Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Хотя Уолси явно приписывали злонамеренные деяния, парламент возблагодарил Бога, уберегшего короля от болезни. Ходила даже поговорка: «Господь спас главнейший символ королевского величия».

Кстати, французская сыпь, иными словами галльская болезнь или morbus gallicus, недавно получила новое прозвище: сифилис. Какая-то добрая душа[24] сочинила поэму о пастухе, обидевшем Аполлона и получившем в наказание свинскую болезнь. Парня того звали Сифилисом. И теперь все предпочитают называть такую болезнь его именем. Как будто благозвучное название может изменить ее отвратительное происхождение!

Но вас, разумеется, не волнуют такие подробности.

XXXII

Генрих VIII:

Я обсудил с Уильямом Хоббинсом, мастером дворцовых увеселений, какие праздники мы будем отмечать особо.

— Клянусь Граалем, у нас обширный выбор, — пробурчал он и тут же испуганно пояснил: — «Клянусь Граалем» заменяет теперь папские выражения вроде «Клянусь Мадонной».

С недавних пор последнее словосочетание стало использоваться как ругательство, но это никого не вводило в заблуждение. Может, наш мастер тайно сочувствует Риму? Уилл прав: прикинуться можно кем угодно.

— Нам надо выбрать те праздники, что предполагают большое скопление народа. Нынче к нам соберется, похоже, вся Англия. Вам известно, что даже глава клана Дональд, лорд Островов, присылает к нам племянника?

— Я слышал, что там они попивают кровь, — заметил Хоббинс — Они же, говорят, остались язычниками.

— Чепуха.

Я с нетерпением ждал знакомства с потомком древних гэлов и викингов. Мне еще не приходилось встречаться и дружески беседовать с настоящим горцем. Вдобавок он ненавидел моих недругов из шотландских низин. А враг моих врагов — мой друг. Прекрасная старая поговорка.

— Вот список возможных увеселений, — сказал мастер, раскручивая аккуратно исписанный пергамент.

С большим трудом мы составили перечень развлечений для пятнадцати сотен дам и кавалеров. Если наши планы провалятся, то гостей приберет к рукам дьявол.

* * *

Приглашенные начали съезжаться к середине декабря. Сперва они знакомились друг с другом и с таким интересом осматривали дворец, что вовсе не было надобности их развлекать. Число прибывших постоянно росло, и как-то раз, двадцатого декабря, я выглянул из окон королевских покоев и увидел, что задымили все каминные трубы Хэмптон-корта. Во внутреннем дворе дружным, почти солдатским строем поднимались вверх струйки печного дыма; незримое трубное воинство густо туманило небеса над боковыми дворами.

— Завтра начинаем, — проворковал я.

Прекрасная Екатерина привольно раскинулась на королевской кровати. Ее серебристая атласная ночная рубашка переливалась в отблесках пламени камина, где горели ароматные поленья.

— Королевское Рождество, — сонно произнесла она. — Что вы подарите мне?

Какое же она еще дитя! Но я не разочарую ее. Приготовленный ей подарок потрясет весь двор, все королевство.

— Терпение, моя милая.

Мне нравилось поддразнивать молодую женушку. Я старался приучать ее к терпению и в постели, заставляя ждать, и медлил сам ради того, чтобы доставить ей высшее наслаждение. Я возбуждал ее постепенно и мягко, искусно доводя до дрожи, трепета и полного изнеможения. Хотя она жаждала получить все удовольствия разом.

— Неужели вы не можете хотя бы намекнуть? — надув губки, спросила она.

— С удовольствием. Подарок связан с цветами.

Садоводство ее не интересовало, поэтому она прекратила вопросы.

— Завтра я устраиваю благородную охоту. Леди тоже приглашены. Вы поедете на арабском скакуне, присланном вам в качестве свадебного подарка рыцарями-госпитальерами.

Последнее отчаянное подношение в надежде на мою милость, перед тем как их цитадели закрыли в Англии. Мне не хотелось вспоминать об этом.

— На кого же мы будем охотиться?

— На вепря.

— В день святого Томаса? А вы не боитесь Дикой охоты?

Раздался треск поленьев, и пылающая щепка отскочила к каминной решетке.

— Это всего лишь легенда, — сказал я.

— Охота… в самый короткий день года… когда так быстро темнеет с каждым часом… — В ее голосе прозвучала искренняя озабоченность.

— А что может случиться в сумерках?

Может, у нее есть какие-то тайные сведения?

— Говорят, если в такую ночь пойти на церковное кладбище… то можно увидеть, как сам святой Томас выезжает на огненной колеснице. А потом он призовет всех умерших и сожженных Томасов, они восстанут из могил и последуют за ним к кладбищенскому распятию, и полыхнет оно страшным неземным огнем…

Екатерина проникновенно рассказывала старинную легенду, и ее лицо озарялось чарующим светом. У меня возникло ощущение, будто я обнимаю вещую пророчицу, Кассандру.

— …а иногда этот святой утаскивает заблудшего охотника с собой на призрачную охоту. Или один из восставших Томасов… Подумайте же, дорогой милорд, каких Томасов, ныне покойных, вы встречали в жизни… Они обретут власть…

Меня пронзил суеверный страх, такой острый и ледяной, как рапира, пролежавшая январскую ночь на морозе. Покойные Томасы в моей жизни: Уолси, Мор, Кромвель. Что, если они восстанут из могил и набросятся на меня? Смогут ли они завладеть моей душой, дабы свершить тайный суд в кладбищенском мраке? Дух Уолси, покинувший давно разложившиеся и усохшие останки; безголовый Мор, истерзанный праведным самобичеванием; Кромвель с еще кровоточащей шеей, кипящий жгучей ненавистью… Их грязные саваны едва различимы в туманной мгле, мертвые подступают, окружают меня, опрокидывают на землю и…

— Нет! — выпалил я.

И в тот же миг, словно подтверждая мои мысли, опять затрещал огонь.

— Это глупые байки простонародья, и я знать их не хочу.

— Калпепер сам видел, — прошептала она. — Он рассказывал мне…

— Его тоже зовут Томас. Да такие, как он, что хочешь придумают для завлечения красоток. Пыль в глаза пускают, дескать, мы храбрецы хоть куда! И как же он избавился от жуткой хватки костлявых пальцев?

Она обиженно отвернулась.

— Вы не верите мне. Прекрасно, тогда отправляйтесь завтра на эту охоту. Раз вы готовы посмеяться над святым и всеми прочими Томасами.

Боже! Только сейчас, вспоминая те события, я понял: именно Томас, живой, не покойник, посмеялся надо мной в тот день, пока я охотился, оставив дома прелестную даму. И поднялся он не из могилы, а прямо с тюфяка за моей кроватью… и умело заловил мою собственную жену. Я с пылом и страстью скакал по лесу, и она делала то же самое, только в королевской опочивальне. Так же, как я всадил копье в щетинистого кабана, он всадил свое копье в молодую королеву. Или они заранее назначили свидание, и, рассказывая о призрачных Томасах, она отчаянно пыталась избежать греха и сохранить остатки добродетели? Могло бы все кончиться иначе, если бы я проявил осторожность?

Наша охота оказалась удачной…

Копыта лошадей процокали по плитам дворцового двора. На волокушах тащили следом трех здоровенных оленей и одного могучего вепря. Из всех окон высунулись зрители, встречая нас ликующими криками. Рождественские празднества начались.

XXXIII

Воспоминания о тех двенадцати днях сливаются в волшебный красочный каскад музыки и веселья. Праздник продолжался со дня охоты на вепря и до заключительного карнавала. Повседневную одежду убрали в сундуки, обычную разухабистость сменили скрупулезно продуманные учтивые жесты, а скромность и бережливость попросту исчезли. Камины полыхали сутки напролет; огарки не успевали угаснуть, слуги надрывались, притаскивая из кладовых тяжеленные корзины со штабелями новых свеч; бочки эля вскрывались каждые два часа, и никто даже не пытался подсчитать, сколько мы выпили вина. Избранные менестрели с виолами, блокфлейтами и ребеками бродили по коридорам и галереям, играя в свое удовольствие или исполняя пожелания гостей. Мария, Елизавета и Эдуард попросили разрешения поиграть с музыкантами, и я с радостью дал согласие. Все мои дети любили музыку и обладали недурными способностями. Мария предпочитала французскую виолу и присоединилась к группе музыкантов, развлекавших гостей в Большом зале; Елизавета в костюме пажа играла на флейте с оркестром итальянцев; а малыш Эдуард, уже вполне освоивший барабан, аккомпанировал мальчикам-хористам.

* * *

Двадцать третьего декабря я вызвал эту троицу к себе для особого совещания. Для нашей встречи я выбрал небольшую приемную, укромное, обшитое дубовыми панелями помещение за верхней галереей.

Первой явилась Елизавета, причем пришла одна, без няни Эшли. Я похвалил ее: в простом коричневом костюмчике она напоминала юного менестреля, ее великолепные, зачесанные назад волосы скрывались под шапочкой. Жизнерадостный семилетний ребенок. Она захватила с собой перо и папку с бумагами. Следом пришла Мария, извинившись за легкое опоздание. Пухлого и розовощекого Эдуарда, облаченного в синий бархатный наряд, сопровождала няня. Ему уже шел четвертый год.