Русскоговорящий - Денис Гуцко

— Мы, может быть, о разных Олегах говорим? — сказал Митя. — Мне нужен Лагодин Олег, заместитель господина Бирюкова.

Парень взял его под локоть и повёл по коридору.

— Так-так, — сказал его встроенный пулемёт. — Становится интересно.

Они вошли в следующую комнату, в которой как и в прошлое Митино посещение, будто и не сходили со своих мест, сидели люди с телефонными трубками. Лавируя между столов, они пересекли комнату — и попали в просторный кабинет с кожаными креслами. Кресел было штук пять-шесть, в каждом из них кто-нибудь сидел. Но Митин взгляд безошибочно устремился в дальний угол, к массивной фигуре без пиджака, с закатанными рукавами белой сорочки. Бирюков стоял под светильником, подмышками темнели влажные пятна. Держа в руках какой-то документ, он наклонился к нему и внимательно, шевеля губами, читал.

— Вадим Васильевич, разрешите вас отвлечь на минутку, — парень так и не выпускал Митиного локтя, и это выглядело так, будто он привёл задержанного нарушителя.

«Ничего, — подумал Митя. — Сейчас объясню, кто я… не нужно суетиться… и этот сержант доморощенный обломается». Доморощенный сержант отпустил, наконец, Митин локоть и отступил на два шага в сторону.

— Повтори то, что мне говорил, — выстрелил он.

Бирюков, не поднимая головы, оторвал глаза от того, что читал.

— Здравствуйте. Меня зовут Дмитрий Вакула. Олег Лагодин, Ваш заместитель, должен был говорить вам обо мне. Я, собственно, пришёл к нему.

Бирюков встал ровно. Брови его заползли высоко на лоб и застыли неподвижно. Он переглянулся с человеком, приведшим Митю, с кем-то из сидящих в креслах. Вдруг швырнул лист бумаги на стоявший довольно далеко от него стол. Лист кувыркнулся и, ударившись о настольную лампу, упал на пол.

— Вот каналья! — сказал Бирюков.

Прошёлся к окну и обратно.

— Вот каналья! Костя, — обратился он к «сержанту». — Ну что это за херня!

— Моя вина, Вадим Васильевич, — покаянно брякнул Костя-сержант.

— Нет, но что за каналья! — Бирюков вытянул руки в сторону публики, как бы призывая всех разделить его возмущение. — Папаша же его по старой дружбе попросил сынка непутёвого пристроить. Хоть кем, хоть расклейщиком. Ну! И что? — Бирюков загнул правой пятернёй мизинец левой. — У Валентины Ивановны деньги украл. Я теперь точно знаю, что он, — загнул безымянный. — Вчера пришёл, лыка не вяжет, — загнул средний. — Так ещё ко всему выясняется, представляется моим замом! Ну не каналья, а?!

Кто-то хмыкнул у Мити за спиной:

— Талантливый чёрт.

Бирюков развернулся в сторону сказавшего.

— Михалыч! Давненько такого не было, а?

Митя начинал вникать в произносимые слова.

— Михалыч! Ты понял, да?!

Всё, что его сейчас окружало: большой стол в центре, веера документов на нём, кресла, костюмы в креслах, удивлённое лицо Бирюкова, — Митя обвёл тоскливым голодным взглядом. Всё это так и останется чужим. Мебель в чужом кабинете, одежда на незнакомых, чужих и насмешливых дядьках. Дядьки были очень похожи на мелких советских начальников, умных и свирепых. Костюмы их, которые Митя машинально оглядел, оказались на удивление дешёвыми и по-советски блеклыми, а обувь — простой и пыльной. Это показалось занятным. Тем более, что сам Вадим Васильевич был одет как положено. «Неужто держит всех в чёрном теле? — подумал Митя ещё одну праздную мысль. — Наверное, всех перетащил оттуда, из старых социалистических времён. Почему, став нормальным буржуином, командует прорабами в стоптанных туфлях?». Но этого ему уже не суждено было узнать, как и всего остального, касающегося устройства и обычаев «Интуриста» — и та большая женщина, пробежавшая на громких как брёвна ногах к ушатанной «шестёрке», уехала на ней в небытие — нет, он не вступит в этот клан новым членом с несколько спортивным именем хаускипер.

Прощай, моя несостоявшаяся клановая жизнь! У дураков свой собственный клан.

Михалыч тем временем сел ровнее и сказал:

— А помните Савчука, Вадим Васильевич? Ну, в девяносто пятом? Который всем встречи назначал у нас в фойе, вроде у него офис в гостинице? Костя, в девяносто пятом это было?

— В конце девяносто четвёртого, — отвечал Костя.

Подойдя поближе, Бирюков подкатил два кресла, себе и Мите.

— Садись, — и сам повалился в кресло, тяжко вздохнув.

Вся мерзкая мозаика сложилась в Митиной голове в законченную картинку. Картинка вышла такая примитивная, лубочная — и он, дурашный лубочный Митя, в самом центре, тянущий руки к пунцовой книжице «Пачпортъ», а вокруг пояснительная надпись: «Дурак — гражданин вселенной!». Митя замешкался, размышляя, стоит ли садиться, или сразу сбежать.

— Да садись, садись.

Сев перед ним в кресло, Митя не сразу решился взглянуть ему в глаза.

— Рассказывай.

Раскрыв обе ладони, сжав их в кулаки, уронив кулаки на колени, Митя всё будто разгонялся. Сказал наконец:

— Э… — снова разжал кулаки. — Что рассказывать? Вы же догадались. Представлялся Вашим заместителем, обещал помочь с паспортом. Мы вместе учились, ну и… Словом, вот… кинул меня.

— На сколько?

— Четыреста долларов.

— М-м, — Бирюков кивнул, словно внёс цифру в нужную ячейку. — А что, говоришь, у тебя с паспортом?

Опять предстояло объяснить, каким образом он перестал быть гражданином России, рассказать про закон с сюрпризом. У него давно выстроился дежурный рассказ, коротенький, но детальный. Но вдруг Митя почувствовал, что не сможет ещё раз повторить свою историю. Он всё-таки попробовал:

— Я живу в Ростове с восемьдесят седьмого года, родился я в Грузии, тогда это была одна из союзных… — но нет, не сможет. Даже если бы у Бирюкова в ящике стола лежал паспорт на имя Дмитрия Николаевича Вакула, и нужно было бы лишь отбарабанить всё как стишок в садике, чтобы получить положенную награду — не смог бы.

Митя поднялся. Во взглядах, пойманных им с разных концов комнаты — какими бы разными они ни были, серьёзными или весёлыми — посверкивало одинаковое чувство собственного превосходства. В этих взглядах так ясно читалось самое страшное в сегодняшней жизни обвинение. «Да, — мысленно сознался Митя. — Я лох».

— Наверное, я пойду.

Кресло под Бирюковым скрипнуло, как бы удивляясь вместе с ним.

— Как — пойдёшь? Да погоди ты, мил человек, ты же сам ко мне пришёл. Сказал «а», говори «б». Я же должен знать, что на моей территории творится, — он указал на кресло, с которого только что поднялся Митя. — Сядь, расскажи не спеша. Разберёмся. Я тебе помогу. Надо помочь человеку, — приказал он Косте. — Что ж эта каналья моим именем торгует!

Костя кивнул. Бирюков снова сказал Мите:

— Я тебе помогу. Только не сейчас, хорошо? Подожди маленько, пока выборы пройдут. А с Олежкой мы разберёмся.

Митя ещё раз окинул взглядом помещение. Перед ним поплыла ещё одна картинка, на этот раз в стиле «Чикаго тридцатых»: он в плаще с поднятым воротником, в широкополой шляпе, с автоматом «Томпсон» на коленях, в блестящей чёрной машине, медленно подъезжающей к идущему по тротуару Олегу. И в каждом переулке, прислонившись плечом к стене, стоят старички в наглаженных советских костюмах, в отполированных, но в тех же стоптанных туфлях, и делают вид, что читают «Капитал».

Усмехнувшись тому, что только что сам же и навоображал, Митя бросил:

— Извините за недоразумение, — и пошёл к двери.

Бабки выбить не каждому дано

Серые предрассветные улицы бежали в окнах. На Ворошиловском возле торговых ларьков вяло разворачивалась торговля. Торговцы, на лицах которых отпечаталось всё их отношение к работе этим неприятным утром, в тулупах, с сигаретами и пластиковыми дымящимися стаканами в руках, наблюдали, как грузчики подкатывают к палаткам тележки с товаром. Грузчики, вытягиваясь параллельно асфальту, толкали тележки и выдыхали густой серый пар. Светло-серый иней покрывал тротуары и края дороги там, где его не доставали покрышки.

Иногда рассеянный утренний взгляд выхватывал какого-нибудь одинокого прохожего, сутулящегося под пронизывающим ветром. Тогда, сопровождая его взглядом до тех пор, пока тот не смешивался с быстро удаляющимися серыми тенями, Митя пытался его досочинить. Глядя на убогую одежду, на картонное бессмысленное лицо за воротником, успевал представить, как работяга отлипал от подушки, нащупывая кнопку орущего будильника, как он завтракал, глядя сквозь тарелку — и как придёт сейчас в грязный серый цех, и пожмёт много рук, и переоденется в грязное, и потом будет долго подступаться к началу работы. Прохожий скрывался из виду, а Митя возвращался к своим мыслям.

«Восьмёрка» дребезжала на колдобинах. Это дребезжание раздражало Толика. Они почти добрались до места. Остановившись на светофоре, Толик повернул голову и посмотрел пристально, будто хотел в последний раз убедиться, что Митя не передумал. И уловив это его движение, Митя обстоятельно и проникновенно выругался по поводу погоды.