Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

из ее винтиков.

— Я посмотрю, что могу сделать.

— Ты мне однажды уже это говорил. Удалось что-нибудь узнать о Менгерхаузене?

— Пока нет.

— Сволочь.

— Дело двигается. Я запросил его досье. Мы найдем способ…

— Ты лжешь.

Бивен замолчал. Его гнев уже утих. На Минне была шляпка, на которую он только сейчас обратил внимание: что-то вроде колпака из тонкой ткани, может, из льна, с богатой вышивкой. Это привлекало внимание, но лишь для того, чтобы взгляд спустился ниже, на тонкое лицо, состоящее из одних глаз. Томное изнеможение гарема…

— Я могу предложить тебе обмен, — неожиданно сказала она.

— Обмен?

— Я позвонила Краусу. Он рассказал мне про вашу утреннюю вылазку.

— И что?

— А то, что тип от вас ушел и вы не знаете, как он выглядит.

— Точно.

— У меня есть способ узнать, какое у него лицо.

— Какой способ?

— Муляжи в мастерской Рут. Я уверена, что можно найти ее журнал регистраций и определить слепок Краппа среди тех, которые висят на стене.

Новый приступ гнева.

— Ну и плевать! — прорычал он. — Это слепок с его изуродованной физиономии! А нам нужна его маска!

— Я знаю человека, способного по муляжу воспроизвести протез, который он носит сегодня.

— Кто?

Минна не ответила. Решимость стерла с ее лица следы слез и тревоги. Она была так же ослепительна, как любая Адлонская Дама.

— Обещай, что ты встретишься с Менгерхаузеном.

— Минна, не играй со мной в эти игры.

— Обещай мне.

Франц подумал об уходящем времени: Пернинкен вот-вот отстранит его, Грюнвальд с минуты на минуту свалится ему на голову, завтра Veteranenparade, и Крапп, который пройдет маршем у него под носом среди тысяч искалеченных и изуродованных…

— Клянусь.

— Сегодня?

— Минна, ты не можешь…

Она встала и взяла сумочку.

— Сегодня, — бросил он, — клянусь.

Она снова села и перехватила его взгляд.

— В свое время в «Studio Gesicht» Рут Сенестье работала под руководством одного очень талантливого хирурга, который тоже когда-то был скульптором.

Бивен понял, что Минна говорит о том «гении», которого упоминал архивариус из Красного Креста. Она поднесла ему выход на блюдечке.

— Ты знаешь, где он?

— Да.

Он посмотрел на часы:

— И он сможет восстановить маску меньше чем за двадцать четыре часа?

— Не знаю. Надо у него спросить.

— Где он, Минна?

— Ты мне даешь слово насчет Менгерхаузена?

Он сжал кулаки: уже очень давно никто из штатских не смел говорить с ним в подобном тоне. А может, и вообще никогда.

— Даю.

Она открыла сумочку, как будто хотела достать пудреницу. Вместо этого вытащила сложенный вчетверо листок бумаги и подтолкнула его по столу к Бивену.

Он развернул бумажку и прочел. Это был адрес человека, который ему нужен.

— Это шутка?

— Нет.

Он встал.

— Мне надо переодеться. Подожди здесь.

65

Это был мир меновой торговли и скидок. Что-то вроде блошиного рынка, где продавали всегда себе в убыток. За последние годы в Берлине образовалось несколько еврейских гетто. Все, что касалось Juden[112], отодвигалось подальше, их загоняли в зоны, отрезанные от арийского мира. Все стены у подножия этих домов были обклеены объявлениями, извещениями об импровизированных аукционах, срочных распродажах… Там всегда стояли лотки, навесы, лежали расстеленные на земле ковры со всяким добром, которое эти невольные маргиналы пытались распродать хоть за гроши, чтобы попытаться бежать из Германии.

На сегодняшний день эти барахолки производили тем более щемящее впечатление, что у евреев не оставалось ни единого шанса покинуть Германию — начиная с первого сентября границы страны были закрыты.

Профессор Ицхок Киршенбаум жил не в самом Шойненфиртеле («квартале хижин») рядом с предместьем Шпандау, а рядом, в нескольких улицах от него. Минна и Бивен сначала зашли в мастерскую Рут Сенестье и без труда нашли нужный слепок — каждый протез имел свой номер, указанный в журнале рядом с именем раненого.

Минна была удивлена состоянием квартиры Рут. Все было на своих местах. Интересно, провела ли Крипо, забрав тело Рут, хоть какой-то обыск. Уж лучше бы здесь все перевернули — это бы свидетельствовало хоть о каком-то интересе со стороны полиции. Но на самом деле всем было плевать.

По дороге в Шпандау Минна вспомнила все, что знала о профессоре, гениальном, по словам Рут, пластическом хирурге, способном восстановить лицо в глине, а потом изготовить невероятный лицевой протез. Ей не пришлось долго его искать: у нее было множество друзей-евреев, и некоторые из них вели что-то вроде параллельных реестров, отмечая новые адреса каждой семьи, каждого коммерсанта и каждого врача… Записи, на которые гестапо мечтало бы наложить руку.

А еще она думала о своих увезенных пациентах. Сколько времени они останутся в живых? К какому способу умерщвления прибегнут палачи? И мало того, Ганс Нойманн, тот пациент, которого она попыталась лечить высокой температурой, в конце концов умер от малярии. Душевнобольные, перепуганные появлением автобусов СС, разбежались, и их до сих пор не нашли. Без сомнения, это был конец Брангбо.

И все это время она прохлаждалась в Берлине в платье с узором зигзаг (французская модель), выслеживая убийцу на пару с одноглазым палачом. Абсурд. Собственная жизнь выходила из-под ее власти. Поначалу перспектива отыскать убийцу Рут Сенестье казалась ей долгом, моральным обязательством. Но теперь… Она уже и сама не была уверена в своей теории о подмене личностей и опасалась, что направила Бивена по ложному следу. Со своей стороны эсэсовец делал ошибку за ошибкой и, казалось, увязал в этом расследовании как муха в клею.

— Это здесь.

Здание оказалось не развалиной, как она поначалу предположила, а вроде довольно крепким доходным домом, чьи белые камни еще поблескивали на солнце. Его очертания четко выделялись на фоне небесной синевы.

А вот внутри начиналась совсем иная история. В вестибюле все было разворовано или вырвано и распотрошено. Штукатурки на стенах больше не было. Гипсовая пыль скапливалась на полу, с которого содрали мраморные плиты. Никакого света на лестничных площадках, как и никаких перил, украшений или орнаментов.

Больше ничего, зато повсюду чемоданы. На полу, вдоль стен, на ступеньках. Само здание, казалось, состояло из железных коробов, кожаных кофров, деревянных сундуков… В темноте поблескивали серебряные застежки, ремни отбрасывали замшевые тени, пузатые сумки словно дремали в уголках. Сбившиеся в кучи жизни, воспоминания, стиснутые, как куски угля в джутовом мешке…

И конечно же, к этому прилагались мужчины, женщины, дети. Исхудалые лица, осунувшиеся черты, вытаращенные глаза. Эти существа принадлежали Исходу, ведущему в тупик, без цели и горизонтов. Дома в гетто походили на пристань, но без единого корабля у причала.

Знаком Минна