэббита. — Чжаоди уже погибла от ваших гранат, неужто тебе и нашей смерти хочется?

Тут из мельницы появился Сыма Ку. С истерическим хохотом он тащил тело Чжаоди. Когда его солдаты роем вылетали из ворот, он оставался внутри. Всегда аккуратный, даже нарядный, с неизменно начищенными до блеска пуговицами Сыма Ку за ночь изменился до неузнаваемости. Лицо избороздили какие-то бесцветные морщины, и оно походило на вымокшее под дождём, а потом высушенное на солнце бобовое зерно. Потухший взгляд, волосы на большой голове тронула седина. Подтащив обескровленное тело второй сестры к матушке, он опустился перед ней на колени.

Рот матушки ещё больше искривился, нижняя челюсть затряслась так, что она не могла выговорить ни слова, а глаза наполнились слезами. Протянув руку, она погладила вторую сестру по голове, а потом, придерживая подбородок рукой, с трудом произнесла:

— Чжаоди, деточка моя, мужчин вы сами себе выбирали, дорожки в жизни тоже… Не слушалась ты маму, вот и не уберегла я тебя. Всем вам… уж как Бог даст…

Оставив тело сестры, Сыма Ку направился к Лу Лижэню, который как раз подошёл к мельнице в окружении охранников. Оба остановились в паре шагов друг от друга, взгляды скрестились, как мечи, и от острых лезвий во все стороны полетели искры. Несколько схваток победителя не выявили, и Лу Лижэнь издал три сухих смешка. Трижды холодно усмехнулся и Сыма Ку.

— Давненько не виделись, брат Сыма, надеюсь, у тебя всё хорошо! — заговорил Лу Лижэнь. — И года не прошло, как ты выдворил меня отсюда, не ожидал, поди, что такое же обрушится и на твою голову?

— Быстро вернул шестимесячный должок, быстро, — отвечал Сыма Ку. — Только вот процент у тебя, брат Лу, больно высок.

— Мои глубокие соболезнования в связи со смертью твоей супруги, но тут уж ничего не попишешь. Революция — это как удаление злокачественной опухоли, приходится захватывать и часть здоровой ткани. Но это не должно удерживать нас от такой операции, и, надеюсь, ты это понимаешь.

— Ладно, хорош слюной брызгать, — заявил Сыма Ку. — Порадуйте меня, что ли!

— Ну нет, так просто с тобой разобраться мы не намерены.

— Тогда извини, придётся брать дело в свои руки.

Он извлёк откуда-то изящный пистолетик, взвёл курок и обернулся к матушке:

— За вас отмщение воздам, тёщенька. — И приставил пистолет к виску.

— А ты трус, оказывается! — расхохотался Лу Лижэнь. — Валяй, убей себя, жалкий червь!