Убийство девушку не красит - Лидия Ульянова

Борис же Моисеевич вызвал сестру и попросил пригласить к нему больного со смешной фамилией Соломка. В ожидании Соломки стал показывать Сергею фотографии больной, которую предстояло оперировать. Со снимков смотрело страшилище почти без лица, блестящее грубыми, синюшными келоидными рубцами, с глазом, полузакрытым обезображенным веком. Для мужика-то ужасно, а для женщины просто смерть. Чем так, лучше сразу в петлю. Новоселов комментировал, рассказывал о том, как ревнивый муж плеснул ей в лицо кислотой, чтобы другие не заглядывались. Женщина на себя руки накладывала, но вовремя откачали.

В это время в кабинет робко постучали, дверь приоткрылась, и в узкую щель протиснул себя молодой человек в тренировочном костюме, с сеточкой мелких ровных шрамов на лице. Соломка. Профессор приветливо усадил его в кресло, включил яркую лампу и, взяв голову больного двумя руками, принялся вертеть ее перед светом. Удовлетворенно хмыкая, задавал короткие вопросы и снова хмыкал в ответ. Осмотрев, повернулся к Сергею.

– А ведь был не лучше, чем на тех фотографиях. На производстве сосуд с реактивом взорвался. Не сразу, конечно, но видишь, построили ему новое лицо. Как, Соломка, привыкаешь?…

Соломка потешно улыбнулся, так, что натянулись шрамики и немного перекосилось лицо. Как будто испугался своей улыбки и враз стер ее с лица, надел неэмоциональную маску.

– Ну-ну, – подбодрил профессор, – не бойся, не разойдется. Учись теперь владеть своим лицом.

Соломка снова сделал попытку улыбнуться и виновато пробасил:

– Тянет и щекотится.

– Ще-ко-тит-ся, – по слогам задумчиво повторил Новоселов и еще помял лицо короткими волосатыми пальцами.

И Сергей осознал, что ему все происходящее чрезвычайно интересно. Что сейчас он непременно пойдет в операционную, будет стоять и наблюдать за процессом перевоплощения. За волшебством.

– Щекотится… – еще раз повторил Новоселов, – хорошо, когда щекотится. Очень хорошо.

И серьезно добавил, повернувшись всем корпусом к Сергею, выпуская из рук многострадальную Соломкину голову:

– Понадобилась серия вмешательств. Полтора года. Но вот теперь можно и в люди выпускать. Жених!

Последнее было обращено к Соломке, одобрительно.

Соломка снова смущенно скривился, нервно натягивая кожу на лице:

– Вы скажете, профессор, – жених!..

– А чем ты не жених?! Или ты принципиально в бобылях ходить думаешь? Я же слышал, что ты сестрам прохода не даешь…

– Доктор, так сестрички мне как родные, а с тем лицом меня весь город видел. Франкенштейн! Ко мне же не подойдет никто, а вы – «жених»…

– Слушай меня, Соломка, внимательно! Во-первых, есть еще другие города, где тебя не видели, там, я уверен, хорошенькие найдутся. Во-вторых, про Франкенштейна забудь. Ты теперь интересный мужчина с прошлым. Шрамы, они, как известно, мужчину украшают и женщин интригуют. Можешь теперь девушек на свои шрамы как на удочку ловить. В-третьих, ты в своем городе – герой. Я читал, как о тебе ваши газеты писали. Микрорайон-де спас. Это тебе не хухры-мухры – микрорайон!.. Ладно, Соломка, рад был видеть, но мне на операцию пора. Я тебе физиотерапию назначу, чтобы пластичность улучшилась, а ты потихоньку на выписку готовься.

По дороге в оперблок, где Сергею выдали застиранный хирургический костюм, Новоселов долго рассказывал о большой психологической травме, которую получают больные в придачу к травме физической. О том, как психологический барьер после приобретения нового лица оказывается серьезней, чем сама травма.

Операция действительно была уникальной, делали ее совместно с бригадой офтальмологов, боровшихся за глаз пациентки. Как муравьи, дружно, все вместе они скрупулезно восстанавливали то, что было несправедливо и варварски разрушено. Новоселов выступал в этом слаженном оркестре дирижером, одного его кивка, как движения палочки, было достаточно для того, чтобы вступал в игру новый инструмент. Все было категорически непривычно и непонятно: как можно оперировать, глядя в микроскоп, как удается крупным мужским пальцам так точно и безошибочно действовать…

Возвращаясь домой, Сергей понимал, что участь его решена. Отныне не хочет он никакой «большой» хирургии, ему казалась близкой, захватывающей, манящей микрохирургия лица.

Много позже, случайно, в откровенном разговоре с профессором наедине, за полночь, он узнал, что его учитель и кумир Борис Новоселов в том, разыгранном как по нотам много лет назад спектакле, выступал всего лишь талантливым исполнителем главной роли. Режиссером же, автором крутой перемены в судьбе студента Сережи был Михаил Моисеевич Новоселов, заранее просчитавший одно из самых перспективных направлений медицинской деятельности. И выходило так, что снова кто-то решал за него, Сергея, вел его за руку туда, куда считал нужным, не спрашивая согласия, не посвящая в детали. Снова Сергей был маленькой, послушной марионеткой, на этот раз в руках двух умных, хитрых и дальновидных старых евреев. Пожалел ли? Ни разу. Но сознание не окончательной самостоятельности придавало решению полынный, с горчинкой привкус.

16

Михаил Моисеевич Новоселов снова возник неожиданно, позвонил, когда Сергей уже почти год работал после института в клинике Бориса Невоселова. Ничего не объяснял, назначил встречу у себя дома.

Встретил Сергея, который теперь уже законно именовался Сергеем Кирилловичем, еще чуть постаревший, но бодрый и активный. Гораздо более живой, чем в тот, прошлый визит. Неплохо выглядела и Мира Борисовна. Сумели вдвоем осилить горе, продолжить жизнь нестарых еще – чуть до пенсии – людей. Гордо и довольно известили Сергея о том, что уезжают в Израиль. Жить. Здесь никого не осталось, все там, на земле обетованной. Документы получили, все оформлено, билеты на самолет взяты.

После принудительного обильного обеда, от которого голодный Сергей Кириллович слегка осоловел, Михаил Моисеевич ласково попросил жену:

– Мирочка, будь добра, оставь нас с Сережей…

Мира Борисовна покладисто засобиралась из дома, поведав, что пойдет смотреть сериал к соседке Лене.

– Пролетарии всех стран, соединяйтесь! – напутствовал жену Новоселов.

Мира Борисовна, повернувшись от порога, подняла на мужа кроткие темные глаза, нежно улыбнулась и старательно проговорила, обращаясь к мужу, витиеватую фразу на иврите, из которой Сережа понял только одно слово (почему-то на идише), относящееся к любимому мужу, – «поц».

Расхохотавшись, Новоселов пояснил:

– Язык учит. Тренируется.

Когда жена ушла, Михаил Моисеевич посерьезнел, помолчал, протер без того безупречно чистые стекла очков.

– Хочу, Сережа, перед тобой отчитаться. Признайся, ты ведь решил, что старый жид денежки-то прикарманил.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});