Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

В полной тишине я услыхал, как охнули «журавли», но и только. Старые критяне уверяли потом, что мы были первыми из обреченных, кто не закричал от страха при виде Миноса, облаченного в маску быка. Ее сделал великий искусник, и выглядело это сурово и благородно.

Но зрелище закончилось прежде, чем я успел наглядеться. Лукос шагнул вперед и проговорил несколько слов на критском языке – весь обряд игры с быком совершается на древнем наречии. На миг мы ощутили на себе взгляд хрустальных глаз, шевельнулась золотая перчатка; копья ударили вновь, и нас вывели из мегарона в расписные коридоры с тенистыми колоннами, потом вверх по великой лестнице под открытое небо, в новые коридоры и залы, пока наконец мы уже не могли отличить север от юга; все глубже и глубже в Дом секиры, который критяне зовут Лабиринтом.

Наконец мы вошли в просторный зал. Оба столба в дверном проеме венчали изображения священного лабриса.[85] Так я понял, что передо мной святилище. В дальнем конце его под косым лучом света, выбивавшимся из-под крыши, я увидел богиню. Венчанное золотой диадемой изваяние ее поднималось на шесть локтей; талию обхватывал золотой передник, лежавший на юбке с многими оборками, хитроумно украшенными эмалью и самоцветами. Лицо ее было из слоновой кости, так же как и округлые нагие груди; протянутые руки обвивали две змеи. Ладони обращены к земле, она словно бы говорила: «Тихо…»

Мы проходили мимо стен с изображением сцен поклонения богине. У ног ее я увидел длинный стол для приношений, выложенный золотом, а вокруг него уже знакомые лица. Здесь собрались вельможи, спускавшиеся в гавань, и среди них – широкий, как два мужа, Астерион, титуловавшийся быком Миноса.

Лукос остановил нас в десяти шагах. Мы ждали. Люди у стола перешептывались. И тогда из-за раскрашенного изваяния богини вышла богиня во плоти.

Возле огромного изваяния она казалась миниатюрной. Она и вправду была невысокой, даже несмотря на высокую диадему. На ней был точно такой же наряд, что и на богине, но руки ее не держали змей. Даже кожа ее, бледно-золотистая, гладкая и чистая, напоминала слоновую кость. Кончики округлых грудей были вызолочены, как у изваяния. Оба лика покрывала одинаковая раскраска: глаза подведены черным, брови подрисованы дужками, алел небольшой рот. Казалось, что и лица под слоем краски должны быть одинаковы.

С детских лет видел я свою мать, одетую для выполнения обязанностей жреца, и все же был потрясен. Она никогда не претендовала на роль более высокую, чем служение богу. Эта невысокая строгая фигурка могла требовать себе что угодно.

Она подошла к столу для приношений и, опустив на него простертые вперед руки, приняла ту же самую позу, что и статуя. А потом произнесла всего лишь несколько слов на древнем языке. Чистый свежий голос пролился прохладной водой на ледяные камни. Под тяжелыми накрашенными веками шевельнулись темные глаза, взгляды наши на мгновение соприкоснулись. И тут я испытал потрясение, какого не смогла вызвать маска быка Миноса. Передо мной стояла богиня и одновременно юная женщина.

Выжидая, она замерла возле стола, и вельможи шагнули вперед, каждый с глиняной табличкой в руке. Указывая на одного из нас, каждый опускал табличку на стол. Я понял, что это знаки приношений, подобные тем, которые мать моя дома принимала во имя богини: ей обещали столько-то кувшинов с маслом или медом или столько-то треножников, и тогда она зачитывала обет, а принесший его выплачивал добровольный долг в удобное время.

Здесь было то же самое, хотя звучали критские слова, только покупали своих ягнят для жертвоприношения. Я увидел, как муж с синей обезьянкой указал на Ира, муж с котом – на Хрису, старуха – на меня. Последним подходил Астерион, он бросил свою табличку так, что обожженная глина задребезжала. Жрица прочитала ее; все остальные переглянулись и, бормоча, отступили. Она произнесла фразу, в которой я услышал имя Астериона; тот удовлетворенно кивнул и презрительно поглядел на остальных. На миг она замерла возле стола, положив на него руки в ритуальной позе. Потом, встретив его взгляд, подняла со стола его табличку и показала: глину пересекла трещина.

Наступило молчание, даже воздух сделался колким. Астерион уставился на жрицу, челюсть его опустилась, лицо побагровело. Она невозмутимо встретила его взгляд, лицо ее сохранило подобие изваяния. Потом она повернулась и вышла тем путем, которым пришла, и все приложили ко лбу кулаки в знак почтения. Я тоже воздал должное. Глупо пренебрегать богами в незнакомом месте, каким бы оно ни оказалось.

Придворные оставили святилище; видно было, что за дверью головы их начали сближаться. Астерион подошел к Лукосу, кивнул в нашу сторону и отдал какой-то приказ. Кормчий низко поклонился, казалось, на него опять снизошло благоговение. Я же, стоя с прямой спиной, вслушивался, пытаясь понять, что уготовано мне. Но наш новый хозяин отвернулся, даже не поглядев на меня.

«Журавли» тоже не смотрели на меня. Они стояли, опустив головы.

«Как я погляжу им в глаза? – думал я. – Теперь все они заплатят за мою гордость. Но разве мог я отвергнуть Посейдона? Тогда бог оставил бы меня».

Мне стало наконец ясно, почему лишь самая богатая знать спускалась в гавань. Лишь они были в состоянии посвятить быку прыгуна и хотели, чтобы избранник оказался достоин расхода. Торжественный обряд в святилище восходил, вероятно, к тем временам, когда на Крите больше чтили своих богов. Внизу, в порту, они могли приглядеться и оценить нас.

«Должно быть, припадок безумия заставил меня вообразить, что оскорбление удержит его от покупки. Конечно же, он купил меня в отместку. Ну а как же остальных?»

Как раз когда я раздумывал над тем, сумеет ли хоть кто-нибудь из нас уцелеть, к нам подошел молодой человек и непринужденно обратился к Лукосу:

– Кажется, я припоздал? Сейчас я избавлю тебя от них.

Я понял, что он просто исполняет какую-то обязанность, и поэтому направился с ним, а «журавли» последовали за мной.

Вновь шли мы друг за другом по коридорам, лестницам и террасам, пересекли просторный открытый двор. За ним оказался невысокий вход и новый коридор, повернувший вниз. Тут до ушей моих донесся звук. Прислушиваясь, я ощутил прикосновение холодных пальцев к моей руке. Это была Хриса; она молчала, прочие тоже затаили дыхание. Где-то внизу, в какой-то пещере, ревел бык, и тесные стены отражали звук. Мы шли к нему.

Я поглядел на мужа, что вел нас; поступь его была беззаботна, не выражала ни печали, ни радости, он был погружен в собственные раздумья. Я пожал руку Хрисы и сказал остальным:

– Прислушайтесь, это не гнев.

Теперь, вблизи, я мог вслушаться как следует и оценить звук.