Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

1915-м. Ранен в 1917-м. Весь его опыт взрослой жизни сводился к окопам. Затем эстафета перешла к Хоффману. Он выжил, и шрамы зарубцевались еще до «Studio Gesicht» и маски Рут Сенестье…

Несколько лет Крапп/Хоффман провел в дрезденском госпитале, в отделении для инвалидов. Потом он вернулся в Берлин и поступил на сверхсрочную службу в SS-Verfügungstruppe[109]. Боевого духа парню было не занимать: чтобы пойти в СС после всего, что ему пришлось пережить в семнадцатом году, нужно иметь железные яйца. Стоит начаться войне, и его первым отправят на фронт, с изуродованной мордой или без. И не посмотрят, что он ветеран. Будь он Крапп или Хоффман, ему так и так перевалило за сорок, а значит, по эсэсовским меркам он был стариком.

— Подъезжаем, герр гауптштурмфюрер.

Будучи унтерштурмфюрером, Крапп должен был жить в казарме, но из-за его увечья для него, очевидно, сделали исключение. Со своей пенсией по инвалидности и солдатским жалованьем он мог оплатить то жалкое жилье, где они и побывали сегодня. Бивен рассчитывал допросить непосредственного командира Краппа, гауптштурмфюрера Германа Фукса, и вытрясти из него все подробности. Нет сомнений, тот должен был хорошо знать своего лейтенанта.

Бивен закрыл папку: среди содержащихся в ней страниц не имелось ни единой фотографии. Это было не по уставу, но опять-таки, по всей вероятности, к Краппу, несчастному изувеченному солдату, решили проявить сочувствие.

В таком «мерседесе», как у него, их беспрепятственно пропустили на территорию казармы. Строения, подковообразно окружавшие большой плац, были сплошь черными.

Несмотря на все усилия нацизма, здания Берлина несли на себе отпечаток двух предыдущих десятилетий. Годы нищеты, голода, когда в перенаселенных квартирах жгли дрянной уголь и все подыхали от недоедания и холода. Казармы не были исключением. Черные, как терриконы, с фасадами, испещренными бесчисленными окнами, они, казалось, были выстроены из вулканических скал.

Что было лучше — жить в Mietskaserne вроде той, которую они посетили утром, или в таком траурном гарнизоне? Бивен свой выбор давно уже сделал. Он и помыслить не мог присоединиться к солдатам Schutzstaffel, обязанным жить сообща.

Для него мир СС не был ни корпорацией, ни армией. Скорее уж скотным двором.

Генрих Гиммлер, начинавший с разведения кур, таким этот мир и задумал: его овец полагалось кормить, обучать и воспроизводить, строго следуя одной и той же неизменной модели, которую он сам же придумал. Целью было воспроизводство не людей, а сверхлюдей.

Способ их формирования был отработан как по нотам: для самых младших гитлерюгенд, для тех, кто постарше, — строевая подготовка, тренировки, семинары. Курсы, которые претендовали на универсальное образование, а на самом деле лишь мусолили расистский бред «Майн кампф».

Основой основ были физические тренировки. Гестапо, конечно же, проповедовало спорт и следовало пословице «В здоровом теле здоровый дух». Одна незадача: нацистские идеи сами по себе были нездоровыми и большинство этих бравых вояк уже сидело на амфетаминах. Не будем об этом говорить громко.

Еда была еще одной проблемой. Никакого кофе по утрам, в казармах вернулись к старым добрым германским завтракам — молоко и каша из зерновых. Меню обедов и ужинов составляли специалисты по евгенике[110], и самое малое, что можно о них сказать: они не были экспертами в гастрономии.

И последняя препона — женщины. Мэтр Гиммлер желал также контролировать брачные союзы своих подопечных. Никаких свадеб без одобрения Hauptamt, то есть главного управления. Будущая супруга должна подтвердить свое арийское происхождение и пройти медицинское обследование, доказывающее, что она спортивна и в прекрасной физической форме — с прицелом на будущих маленьких арийцев, которых она принесет эсэсовцу-мужу. И наконец, она обязана была получить «философскую» подготовку, основанную на расизме и мании величия, а с другой стороны, пройти множество курсов по уходу за младенцами, кухне и ведению хозяйства. Хорошая жена вяжет, готовит и раздвигает ноги — точка.

Эсэсовцы были подопытными свинками в человеческом обличье, а самое невероятное — они этим гордились.

По всем вышеизложенным причинам Бивен, более всего мечтавший оказаться на фронте, предпочел Allgemeine SS[111], а не SS-Verfügungstruppe, хотя непосредственным предназначением последних и была война на передовой.

Он не хотел быть фермерским петухом на зерновом откорме. А еще меньше — петухом, которому навязывают его курочек.

— Герр гауптштурмфюрер, герр гауптштурмфюрер ждет вас.

Мир военных не боится повторов… Бивен двинулся вслед за солдатом по узкой лестнице — тоже черной — на второй этаж. Знакомая обстановка: он оказался в той же безликой и вычурной атмосфере, что и в гестапо. Скрипучий паркет, тесные кабинеты, столешницы в пятнах, маленькие тусклые лампы. В тени величественных орлов и гигантских свастик скрывался все тот же мелочный расклад, та же дешевая мебель, тот же злотворный дух чинуш, которые только и делают, что подписывают и штампуют.

Наконец он добрался до кабинета Германа Фукса. Они представились друг другу и жизнерадостно щелкнули каблуками. Зато гитлеровского приветствия Бивен так и не дождался: у гауптштурмфюрера была только одна рука.

63

Фукс ему сразу понравился. Лет пятидесяти, выглядит не как эсэсовец, а скорее как воин. Квадратный череп, пепельные короткие волосы, похожие на металлический скребок, под ними полно морщин и изогнутые тонкие губы, напоминающие перевернутую улыбку. По непонятной причине от Фукса несло уксусом.

— Я хорошо знаю Краппа, — начал он, не задав ни единого вопроса о расследовании, которое привело сюда Бивена (по всей видимости, он еще не был в курсе утреннего переполоха в Мейерс-Хофе). — Он из тех, у кого любой день если не паршивый, то невезучий.

Фукс предложил гестаповцу стул: закончат они явно не скоро. Франц уселся и решил забыть про Грюнвальда, Пернинкена и их совместное совещание в полдень. Пусть обойдутся без него.

— Крапп был ранен при Аррасе. Он получил минимум четыре осколка прямо в лицо. Вы слишком молоды и не знали той войны.

Не так уж и молод, подумал Бивен.

— Санитары не стали его подбирать, потому что решили, что ему оторвало голову. Ее не было видно в месиве.

Фукс подождал несколько секунд, чтобы его слова произвели должное впечатление. Но Бивена было не удивить такой жутью, он и сам по этой части мог дать фору.

— Кричать Крапп не мог. Со ртом, набитым грязью, с оторванным носом и лицом в лоскутах он нашел в себе силы доползти до траншей, придерживая окровавленные ошметки.

И украсть номерной жетон у соседа, чуть не добавил Бивен.

Фукс продолжил рассказ, но Бивен едва его слушал. Его заворожил другой факт: без сомнения, офицер потерял руку в бою и