Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

Я рассчитывал увидеть его раздувшимся от гнева и приготовился к побоям, если не к худшему. Но он стоял недвижно, жесткий, примолкший и внимательный. Потом голова его запрокинулась, рот раскрылся, и площадь заполнилась раскатами хохота. С криком взлетели перепуганные чайки.

– Хорошо придумал, малек! – взревел он. – Вернул добычу карасю-папаше! Напомни ему обо мне; скажи, чтоб не забывал Астериона![83]

Он со смехом повернулся и направился к своей тележке. И только теперь заметил носилки. В этот же миг смех исчез с его лица, как падает маска, когда лопается шнурок. Однако он тут же надел ее снова, и кресло его на обратном пути содрогалось от хохота.

Глава 3

Кносская дорога поднимается от гавани между садами и серебристыми оливами. Смертоносные утесы защищают богатую землю. Чернокожее войско сопровождало нас, но Лукос меня избегал; я не видел в этом ничего странного, ведь я прогневал могущественного господина, а эта хворь липнет к тем, кто оказывается рядом. Возле дороги выстроились дома богатых торговцев – скорее даже небольшие дворцы. Всякий раз я думал, что вижу наконец дворец царя, но, видя ухмылки чернокожих, перестал задавать вопросы.

Город кончился, и Лукос подступил ближе, выглядел он словно игрок, оценивающий шансы сомнительного коня. Я спросил его:

– А кто этот человек в повозке?

Он опасливо огляделся на манер придворных и сказал:

– Ты вел себя глупо. Это был царский сын, Астерион.

Я со смехом ответил:

– Что звездного в столь земной твари?

– Не тебе называть это имя. Наследника положено именовать Минотавром.

Нечто перышком прикоснулось к задней стороне моей шеи. Но я ничего не сказал другим – воспоминание касалось лишь моей собственной мойры.

Дорога вышла на плодородную равнину, вдали виднелся горный хребет. Клянусь всем миром, очертания его были похожи на огромного долгобородого мужа, лежащего на погребальном одре. Я указал в сторону гор, и Ир воскликнул:

– Я слыхал о ней. Здесь эту гору зовут Умирающим Зевсом.

– Умирающим! – вскричали «журавли», потрясенные подобным святотатством.

– Да, – продолжил Ир. – Эти землепоклонники считают, что он умирает каждый год.

Я все еще глядел на вершину горы, когда Меланто воскликнула:

– Смотрите! Смотрите!

И тут на вершине холма, который вдавался в равнину, я впервые увидел Дом секиры.

Представьте себе все виденные вами царские дворцы. Поставленные друг к другу и друг на друга, они образуют лишь небольшой домик рядом с Домом секиры. На месте этого дворца можно было разместить целый город. Возвышаясь на гребне, он – терраса за террасой – спускался по склону, ярусы красных колонн сменяли друг друга; сужающиеся к основанию, они были поверху и понизу обведены полосой той яркой лазури, которую так любят критяне. За ними в полдневной тени прятались веселые портики и балконы, казавшиеся издалека клумбами нарисованных цветов. Верхушки высоких кипарисов едва виднелись из-за крыш внутренних двориков, в которых они росли. Ну а с самого высокого конька небу грозили два огромных бычьих рога, четко вычерченных на синеве критского неба.

Меня словно ударили кулаком под дых. Я слыхал из третьих уст всякие россказни, но представлял себе лишь подобие уже известного мне. Я ощущал себя козопасом, впервые явившимся из далеких гор к городским стенам. Рот мой раскрылся как у мужлана, но я постарался побыстрее закрыть его, пока не увидел Лукос. Я готов был расплакаться, хотя сейчас никто не бил меня. Вокруг меня переговаривались и охали «журавли».

Наконец Аминтор спросил меня:

– А где же стены?

Я поглядел. Дворец стоял на отлогом склоне, но стены его были пригодны лишь для того, чтобы удержать воров снаружи и рабов внутри. На крышах не было даже зубцов, просто в каждую сторону глядели эти надменные рога. Такова была сила Миноса. Стенами ему служили воды, на которых господствовали его корабли. Я молча глядел, стараясь изгнать отчаяние со своего лица. Я казался себе ребенком, затесавшимся в ряды воинов с деревянным копьем. А еще – деревенщиной, невежественной и грубой, что еще более ранит молодого человека.

– Все это отлично, – проговорил я. – Но если война доберется до Крита, им не выстоять даже дня.

Лукос слышал меня, но здесь, на скудной земле, он не испытывал гнева и ответил мне с безмятежной улыбкой:

– Дом секиры простоял здесь уже тысячу лет, никому не покоряясь, кроме могучей силы земного быка, изредка сокрушавшего его. Он был древним, когда эллины еще пасли свой скот на северных пастбищах. Вижу, ты не веришь мне, но это естественно. Мы научились у египтян летосчислению. А вы же, я думаю, говорите просто: «незапамятные времена». – Он отошел прежде, чем я отыскал ответ.

Мы вступили во дворец через огромные Западные ворота. По обе стороны на нас глазели зеваки. Перед нами была огромная красная колонна, за ней пестрели тени. Я шел впереди, глядя прямо передо собой. Если кто-нибудь заговаривал или что-то новое смущало меня, я останавливался и медленно поворачивался в нужную сторону, якобы только что удосужившись это заметить. Теперь тогдашнее мое мальчишеское тщеславие, нежелание показаться застигнутым врасплох простаком кажется мне смешным. И все же печать тех дней так и не оставила меня. Я знаю: в Афинах теперь поговаривают, что царской стати во мне поболее, чем в отце. Но в юные дни я был резв и суетлив, словно пес, обнюхивающий все вокруг. Так что спокойствию и умению сдерживать свою быстроту до нужной поры я выучился именно в Доме секиры.

Собравшиеся придворные глазели на нас; однако, думал я, они менее важные персоны, чем те, что проделали путь до гавани, чтобы посмотреть на нас. Меня это удивило, но судить о причинах я не мог. Миновав помещение караульных, мы вступили в мегарон.[84] В нем было полно стражников, жрецов, жриц и придворных, у дальней стены располагался высокий и белый, сейчас пустовавший престол.

Мы вновь принялись ждать, но на сей раз посреди великого почтения. Люди украдкой поглядывали на нас и переговаривались. Чтобы скоротать время, я поднял глаза к стенам и тут же забыл про свое решение не пялиться более ни на что. На них были изображены игры с быком – начиная от ловли быка до самого конца: во всей красе и боли, искусстве и славе, быстроте, страхе, изяществе и крови, в их свирепом аккорде. Я, не отрывая глаз, глядел на фреску, пока не услыхал женский шепот:

– Погляди на этого. Уже рвется учиться.

Но на нее немедленно шикнули.

Ударили копья стражников. Вошедший царь Минос поднялся сбоку к престолу и опустился на резной белый трон, положив на колени руки, – словно изваяние египетского бога. В длинном алом одеянии, перетянутом поясом, царь показался мне высоким, но, быть может, это впечатление создавали рога. Свет от входного портала бросал неяркие блики на его золотистое лицо и хрустальные глаза.