Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Я волна, свояченица, — продолжал Сыма Ку, — ты корабль, ты засуха — я дождь, я твой спаситель.

И они стали барахтаться, словно нашаривая в воде укрывшихся в норке угрей. Верещала Лайди похлеще, чем Птица-Оборотень в прежние времена. Я тихонько выбрался через собачий лаз в проулок, весь в холодном поту…

Сыма Ку крадучись вернулся, когда фильм уже почти кончился. Все расступались перед командиром, давая ему дорогу. Поравнявшись со мной, он потрепал меня по голове: от его ладоней пахло грудями Лаоди. Он сел на своё место и что-то шепнул второй сестре — та засмеялась. В этот момент вспыхнули лампочки. На миг все растерянно застыли, будто не зная, что делать. Поднявшийся Сыма Ку громко провозгласил:

— Завтра вечером кино будем показывать на гумне. Ваш командир планирует привнести западную культуру в жизнь местных жителей — для их же блага.

Народ при этих словах пришёл в себя, и возникший гвалт заглушил стрекотание проектора. Потом, когда остались только свои, Сыма Ку обратился к матушке:

— Ну как, уважаемая? Не зря пришли? Следующее, что я сделаю, — построю кинотеатр для всего Гаоми. Этот парень Бэббит на все руки мастер, ещё благодарить меня будете, что таким зятем обзавелись.

Его прервала вторая сестра:

— Хватит болтать, проводи лучше маму домой.

А матушка сказала:

— Ты бы поменьше выдрючивался и хвостом вилял, досточтимый зятёк. Человек радуется, когда доброго нет, пёс радуется, урвав дерьма на обед!

По какому месту у Лайди матушка дозналась про тайну того вечера, я так и не понял, как ни гадал.

На другой день после обеда Сыма Ку со второй сестрой принесли мешок зерна. Поставили и собрались уходить.

— Погоди, второй зять, надо парой слов перемолвиться, — сказала матушка.

— А при мне разве не можешь? — удивилась Чжаоди.

— Иди давай, — отшила её матушка и завела Сыма Ку в дом. — Ну и что собираешься с ней делать? — спросила она.

— С кем? — удивился Сыма Ку.

— Дурачка только не надо из себя строить! — окоротила его матушка.

— А я и не строю, — отвечал Сыма Ку.

— У тебя два пути — выбирай, — заявила матушка.

— Какие ещё два пути? — промямлил тот.

— Так вот, слушай: первый путь — ты берёшь её в жёны. Первой ли женой, второй ли или просто женой без различия в положении — это ты со второй дочерью посоветуйся. Ну а другой — убить её!

Сыма Ку тёр руки об штаны, но не так, как тогда, на лугу. Настроение у него на сей раз было совсем другое. А матушка заключила:

— Три дня тебе сроку, выбирай, каким путём идти. А теперь ступай.

Шестая сестра сидела, не шевелясь, будто ничего не произошло. Донеслось козлиное покашливание Сыма Ку, оно одновременно и возбудило, и чуть опечалило. На белом полотне перед глазами лежали под деревом, прижавшись друг к другу, мужчина и женщина; голова женщины покоилась на плече мужчины. Она смотрела на усыпанное плодами дерево, он задумчиво жевал травинку. Женщина приподнялась, села и повернулась к нему лицом. В вырезе платья всколыхнулись груди и открылась ложбинка между ними, похожая на расщелину, куда забиваются угри на мелководье. На эту расщелину я смотрел уже четыре раза и всякий раз умирал от желания забраться в неё. Но женщина сменила положение, и расщелина исчезла. Она тряхнула мужчину и что-то громко проговорила недовольным голосом. Тот прикрыл глаза, продолжая жевать травинку. Тут она принялась хлестать его по лицу и, раскрыв свой большой рот, разревелась. Плакала она почти так же, как китаянки.

Мужчина открыл глаза и плюнул разжёванной травой ей в лицо. Под яростным порывом ветра дерево на белом полотнище закачалось, с него беспорядочно посыпались плоды. Со стороны дамбы донёсся шелест листвы, но было не разобрать, то ли деревья на дамбе шелестят под порывом ветра на белом полотнище, то ли дерево на белом полотнище закачалось под порывом ветра с реки. А тут ещё полыхнула молния, следом прокатился гром. Ветер усиливался, и зрители забеспокоились. В белом луче света замелькали сверкающие белые точки.

— Дождь пошёл! — крикнул кто-то.

Мужчина в это время, держа на руках босую, в измятом платье женщину, шагал к повозке.

— Выключай, выключай! — скомандовал вскочивший Сыма Ку. — А то аппаратура от воды испортится!

Он загораживал собой свет, раздались недовольные крики, и он снова сел. На белом полотнище разлетелись во все стороны брызги: мужчина с женщиной бросились в реку. Полыхнула ещё одна молния, она трещала довольно долго, и белый луч проектора будто промок и светил уже не так ярко. Откуда-то влетел десяток каких-то чёрных штуковин, будто упал оставленный молнией навоз. Среди солдат батальона Сыма Ку раздался ужасающий взрыв. Всё почти в одно и то же время: страшный грохот, зелёные и жёлтые вспышки, резкий запах пороха. Чуть позже я понял, что сижу у кого-то на животе, а голову заливает что-то горячее. Дотронулся до лица — липко. Воздух будто пропитался кровью, к неимоверному грохоту примешалось паническое многоголосье ничего не понимающей и ничего не видящей толпы. Луч света выхватывал покачивающиеся спины, окровавленные головы, искажённые ужасом лица. Мужчину и женщину, которые плескались и дурачились в американской речке, разнесло на куски. Вспышки молний. Раскаты грома. Зеленоватая кровь. Разлетающиеся во все стороны куски тел. Американское кино. Ручные гранаты. Золотистые змейки выстрелов из винтовок.

— Братья, без паники…

Ещё один взрыв.

— Мама…

— Сынок…

Оторванная рука, ещё живая. Намотавшиеся на ногу внутренности. Капли дождя, большущие, как серебряные юани. Режущий глаза свет. Таинственная ночь.

— Земляки, ложись и не двигайся! Солдаты и офицеры отряда Сыма, ни с места! Сложите оружие — и останетесь в живых! Сложите оружие — и останетесь в живых!.. — Крики надвигались со всех сторон. Надвигались и надвигались…

Глава 23

Ещё не затих грохот взрывов, а нас уже со всех сторон окружили огни факелов. В чёрных накидках из коры, наставив карабины с примкнутыми штыками и слаженно выкрикивая команды, на нас решительно наступали солдаты отдельного семнадцатого полка. Факелы несли не люди в форме, а в основном коротко стриженные женщины с белыми повязками на головах. Высоко подняв эти ярко пылающие факелы из старой ваты и тряпья, смоченного в керосине, они освещали дорогу солдатам. Со стороны батальона Сыма раздался винтовочный залп, и несколько солдат семнадцатого рухнули на землю как подкошенные. Но на их место тут же встали другие. Полетели ещё гранаты, и грохнуло так, словно обрушилось небо и раскололась земля.

— Сдавайтесь, братцы! — послышался крик Сыма Ку, и бойцы стали нехотя бросать винтовки на ярко освещённое факелами пустое пространство.

Сыма Ку окровавленными руками держал Чжаоди и громко звал:

— Чжаоди, жёнушка милая, проснись…

Кто-то тронул меня за плечо трясущейся рукой. Подняв голову, я увидел бледное лицо Няньди. Она лежала на земле, продавленная изуродованными телами.

— Цзиньтун… Цзиньтун… — лепетала она. — Ты живой?

В носу у меня защипало, из глаз брызнули слёзы.

— Я-то живой, сестрёнка, а вот ты — ты-то жива?

Она потянулась ко мне:

— Братик, дорогой, помоги, вытащи…

Руки у меня скользкие, у неё тоже. Стоило потянуть посильнее, и её руки выскользнули из моих, как вьюны. Все вокруг лежали, уткнувшись в землю, и не осмеливались встать. Сноп белого света всё так же падал на экран, ссора американской парочки достигла наивысшей точки, женщина занесла над похрапывающим мужчиной нож.

— Няньди, Няньди, где ты? — донёсся от проектора обеспокоенный голос Бэббита.

— Я здесь, Бэббит, помоги мне… — И сестра протянула к своему Бэббиту руку. Заплаканная, она говорила с присвистом.

Бэббит двинулся к ней, покачиваясь, — длинный, тощий, — с трудом пробираясь через грязь, как конь.

— Стой! — раздался громкий окрик, и кто-то выстрелил в воздух. — Не двигаться!

Бэббит мгновенно растянулся на земле, будто перерубленный в поясе.

Откуда-то приполз Сыма Лян. У него было задето левое ухо, на щеке, на волосах и на шее запеклась кровь. Он поднял меня и быстро ощупал негнущимися пальцами, проверяя, цел ли я.

— Порядок, младший дядюшка, — заключил он. — Руки на месте, ноги на месте.

Потом нагнулся к шестой сестре, стащил с неё трупы и помог подняться. Её белое платье пропиталось кровью.

Под потоками дождя, который обрушивался градом стрел, нас загнали на ветряную мельницу — самое высокое строение в деревне, её и приспособили под тюрьму. Вспоминая об этом, понимаешь, сколько у нас тогда было возможностей убежать. Ливень быстро потушил факелы в руках ополченцев, солдаты и сами брели, спотыкаясь и не зная, как спастись от хлеставших ледяных струй, — даже глаз было не открыть. Дорогу впереди освещали лишь два жёлтых луча карманных фонариков. Но никто не убежал. Одинаково нелегко было и нам, и конвоирам. А как только подошли к прогнившим воротам мельницы, солдаты заскочили под крышу первыми.